Читать интересную книгу Без обезьяны - Роман Подольный

Шея внука не становится ведь длиннее, если дед всё время вытягивал собственную шею, а у щенка с пятьюдесятью поколениями бесхвостых — по воле человека — предков хвост всё равно при рождении налицо.

И пещерная рыба слепа не из-за того, что у тысяч её предков глаза были без дела и исчезли сами собой. Нет! Глаза не нужны — тратить на них энергию невыгодно; тому, кто всё-таки тратит её, хуже — он быстрее умирает, после него меньше потомства и так далее. Впрочем, об этом механизме у нас уже шла речь. И я заново повторил — с новыми примерами — прежние рассуждения лишь затем, чтобы напомнить: для исчезновения каких-то наследственных черт нужно, чтобы их носитель не оставил детей. А с чего бы это людям с большими зубами раньше умирать, чем мелкозубым? Л если уж действительно на то есть причина, так чего проще — обеспечить их твёрдой пищей (как обеспечивают сейчас в армии двойной порцией людей с болезненно большим аппетитом).

Значит, не с чего зубам исчезать.

И вообще получается, что человеку не с чего изменяться: голова у него не станет больше, раз люди с головою средних размеров не будут умирать бездетными, и ногти на пальцах не исчезнут (Беляев предрекал и это), потому что их обладатели ничем не хуже тех, у кого ногтей почти или вовсе нет.

Могут, конечно, быть разные небольшие изменения, но в целом человек должен остаться таким, как сегодня. Он вышел из-под власти естественного отбора, а меняет виды животных именно отбор.

Но теория теорией, а как с практикой? Какими конкретными фактами можно подтвердить эти общие положения применительно к человеку?

Советский антрополог В. П. Алексеев сравнил черепа обезьян, синантропов, неандертальцев, кроманьонцев и таких же людей, как мы.

И что же получилось? Вдруг оказалось, что за более чем миллион лет размеры отдельных деталей лица и черепа менялись довольно беспорядочно. Лицо то расширялось, то сужалось, череп становился то длинней, то круглей, глаза (глазницы) то больше, то меньше. Даже увеличивался в целом череп далеко не всё время — на пути от неандертальцев к нам он явно кое-что потерял в объёме. И только лоб у человека становился всё менее наклонным, всё более отвесным, — тысячелетие за тысячелетием. Но с каждым тысячелетием это изменение наклона шло всё медленнее. К нашим же дням и вовсе прекратилось. А мелкие изменения, которые тысячу, десять тысяч, сто тысяч лет идут в одну сторону, а следующие тысячу, десять тысяч, сто тысяч в другую, — они главным чертам человеческого облика не угрожают. Итак, в последние десятки тысяч лет человек становился в среднем то выше, то ниже, голова у него то круглела, то удлинялась, и все или почти все остальные изменения внешнего облика развивались то в одну, то в другую сторону. В результате нет, по-видимому, никаких принципиальных физических отличий между современным владимирцем и человеком с Сунгиря, жившим под Владимиром тысячу поколений назад.

Но, может быть, между этими двумя владимирцами есть отличия во внутреннем развитии мозга, в способностях, творческом потенциале?

У нас, пожалуй, нет прямых доказательств, что такие отличия отсутствуют. Зато есть немало косвенных.

Во-первых, вот уже около ста лет психологи умеют определять некоторые характеристики человеческой психики. С середины XIX века научились исследователи узнавать, сколько времени занимает у человека простая психическая реакция. Сотни и тысячи людей в лаборатории сотни раз нажимали на кнопку по заранее оговорённому сигналу; время, разделяющее появление сигнала и ответ на него человека, — это и есть время простой психической реакции. За сотню с лишним лет оно не изменилось. Конечно, даже при той грандиозной скорости, с которой человек карабкался по лестнице эволюции, сотня лет — ничтожно мало. Но ведь это же та сотня лет, на которую приходится грандиозная научно-техническая революция. С 1850 года, когда Гельмгольц впервые определил среднее время такой психической реакции, в десятки раз увеличилась средняя скорость транспорта, в сотни раз — скорость резания на токарных станках, изменился темп жизни, но на быстроте психической реакции всё это не отразилось. У пилота сверхзвукового самолёта она та же, что у кучера почтового дилижанса.

Не изменился и объём так называемых оперативной памяти и оперативного внимания. Иными словами, средний человек, как и сто лет назад, способен запомнить сразу (если не пользоваться специально разработанными приёмами) примерно шесть-семь не связанных между собою слов, отдельных, не зависящих друг от друга предметов, букв и т. п.

На «магическую семёрку» натолкнулась сравнительно недавно и инженерная психология. Если схожих в целом, но отличающихся друг от друга по одному какому-нибудь признаку сигналов больше семи, человек теряет способность правильно определять, чем именно они отличаются. Ну, а раньше? Может быть, десять тысяч лет назад средний человек умел запоминать в тех же условиях только пять предметов? Или, наоборот, девять? Можно ли сегодня выяснить, сколько именно? По-видимому, можно! Историки, этнографы, археологи давно обратили внимание на то, что всюду в древнем мире и среди первобытных племён более позднего времени считалось священным число семь.

Древние часто говорили о «семи чудесах света» и «семи мудрецах Эллады»,; Но время сохранило для нас разные списки этих чудес и этих мудрецов, в которых не все названия чудес совпадают, как и не все имена мудрецов. Для грека в число чудес света входит гробница царя Мавзола — Мавзолей (это название стало в наше время нарицательным). Римлянин заменяет его Колизеем. Средневековый хронист заменяет храм Артемиды в Эфесе Соломоновым храмом в Иерусалиме или Ноевым ковчегом. Но и тот и другой заменяют, а не добавляют восьмое или десятое чудо. Впрочем, и мы ведь выделяем «по наследству» семь цветов радуги, семь тонов в музыке, считаем время семидневными неделями и говорим «семь раз отмерь, один отрежь». Сначала учёные объясняли это «засилье» семёрки тем, что на небе видны простым глазом семь подвижных светил — Солнце, Луна, Венера, Марс, Юпитер, Меркурий, Сатурн. Эти светила играли огромную роль в древнешумерском календаре, считались богами, каждому из них был посвящён особый день в неделе. (Если ты учишь в школе английский, то знаешь, что для англичан и сегодня воскресенье, например, sunday, — день Солнца. А у французов понедельник — день Луны, вторник — день Марса, среда — день Меркурия и так далее.

Но как показал, в частности, советский археолог Б. Фролов, семёрка была «привилегированным числом» и У людей, живших более двадцати пяти тысяч лет назад. На орнаментах той поры особенно часто встречаются узоры с повторением семи точек, семи изгибов, семи чёрточек. Не потому ли, что и для создателей такого орнамента семёрка тоже была границей, за которой оперативная память оказывалась бессильной?

Не собираясь объяснять все загадки «магической семёрки» только данными психологии, Фролов говорит о «едином рациональном начале, общем для всех представителей человека современного типа: стремлении приспособить поток информации к ограниченным возможностям своей памяти, восприятия, внимания». Он призывает учёных больше заниматься изучением таких «психических констант» (постоянных), характерных для вида «Человек разумный» на протяжении всей его истории.

Тысяча поколений отделяет нас от сунгирца, но эта же тысяча поколений и соединяет нас с ним.

Что же, выходит, попади мы и на десять тысяч лет вперёд, только одеждой и отличались бы мы, гости, от хозяев того времени? Вот за это не поручусь. Мы же всё время говорим о том, что человеческий облик надёжно защищён от воздействия эволюции. Мы стали хозяевами своего облика. Но хозяевами или только сторожами, заботящимися лишь о его охране?

Мысль о том, что человек захочет сам себя сделать другим, кажется странной, даже дикой; она многих может заставить вознегодовать и запротестовать. Но ведь, по существу, у этого возмущения первоисточник — прошлое. В нас сидит полученная от предков вместе со всей современной культурой идея о том, что человек — венец творения, идеал возможного, вершина совершенства. Ещё бы — сам господь бог ничего лучшего сделать не мог. Правда, он — по библии — сотворил ещё и ангелов. Те чище человека, возвышеннее, прекраснее, но и им старик господь повелел поклониться человеку. Ангелы нам кланяются! Куда уж улучшаться? И даже многие фантасты — не в пример Беляеву — при всём неоспоримом богатстве своего воображения не могут представить себе облик совершеннее, чем нынешний человеческий. И на этом основании придают его всем инопланетным существам.

Трудно спорить с этими умными и уважаемыми людьми. Но мне всё-таки кажется, что они ошибаются в принципе. Разве не кажутся странными мечтатели, которые объявляют совершенством настоящее?

Александр Беляев говорил об относительности взглядов на красоту. Иван Ефремов, современный советский фантаст, защищает (правда, не во всех своих произведениях) представление о сегодняшней красоте как красоте полной и абсолютной: для всех эпох и всех планет.