одно плечо повесил сумку, на другое гармонь, шашку сунул под мышку, улыбнулся.
— Эй, ты кто? — спросил Хазин. — В широком смысле? Мы вот писатели-краеведы, пишем историческое. А ты?
— А мы на выступление приехали, — ответил Роман. — Сегодня же концерт.
— Паша Воркутэн?! — удивился Хазин.
В лицо я Воркутэна не знал, но представлял его несколько иначе. Паша наверняка был кругл и плотен, короткошей, узловат треугольными предплечьями, лыс, ухватист, в кроссовках. К тому же этот вроде Роман. Впрочем, Паша Воркутэн мог быть и Романом.
— Нет, я из квартета, — ответил Роман.
— Какого квартета? — спросил я.
— «Курень Большака». — Роман пошевелил подмышкой, шашка колыхнулась.
«Курень Большака». Не слышал.
— Нас пригласили, — пояснил Роман. — У нас народные песни, в основном казачьи. Некоторые русские, разумеется, реконструированные. Сегодня же концерт.
— Я думал, приедет Воркутэн… — сказал Хазин.
Роман был долговяз, кудряв, по-казачьи чубат, с шашкой под мышкой, не исключено, что в его жизни действительно присутствовала некая Валентина; он не ответил про Воркутэна.
— Сколько времени, мужики? — спросил Роман.
— Полвосьмого, — ответил Хазин.
— Полвосьмого… А как город называется?
Кажется, Роман не шутил.
— Мы вроде вчера в Кинешме выступали… Это не Кинешма?
— А где эта Кинешма? — спросил Хазин. — Она вообще есть?
Он знал, что Кинешма есть, и, собственно, есть не так уж и далеко, но с утра любил пооригинальничать с творческим человеком.
— Не знаю, — легкомысленно ответил Роман. — У нас гастроли, все перепуталось… Это какой город-то?
— Чагинск, — ответил я.
— А, да, Чагинск. Здесь электростанция, кажется… Нас на открытие пригласили.
— А Воркутэн? — спросил Хазин.
Роман опять не ответил, вышел из комнаты, зацепив шашкой косяк двери.
— Видал я таких Романов, — хмыкнул Хазин. — Шмуля он сущий, Роман…
— В казачьем ансамбле?
— А что тебя смущает? Ты что, «Тихий Дон» не видел? Хотя… Что-то хочется есть… Слушай, Витя, хочется есть!
Я был не против поесть, утренний умственный труд вызвал аппетит, к тому же потом поесть вряд ли получится, в двенадцать концерт, народу соберется со всего района, потом по жральням разбегутся, все подметут, а банкет, наверное, ближе к вечеру…
Так что мы покинули гостиницу и отправились в «Чагу».
Но сегодня в «Чаге» было вдруг нехорошо. На наших местах сидели гладкие мужики в хороших костюмах, то ли из НЭКСТРАНа, то ли от врио. Мужики культурно пили наше кологривское пиво, ели неожиданные беляши и равнодушно смотрели на проходящие поезда. Хазин заявил, что пища в отрыве от впечатления для него неприемлема, я согласился, так что мы развернулись в столовую доручастка. Но и там нам не повезло — обеденный зал оказался заполнен рабочими в синих комбинезонах, запахом пельменей, в которые явно переложили лука, и гарью жареной колбасы. На раздаче остались зразы с яйцами и луком, бланшированный толстолобик и капустные салаты, лично мне не хотелось толстолобика в этот день. Не порадовал и «Комфорт», там и вовсе проходил переучет. Хазин связывал это с происками Маргариты и сгоряча предлагал торопиться хоть в «Растебяку», но я подумал, что не стоит ею злоупотреблять.
— Тогда к памятнику, — предложил Хазин. — Неплохо бы его снять. Знаешь, сделаем ретроспективу — до и после, отлично зайдет. В начале верстки поставим, когда памятник недостроен, а в конце — когда его уже откроют. Так сказать, созидательная динамика.
Локфик не терпит новелл, подумал я.
— Хорошо, — сказал я. — Так и сделаем. Это традиционно.
Поехали на Центральную площадь, к памятнику адмиралу Чичагину; с утра голова не работала, город пролетал быстро, припарковались в проулке.
Площадь готовили к концерту. На помосте эстрады обстоятельно монтировали акустическое оборудование: рабочие собирали амфитеатр из трибун, другие рабочие поднимали праздничные флагштоки, третьи тянули наискосок гофрированную черную трубу. Я немного подумал, зачем здесь нужна труба, что по ней собираются перекачивать, Хазин же на всякий случай ее сфотографировал.
Памятник адмиралу Чичагину, разумеется, еще не открыли, он так и стоял в черной пленке. Под полиэтиленом угадывалась могучая фигура адмирала, причем, судя по размерам и росту, конная. Перед самим памятником разместили два чугунных корабельных якоря, а между ними натянули толстую цепь, раньше такого не было.
— Он разве на коне? — спросил Хазин.
— Вероятно…
По первоначальным эскизам, представленным Крыковым, памятник планировался вроде пешим. Все-таки адмирал.
— На коня пойдет в два раза больше бронзы, чем на самого адмирала, — сказал я. — И труда больше. К тому же… Нельсон тоже был адмиралом. А изображается очень часто на коне.
— Логично, — согласился Хазин. — Один адмирал хорошо, вместе с лошадью лучше. Тебе не кажется, что он несколько…
Хазин покрутил кулаками. У памятника были на самом деле слишком круглые и широкие плечи.
— Судя по сохранившимся портретам, Чичагин был вполне себе субтилен, — напомнил Хазин. — Примерно как Суворов.
— Суворов легко ломал подковы.
— Верно, — согласился Хазин. — А Нахимов ходил с подзорной трубой…
Я вгляделся в информационную табличку, прочитал вслух:
— «Открытие памятника адмиралу Антиоху Александровичу Чичагину состоится…»… прочерк. Они до сих пор не знают, когда открытие…
— На День города, скорее всего, — предположил Хазин. — Это через… не помню…
Хазин скривился.
— Все равно придется тут торчать, — напомнил я. — Во всяком, Хазин, случае, тебе. В книге обязательны снимки открытия памятника. И фотолетопись обязательна.
— Снимки… да, сейчас…
Хазин поднял камеру.
— Фотографировать запрещено, — сказал подоспевший милиционер.
— Мы от Александра Федоровича, — высокомерно ответил Хазин.
И сделал еще несколько вызывающих снимков памятника в пленке. Милиционер плюнул и отступил, стал прохаживаться вдоль цепи, пиная ее, словно проверяя на прочность.
— Еще открыть не успели, а уже запрещают… — бурчал Хазин.
В конце площади остановился белый автобус с синими полосами, дверцы открылись, и из салона стали выгружаться омоновцы.
— Это для Паши Воркутэна, — задумчиво произнес Хазин.
— Это сам Паша Воркутэн, — предположил я.
— Паша Воркутэн дает благотворительный концерт, — резюмировал Хазин.
Омоновцы в черной форме выстраивались во фрунт вдоль эстрады.
— Странный сегодня день, — сказал Хазин, глядя на это. — Знаешь, с утра косяком идет, вот, например… Вот, например: у меня в номере на рукомойнике овальная переводная картинка, рыжая гэдээровская баба с заколкой, знаешь, из старых. Я ее скорябал случайно, смотрю, а под ней розы желтые. И буквально тут же в дверь Маргарита Николаевна стучится… как?
— Достойно, — согласился я. — Совпадение месяца.
— И это только начало.
Хазин поведал еще про три явных совпадения, случившихся с ним с утра, и закруглил сомнения эксцессом с клопом и мормышкой:
— Вот хоть убей, я считаю, что этот клоп и эта мормышка неспроста…
Послышался приветственный свист, я обернулся. Поперек площади деловито шагал Федор с милицейской папкой под мышкой. Было ясно, что он нас заметил, и я тоже помахал ему