подготовлено, я дал сигнал и услышал вдали громкие крики гаучо, гнавших лошадей на колючие заросли; вот уже слышно, как ломается и хрустит под их копытами чертополох. Тут раздался дикий вопль — это был знак, что страусы выскакивают из своего убежища, и через несколько секунд пятеро из них вырвались из зарослей и понеслись по траве. Они бежали, как и тот первый, почти доставая ногами до подбородков; я думал, что они бегут на предельной скорости, но вскоре понял, что ошибался. Как только гаучо с шумом выскочили на открытое пространство, со свистом раскручивая над головами свои снаряды, все страусы, словно наскипидаренные, понеслись с вдвое-втрое большей скоростью. Вскоре они скрылись за горизонтом, где растаяли и крики охотников, и топот копыт, и щелканье кнутов.
Я знал, что в конце концов гаучо настигнут птиц и погонят их на меня, и через какие-нибудь четверть часа в поле моего зрения снова оказались бегущие страусы, топающие ногами по иссушенной почве; за ними галопом скакали охотники, чьи резкие крики смешивались со свистом «болеадорас». Страусы, прежде бежавшие кучно, теперь развернулись клином; когда они были примерно в сотне ярдов от меня, один понесся прямо в направлении повозки, где я стоял с камерой. Гаучо погнался за ним, чтобы вернуть назад, в стадо. С каждой секундой дистанция между скачущим конем и бегущей птицей сокращалась; чем быстрее приближался ко мне преследуемый, тем сильнее вскипал во мне страх, что страус не заметит тележки и меня с кинокамерой. Сцена была столь захватывающей, что я не выпускал из рук кинокамеры, но все же перспектива быть сбитым с ног птицей весом в несколько сот фунтов, несущейся на тебя со скоростью двадцать миль в час, не внушала оптимизма. В последнюю секунду, когда уже казалось, что вот-вот страус, кинокамера, треножник и ваш покорный слуга смешаются в кучу в высокой густой траве, птица вдруг заметила меня, и в глазах ее сверкнул ужас. Она повернулась под углом девяносто градусов и бросилась наутек.
Когда чуть позже я замерил дистанцию, то обнаружил, что страус был всего в каких-нибудь шести футах от меня, и то мгновение, которое понадобилось ему, чтобы сделать поворот, помогло гаучо настичь его. Свистнул в воздухе меткий «болеадорас» — и вот уже страус, поверженный и опутанный прочными веревками, извивается и бьется в траве. Гаучо тут же спешился и ловко схватил птицу за ноги. Для этой) требовались большой опыт и сноровка — ведь одного удара ноги страуса достаточно, чтобы от ловца осталось мокрое место. Сняв несколько раз птицу крупным планом, мы развязали веревки. Страус еще несколько секунд смирно полежал на траве, потом встал на ноги и медленным шагом поплелся в чертополох к своим собратьям.
На обратном пути мы наткнулись на гнездо нанду — простое углубление в земле, и в нем десять крупных бело-голубых яиц. Они были еще теплые — значит, самец, который их насиживал, только что сошел с гнезда, может быть заслышав наше приближение, хотя вообще-то в период насиживания они бывают очень злы и опасны. Гаучо сообщили мне, что порою две-три самки откладывают яйца в одно и то же гнездо, и там собирается двадцать — двадцать пять яиц. Все заботы о насиживании лежат на нанду-самце[8], так что самке остается только отложить яйца и возложить на самца заботы по их высиживанию. Когда птенцы вылупляются, заботу о них снова берет на себя мать, готовя потомство к жизни в большом, открытом мире.
Глава шестнадцатая,
В КОТОРОЙ У МЕНЯ МАССА ХЛОПОТ С ЖАБАМИ, ЗМЕЯМИ И ПАРАГВАЙЦАМИ
Парагвайское Чако — обширная плоская равнина, простирающаяся от реки Парагвай до подножия Анд. Эта земля почти такая же плоская, как бильярдный стол; в течение одной половины года она твердая, как кость, под лучами безжалостного солнца, а в течение другой половины из-за зимних дождей на три или четыре фута покрыта водой. Поскольку она лежит между тропическими лесами Бразилии и травянистой пампой Аргентины, то представляет собой причудливую смесь того и другого. Тут и огромные луга, на которых растут пальмы, и колючие кустарники, увитые растениями с диковинными тропическими цветами. Пальмы перемежаются с деревьями, похожими на те, что встречаются в английских лесах, с той только разницей, что с их ветвей свисают длинные нити серого испанского мха, бесшумно развевающиеся на ветру.
Мы устроили наш базовый лагерь в небольшом городке на берегу реки Парагвай. Отсюда далеко в глубь страны убегает узкоколейка, пересекающая Чако. По расшатанной, местами прогнувшейся опасной колее шириной каких-нибудь два фута ходит фордовский паровозик. Этим далеким от комфорта способом передвижения мы и пользовались, забираясь в самые глухие уголки страны в поисках редких животных. Высокая насыпь, по которой бежит узкоколейка, является, возможно, единственной возвышенностью на огромной территории, и кажется, что вокруг нее собираются все представители парагвайской фауны. Путешествуя в крошечном вагончике, я видел сотни диковинных птиц, населяющих подлесок по обеим сторонам узкоколейки: туканы с огромными смешными клювами, прыгающие и перелетающие с ветки на ветку; сериемы, похожие на крупных серых индюшек, и повсюду — милые черно-белые мухоловки и колибри. Порою, когда поезд делает поворот, можно увидеть животных, бесстрашно лежащих у самых рельсов. Это бывает и броненосец, и агути, похожий на гигантскую красную морскую свинку, а если посчастливится, встретится гривастый волк — крупное животное со стройными ногами, одетое в неопрятную, но свободную рыжую шкуру.
Первые экземпляры для нашей коллекции мы получили вскоре после того, как основали лагерь. Слух о том, что мы покупаем животных, быстро распространился среди местных жителей, и они часто ловили для нас всякое зверье. Одним из тех, кто легко дался в руки, был трехпоясный, или, как его здесь называют, оранжевый шаровой, броненосец. Это название было дано ему из-за привычки сворачиваться в оранжевый шар. Действительно, это единственный броненосец, способный, подобно ежу, сворачиваться клубком, и, более того, единственный из всего семейства, который регулярно выходит на