Читать интересную книгу Выпашь - Петр Краснов

Валентине Петровне казалось, что время остановилось… Что эта душная комната, пропахшая махоркой, всегда была и всегда будет. Это и была, должно быть, смерть.

ХLVII

Телеграмма о похищении Насти хунхузами застала Петрика на станции Шаньдаохедзы, где Старый Ржонд провожал эшелоны своего полка. Там была прицепка платформ с фуражем, двуколками и парными повозками полкового обоза.

Петрик сидел со Старым Ржондом, Анелей, Кудумцевым и Ананьевым в маленькой буфетной комнате. Пили чай.

Петрик, пробежав глазами телеграмму, подал ее Старому Ржонду. Тот долго читал, словно не понимая написаннаго, потом смял седеющую бороду, разгладил длинные шляхетские усы и серыми глазами зорко посмотрел на Петрика.

— Пойдем, миленький… выйдем…

Они вышли на платформу. Состав стоял на четвертом пути, и низкая, песком усыпанная площадка была пуста. От поезда слышался гомон голосов. Где-то играли на гармонике. Солдаты пили по вагонам чай.

— Да… вот оно что, — тихо сказал Старый Ржонд. — Однако… все это совсем невероятно… Сколько лет я живу в Маньчжурии… Крали, конечно, и детей для выкупа… Богатых купцов… Здесь?…Кто? Зачем…почему?.. Ты не богач какой…

Да и время военное…

— Разрешите мне сейчас поехать туда?

Старый Ржонд будто не понял вопроса. Он каким-то далеким, отсутствующим взглядом смотрел на эшелон, на солдат, на лошадей в вагонах. Потом он повернул лицо к Петрику. Лицо его стало жестким, но в глазах обычная была доброта.

— Твой долг… — медленно протянул он… — Да у тебя и там долг… Но это главное — твоя сотня… Не на прогулку идем… на войну… Вот твои дети.

И, точно желая смягчить суровость своего приговора, Старый Ржонд взял Петрика под руку и пошел с ним вдоль путей от эшелона.

— Да и что ты, миленький, сделаешь? Если это хунхузы?… Наверно, хунхузы, кому же больше?… Я их слишком хорошо знаю… Если это они украли бедную Настеньку — гнать за ними безполезно и просто-таки опасно… Они убьют Настю-то, как только погоню почуют… Тут нужна политика… С нею все-таки ама… Да, китайцы… Что им ребенок?… Им доллары нужны… На юге история обыкновенная. В Маньчжурии, признаться, не слыхал… Да могли какие и из-под Кантона приехать… Кудумцев тут был бы незаменим. Да… дрянь-человек… а дело деликатное… И барыньку так оставить нельзя…

— А, если это не хунхузы?

Старый Ржонд отнял руки от бороды.

— Не хунхузы?… Кто же может?

— Шадринская заимка…

— Шадринская заимка ликвидирована… Слыхал о находке трупа?… Это та, что, душила… "Богородица"-то самая…

— А тот, кто трупы разделывал?… Того не нашли.

— Положим… Только… На что ему Настенька?

Оба замолчали. Они стояли против станционного здания. В стеклянные двери был виден буфет. Ферфаксов что-то, краснея, говорил Анеле и она смеялась, сверкая молодыми, крепкими зубами.

— Вот кого пошлю… Трудно тебе будет без него… Так зато — душу отдаст… И Анеля с ним поедет. Она утешит барыньку… Он и по-китайски мастер… Да и всю округу обыщет… Китайцы его любят.

— Кто? — думая о другом, спросил Петрик.

— Факс… Другого нарочно не придумаешь. Я его сейчас и настрочу… А ты, друг… с сотней.

В окно было видно, как Кудумцев, прощаясь, поцеловал руку Анели. На платформе трубач играл «сбор» и «садись». Эшелон был готов к отправке.

Старый Ржонд поморщился и быстро пошел в буфет.

Петрик остался на платформе. Он видел, как вытянулся перед Старым Ржондом Ферфаксов. Они пошли в угол буфета. Ферфаксов стоял, внимательно слушая командира, и за ним, такой же внимательный, стоял Бердан. Кудумцев открыл дверь, пропуская Анелю. Ананьев достал блокнот из полевой сумки и что-то писал на столе с недопитыми стаканами.

Мимо Петрика, позванивая шпорами, бежали по вагонам солдаты. Веселые, безпечные голоса раздавались в утреннем воздухе. Кто-то, должно быть, читая вывеску на станции, сочно сказал:

— Прощевай, станция Шань-дао-хедзы!..

Прицепили паровоз. Вагоны, звякая цепями и буферами, подались назад. Сторож стал у звонка и ударил три раза в колокол: "воинскому отправление". Трубач проиграл еще раз — «садись» — и для большей прочности прибавил: — «карьер». Все люди были по вагонам.

Анеля стояла у офицерского «микста» и к ней с площадки перегнулся стройный Кудумцев. Оба смеялись.

Дежурный по эшелону, бравый унтер-офицер при "полной боевой" подошел, чеканя шаги, к Петрику, щелкнул шпорами, приложил руку к лихо надетой на бок фуражке.

— Ваше высокоблагородие, прикажете отправлять?

— Да… отправлять!

Платформа опустела. Старый Ржонд, ведя под руку Ферфаксова, прошел с ним в телеграфную. Помахал рукою Петрику на прощанье.

Кудумцев был в окне вагона. Анеля тянулась к нему руками.

"Если бы это было чувство?… Тогда понятно — не место чувству там, где долг!

Но тут его долг мужа и отца… Правы были в их Мариенбургском холостом полку. И там умели любить. И там были «предметы», кого нелегко было бросить. Но там было легковесное чувство, — а не тяжкий долг. Здесь та же присяга у аналоя. — "Не оженивыйся печется о Господе, как угодить Господу, а оженивыйся печется о жене, как угодить жене"… Там, у аналоя, где менялись кольцами, где пили из одной чаши — там была такая же страшная клятва. Петрик ее должен исполнить — и в этом страшном горе быть при жене!.." Начальник станции махнул рукою в сторону паровоза. Пронзительный раздался свисток… Забренчали, сталкиваясь буфера, заскрипели рессоры, заскрежетали, точно с трудом отрываясь от ржавого пути, колеса. Мимо Петрика покатились вагоны с раскрытыми дверями, заложенными засовами, с тюками сена, с сидящими на них солдатами, с тупыми, белыми, лобастыми головами лошадей, опущенными в рептухи с овсом.

Вагоны катили все быстрее, отстукивая по рельсам что-то бодрое и веселое.

Мелькнули головы Одалиски и Мазепы и между ними Магнита Ферфаксова. Сейчас и последний вагон.

Петрик останется.

"Долг мой перед Государем и Родиной — превыше всего… Горжусь, что я русский…" Эти слова казарменной прописи — точно стукнули и разбудили Петрика. Их сказал Суворов… С этими словами орлы российские несли славу по всему миру.

Последний вагон проходил мимо.

Петрик быстро, вольтижерской побежкой побежал за ним. Оперся руками о пол, дал ногами толчок о песок платформы и впрыгнул в вагон. Солдаты подхватили его под мышки и помогли взобраться на сеном засоренный пол.

Гремевшая по вагону песня смолкла. Солдаты пытались встать, но было тесно.

Подвешенные к потолку вагона винтовки и шашки мешали. Седла со вьюками заняли весь вагон.

— Продолжайте, братцы, — машинально сказал Петрик. Он сел на седло и, закрыв лицо руками, крепко задумался.

Под вагоном точно журчали колеса. Золотая Маньчжурия в осыпях песку, в полях, покрытых молодою весеннею зеленью, проносилась мимо. В ней оставалось самое дорогое для него — семья.

Самое ли дорогое?

Над его головою фыркали и громко вздыхали лошади его сотни. Они ворошили подкинутое в рептух сено. Сухие травинки падали на золотые с зеленою дорожкою, ротмистерские погоны…

Он не нежный Петрик, муж и отец — он бравый ротмистр, начальник, вождь… Он едет на войну… Что его там ожидает?… Слава?… Подвиг?… Смерть?… позор?

Густой бас — Петрик узнал — ефрейтора Бондаренко загудел над ухом.

"Носилки не простые —Из ружей сложены,А поперек стальныеМечи положены…

Песня, прерванная приходом Петрика, продолжалась. Восемь голосов подхватили припев:

"Ах тучки, тучки понавислиИ в поле па-ал туман…Скажи, о чем задумал,Скажи, наш атаман"…

Да он и есть атаман!.. Над ним нависли тучки, туман упал на его сердце… душа устала… Но имеет ли он право уставать? Он — ротмистр Ранцев!? Ротмистр Ранцев, идущий на войну?…

Там, сзади — плачет и ждет его милая, добрая жена, потерявшаяся в неутешном горе…

Впереди его ждет долг… Впереди требует его к себе… РОССИЯ!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Война приняла Петрика с суровою ласковостью. Точно не чужой и холодный латинский бог войны — Марс — встретил Петрика, но свой, с детства знакомый и такой родной покровитель их лихого, штандартного эскадрона лейб-мариенбургцев и, хотя и не русский на деле, но совсем вошедший в русскую жизнь и ставший родным — Егорий храбрый снял перед Петриком светлобронный свой шлем и подарил его только одним, но зато каким счастливым днем — днем победы!

Пока ехали по Маньчжурии, по Круго-байкальской дороге и по Сибири встречали безконечные поезда с пленными. Часто попадались навстречу и санитарные поезда с занавешенными от весеннего солнца окнами, с тихим покоем скрытого страдания. И, чем ближе подъезжали к России, тем чаще были такие поезда. На остановках пленные толпились по платформам и, уже усвоив русские обычаи, бегали за кипятком, погромыхивая железными чайниками и алюминиевыми манерками. Были они то в немецком «фельд-грау», грубоватые и печальные, то в австрийском сине-сером сукне, шумливые и точно довольные, что для них война уже кончилась. Их сопровождали ополченцы, вооруженные кто австрийскими винтовками, кто старыми русскими берданками. Ополченцы не походили на солдат. Они были простодушно ласковы с опекаемыми ими пленными, и не было в них никакой вражды, ни тем более ненависти к неприятелю. Не было и воинственности.