В то воскресенье, вскоре после полудня, Швигер скомандовал всплывать. Наступило время “игры вслепую”11, как называли его командиры субмарин, эти долгие, тревожные секунды перед самым выходом перископа на поверхность. Все внимательно прислушивались, не передаются ли по корпусу шумы кораблей: плеск разрезаемой носом воды, гудение винтов. Это был единственный способ понять, что наверху. По мере того как Швигер вглядывался в окуляр, вода становилась светлее, прозрачнее. Эти секунды, по словам одного командира, были “из числа самых тревожных, какие только доводится испытывать человеку”12.
Швигер и другие капитаны больше всего боялись, что перископ окажется на близком расстоянии от миноносца или, хуже того, на пути миноносца. Одна субмарина всплыла так близко к кораблю, что весь объектив был закрыт черным корпусом судна. Поначалу командир решил, что перед ним – необычайно темное штормовое облако.
Как только перископ вышел из воды, Швигер, поворачивая его на 360 градусов, быстро оглядел море вокруг. Ничего подозрительного он не заметил. В этом состояло важное преимущество субмарины перед надводными кораблями. Швигер видел дым, идущий из труб пароходов, издалека, а вахтенным этих кораблей, чтобы заметить его судно, требовалось подойти гораздо ближе.
Швигер приказал подняться на поверхность полностью. Теперь вдобавок к маневрированию горизонтальными рулями команда принялась регулировать соотношение воздуха и воды в цистернах, чтобы увеличить плавучесть. Внутри U-20 послышался рев – это сжатый воздух врывался в цистерны, выталкивая наружу морскую воду. Порой командир решал выйти на поверхность полностью, чтобы показалась палуба субмарины; порой он шел “вровень”, так что над водой возвышалась лишь боевая рубка, отчего создавалось впечатление, будто люди шагают по воде.
U-20 всплыла, но тут Швигер обнаружил, что дело обстоит совсем не так, как он ожидал после осмотра через перископ13. Море впереди кишело британскими патрульными судами: шесть кораблей вытянулись цепочкой между островами Фэр-Айл и Норт-Роналдсей, самым северным из Оркнейских островов, чей маяк был знаком каждому плававшему в этих водах.
А за кормой Швигер заметил еще два миноносца. Он уже видел их в тот день, но полагал, что оставил их далеко позади. В бортовом журнале он записал: “снова появляются в поле зрения; курс на U-20; одно патрульное судно поворачивает к нам”.
“Лузитания”
Воскресный день в море
После рандеву с тремя британскими кораблями капитан Тернер увеличил ход “Лузитании” до 21 узла – такую скорость он надеялся поддерживать в течение всего рейса. Он взял курс на северо-восток, пошел “окружным курсом”, позволяющим пересечь Атлантику. Поскольку стоял май, время, когда в северных морях айсберги отрываются от массивов, Тернер выбрал “длинный курс”14, отклонявшийся на юг сильнее, чем тот, которым следовали в конце лета и осенью. При хорошем раскладе Тернеру предстояло подойти к мели в устье Мерси – на входе в ливерпульскую гавань – незадолго до восхода солнца в субботу 8 мая. Придерживаться расписания было крайне важно15. Большие корабли могли пересекать устье Мерси лишь во время прилива. До войны это не представляло особой сложности. Если капитан прибывал слишком рано или слишком поздно, он мог просто остановиться и некоторое время поболтаться в Ирландском море. Но теперь, когда любая подобная задержка могла оказаться фатальной, капитаны рассчитывали время прибытия так, чтобы пересечь устье не останавливаясь.
В воскресенье 2 мая корабль целый день преследовали дождь, туман и качка, достаточная для того, чтобы вызвать морскую болезнь. Многие пассажиры вернулись в каюты, однако те, кто повыносливее, гуляли по палубе, играли в карты, отдавали корабельным машинисткам печатать свою корреспонденцию, попивали чай в кафе “Веранда” – умиротворяющем, похожем на сад месте, где имелось пять висячих корзин с цветами, шесть ящиков с кустарниками и сорок разных растений в ящиках, расставленных вокруг. Кто-то из пассажиров читал книги на палубе С – ее называли палубой под навесом; там от дождя их защищала другая палуба над головой. Пассажиры могли брать напрокат шезлонги по доллару за поездку, а еще за доллар можно было получить одеяло, которое на корабельном жаргоне называлось “плед”.
Воскресным утром, в 10.30, начались церковные службы для двух конфессий: англиканская – в салоне первого класса, католическая – во втором. Многие пассажиры проснулись поздно, решив встать часам к одиннадцати, ко второму завтраку.
Теодата Поуп проснулась после тяжелой ночи16. В ее каюте было шумно, поскольку соседние три каюты занимало семейство Кромптон, оказавшееся на поверку шумливой компанией, – этого и следовало ожидать от семьи, где один из шести детей – младенец. Страдающая от бессонницы Теодата сочла шум невыносимым и попросила эконома Маккаббина найти ей более спокойную отдельную каюту. Менять размещение пассажиров во время плавания было порой делом непростым, однако Маккаббин оказал ей услугу и перевел ее в другую каюту, тремя палубами выше.
Пассажир второго класса Уильям Уно Мерихейна, двадцатишестилетний автомобильный гонщик из Нью-Йорка, ехавший в Южную Африку в качестве “агента по особым поручениям” от экспортной компании “Дженерал моторс”, встал рано и принял “отменную соленую ванну”17. В ванны на корабле подавалась подогретая морская вода. Потом он оделся и отправился завтракать. “На корабле многие страдают морской болезнью, – отмечал он в длинном письме к своей жене Эстер, где описывал все путешествие день за днем, – однако я чувствую себя превосходно”.
Мерихейна – обычно, за исключением поездок, живший под именем Уильям Мерри Хейна – родился в России, в Великом княжестве Финляндском (впоследствии, в 1917 году, получившем независимость), а в Нью-Йорк эмигрировал в 1893 году. Помешанный на скорости, он к 1909 году стал гонщиком, участвовал в гонках в Брайтон-Бич, одна из которых длилась целые сутки. Одним из первых прошел гонку на скоростной трассе в Индианаполисе, открывшейся в 1909-м; дважды попадал в аварии, один раз его “лозьер” перевернулся два раза, но он не пострадал. Кроме того, он успел испытать себя в полетах, пережил аварию на аэродроме в Гарден-сити, штат Лонг-Айленд, когда в воздухе на его аэроплан опустился другой. Он и тут остался цел и невредим. Его жена говорила: “Более храброго человека не видывал свет”18.
Он выбрал “Лузитанию”, поскольку считал ее “самым надежным” кораблем. В спешке перед отплытием, прощаясь с женой и дочерью Шарлоттой, он не успел открыть газету, купленную перед посадкой. О германском объявлении он прочел, только когда корабль отошел от Нью-Йорка на добрые пятьдесят миль.
Это его не обеспокоило. Кораблю то и дело встречались на пути французские и британские военные суда. Один французский дредноут развернулся и пошел за ними, но “Лузитания” оставила его позади.
Подобно другим пассажирам, Мерихейна не знал, что корабль идет на сниженной скорости, закрыв одну из кочегарок, хотя это было нетрудно заметить – из четвертой трубы дым не шел. Мерихейна считал, что корабль идет на полной скорости, делает 25 узлов, и гордился этим. “Мы миновали немало судов, идущих в обе стороны, – писал он. – Благодаря нашей высокой скорости мы недолго находимся в поле зрения других кораблей”19.
Мерихейна также полагал, что за кораблем наблюдают британские военно-морские силы. Он писал: “Всю дорогу нас, очевидно, сопровождают со всем тщанием”.
В то утро Чарльз Лориэт поднялся в 8 часов – его разбудил стюард. Он тоже принял морскую ванну. Одевшись, он прошелся по палубе первого класса, остановился поболтать с Хаббардами и другими знакомыми. Обедал он со своим спутником Лотропом Уитингтоном. Оба питались в роскошном ресторане первого класса в центре палубы D, где одновременно обедали около 470 пассажиров за столами, расположенными в два яруса под расписанным херувимами куполом, среди пальм, растений в горшках, белых гипсовых стен и каннелированных коринфских колонн с позолоченными капителями. Позолота, казалось, покрывала все выступающие поверхности – от гипсовых венков и лоз до поручней балюстрады.
Офицеры и команда “Кунарда” знали Лориэта так хорошо, что во время прошлых вояжей ему иногда позволяли забираться на наблюдательный пункт – верхнюю площадку, расположенную на передней радиомачте, – и проводить там целый день20. Впрочем, капитан Тернер вряд ли разрешил бы ему что-либо подобное. Одно дело – управляться с “чертовыми мартышками” на палубе; другое – разрешать им лазать по радиомачте.