Григориева прибыла на площадь первой из великих женок. Поднялась на помост, загодя поставленный слугами под самой звонницей. Села в кресло, будто не замечая тысяч устремленных на нее глаз. Ближняя толпа боярыню славила, в дальней свистели, но Настасья Каменная не шевелилась, в самом деле похожая на каменную бабу, что торчат на степных курганах. В вытянутой вперед руке так же недвижно застыл посох.
Головы Григориева не поворачивала, но глазами водила беспрестанно, ничего не упускала.
Вот явилась и Ефимия Горшенина, одетая во всё белое, кивающая на обе стороны. Лица издали было не разглядеть, но уж, конечно, на улыбки не скупилась. Рядом, подбоченясь, шли муж и племянник, первый в алом кафтане, второй в малиновом. Уже и не прикидывались, что будут соперничать. Опытным зрителям все равно было известно, что оба уступятся, и многие бились об заклад – за кого.
Последней, от моста, прибыла Борецкая, бок о бок с Аникитой Ананьиным. Им закричали, засвистели еще громче, чем Григориевой – это потому что Марфа прибыла с одним из основных избранщиков.
Борецкая картинно благословила его образом. Потом пошла, села на крыльце часовни, черная, как ворона. Нарочно отвернулась, чтобы не видеть Настасьи, и той радостно подумалось: знает, знает, что проиграла!
Впервые за все время Григориева двинулась – поправила на лбу плат. Это был условный знак Кривому: пора вести.
С реки зашумели, закричали.
По мосту, во главе длинного хвоста сторонников ехал второй из основных избранщиков – Ярослав Булавин. Он прибыл верхом, на могучем белом коне. Перед самой площадью, всем видный, картинно перекрестился – то ли на звонницу, то ли на боярыню Григориеву. Спешился. На вече конному въезжать нельзя.
Во всех церквах зазвонили, брякнули механические часы на башне – новгородская гордость. Трижды отрывисто ударил вечевой колокол.
Покричали в небе перепуганные птицы, унеслись прочь. Стало не то чтобы тихо, но молчаливо. Толпа переминалась с ноги на ногу, сопела. Разговоры прекратились.
Настасья подавила зевок. Теперь предстояло скучное: дьяк Назар станет выкликать выборщиков, подвойский – выдавать им голосовальные бересты.
– Изосим где? – спросила Каменная, покосившись по сторонам.
– Не было его здесь, матушка, – ответил Лука. – Уж не случилось ли где худа?
– Коли случилось, стало быть, Изосим там.
Настасья была спокойна. Что проку тревожиться, когда всё сделано и запущено. Дальше уж – как Господь рассудит.
Тонкий, пронзительный голос вечевого дьяка всё выкрикивал имена.
Потом скажет напутственное слово владыка, и все повторят за ним слова молитвы.
Потом станут выходить избранщики. Трое уступятся, двое останутся. Тогда и произойдет голосование – еще нескоро.
Важные члены Господы подходили только теперь, слуги несли за ними складные стулья. Многие бояре нарочно делали крюк, чтобы пройти мимо Григориевой и низко ей поклониться. Она всем кивала – одним слегка, другим пониже.
А когда перекличка выборщиков пошла на вторую сотню, со стороны Федоровского моста донесся дробный топот. Многие обернулись – кто там такой невежа?
Бирючи держали под уздцы взмыленного коня, на котором размахивал руками простоволосый человек в одной рубахе.
Настасья недовольно глянула, отвернулась было – и вдруг дернулась.
Это же Шкирята, горшенинский приказчик!
Сердце умнее головы, оно откликнулось первым: беда. И лишь затем застучали мысли.
Настасья быстро спустилась, пошла с площади, стараясь не бежать.
Издали приказала:
– Отпустите. Он ко мне.
У Шкиряты ворот на мокрой рубахе был надорван, на щеке кровоточила ссадина, взгляд дикий.
– Госпожа, лихо! – закричал он, да осекся – Каменная грозно тряхнула посохом: не вопи!
Взяла за локоть, оттащила подальше от чужих ушей.
– Что?
– Напали! Корелша, Марфин пес! Утром, когда мы уж и не ждали. С воды, на лодках! Туман над озером, не видать!
У Настасьи потемнело в глазах.
– Захватили?
– Нет… – Шкирята поправился: – Когда я вырвался, мои сторожа еще держались. В тереме заперлись. Но долго им не выстоять. Моих всего пятеро, а с Корелшей паробков десятка два. Они на берегу сосенку рубили, таран делать… А я в воду, и вплавь… На берегу у нас конюшня… И сюда, к тебе! Поспеши, боярыня!
В роковые минуты – а их в Настасьиной жизни было немало – мысль у нее не сбивалась, а начинала работать вдесятеро быстрей обычного.
«Вот, стало быть, что Марфа удумала. Ах, змея аспидная… Ночью она нападать и не собиралась. Ей надо меня на время веча из города убрать. Потому они и утра дождались. Что делать? Что?»
– Захара ко мне!
Лука, ни на шаг не отстававший от хозяйки, удивился:
– Он на кругу. Ему скоро перед народом говорить…
– Живо!
Побежал.
Настасья поглядела, кого можно взять. Паробков с ней было мало, все те же шестеро, что ночью. К тому же безоружные – на вече нельзя.
– Вы, шестеро! Бегите на двор. Оборужьтесь. Доспехов не надевайте, некогда. Если кого годного там увидите, берите с собой. На коней – и махом к Антоновским воротам. Мою Чайку заседлайте, с собой возьмите. Там встретимся.
Побежали и эти.
Григориева схватила за ворот двух рассыльных – а больше подле нее никого и не осталось.
– Где хотите сыщите мне Изосима! Кто безносого приведет – дам рубль.
Изосим в таком деле один стоит десятерых. Нашли бы только…
От площади бежал бледный Попенок, всё уже знающий.
– Что делать, боярыня?
– Пойдешь к вечевому дьяку. Скажешь: тебе-де донесли, что в выборном сундуке заложили берест больше нужного. Пускай все перечтут.
Перед голосованием избирательные бересты держали в запечатанном ящике, а то, бывало, накидают заранее таких, где одно имя уже помечено. Всякий избранщик имеет право потребовать проверки.
– Правда что ли? – ахнул Захар.
– Неправда. Нужно время занять. И придирайся, заставляй по два раза пересчитывать. Ступай!
Так. Это даст отсрочку. Часа на два, а то и на три.
С Марфой, конечно, получилась промашка. Недооценила Настасья дорогую подругу. Но можно еще поспеть. До горшенинского имения полчаса конного бега и обратно столько же. Но сколько там провожжаешься? И хватит ли людей?
Где же Изосим?
– Эй ты! – подозвала она уличного мальчишку, во все глаза пялившегося на саму Настасью Каменную. – Держи копейку. Прибежит человек в серебряной маске, скажешь, чтобы добыл коня и гнал в Горшенино, на озеро. После вдесятеро дам и к себе на службу возьму. Повтори!
Паренек повторил, не напутал. Исполнит ли порученное – Бог весть, но больше рядом никого не было.
Боярыня подобрала полы длинного охабня и побежала, как не бегала с девичества, стуча по земле посохом. До Антоновских ворот неблизко, а время дорого.
Бежала и яростно бормотала: «Изосим, урод безносый, где тебя черт носит?»
Бронзовая бабочка
А урод безносый был близко, в каморке на Немецком дворе. Лежал на постели застывшим лицом кверху. Мертвые глаза над маской изумленно глядели в оконце на потолке, красные эмалевые губы улыбались. Из-под задранного подбородка торчало навершие бронзовой заколки, утопленной в горле по самую бабочку.
Огонь
Почти все горожане собрались на площади, и на улицах было пусто. Немногие прохожие замирали, зря невиданное: большую, грузную тетку, размашисто бегущую по мостовой. Некоторые, узнавая Настасью Каменную, разевали рот, кое-кто даже осенял себя крестным знамением.
Непривычное к спешке сердце рвалось из груди, сбивалось дыхание, в глаза тек пот, но Григориева не дала себе послабления, замедлила бег только близ ворот, где уже ждала кучка верховых. Там был Шкирята – кто-то дал ему кафтан – и еще семеро (значит, нашли на дворе еще только одного, годного к бою, эх!). Белая кобыла Чайка, завидев хозяйку, приветственно заржала.
– Пособите!
Двое, соскочив, помогли боярыне подняться в седло. Она села по-мужски, бестрепетно задрав платье, и ударила лошадь посохом по крупу.
За воротами дорога была грязная, растоптанная, из-под копыт летели комья и брызги. Прикинув, что полем выйдет короче, да и скакать легче, вскоре после Волховецкого ручья Настасья взяла южнее.
«Поспеть бы, Господи!» – молилась она.
Потом спохватилась – не о том просит. Стала молиться, чтобы с сыном не случилось худа, а пуще того – с невесткиным чревом. Если сторожа не продержатся и Марфины псы ворвутся в дом, Олена беспременно полезет в драку, и тут недалеко до беды. Бабе на седьмом месяце много ль надо, чтобы плод потерять? Ударят, пнут, да просто толкнут…
– Твои сторожа надежны ли? – крикнула она, поравнявшись с приказчиком. – Чем оружны?