Допустим… Допустим, деньги можно и раздобыть. В Броккенбурге все еще до хера ведьм, которые ей, Барбароссе, кое-чем обязаны, можно освежить память и стряхнуть старые должки. Она с удовольствием хрустнула суставами пальцев, разминая их. Если она что и умеет, так это взыскивать старые должки. На худой конец, можно потрепать кого-то из «Сучьей Баталии». Бессмысленно ожидать, будто деньги найдутся у вечно голодной Горгульи, едва ли понимающей, зачем в мире вообще существуют монеты, бессмысленно просить в долг у Гарроты, та наверняка откажет. А вот с Холерой шанс уже немногим выше. Иногда та возвращается со своих блядок, позванивая набитыми карманами. Обыкновенно всякая мелочь, украденные в «Хексенкесселе» побрякушки, но десяток грошей наберется, а там…
Хрен с ними, с деньгами, решила Барбаросса. Деньги никогда не были для нее непреодолимой преградой. Куда сложнее будет найти мертвый плод или эмбрион подходящей стадии. Очень уж ходкий товар в Броккенбурге, слишком уж много желающих наложить на него лапу.
— У тебя есть мысли, где еще можно раздобыть мальца?
Котейшество кивнула, но осторожно и неуверенно.
— Может, «Алкагест». Я хорошо знаю пару ведьм оттуда. Мы не сильно дружны, но я несколько раз выручала их. Быть может, если я спрошу…
«Алкагест»? Барбаросса едва не хмыкнула. Может, этот ковен и не относился к Большому Кругу, но самодовольства у его сучек столько, словно за их спиной — все демоны ада с самим Сатаной в придачу. Скорее у нищего в Унтерштадте можно выпросить золотую монету, чем у этих гордячек какую-то помощь. Но к чему расстраивать Котейшество? Она все еще верит в сестринскую взаимовыручку, она, единственная во всем Броккенбурге, пожалуй, не обзавелась врагами, ей позволительно витать в облаках, ища помощь там, где ее нет и быть не может.
Пусть идет в «Алкагест», если ей так хочется. Потеряет немного времени, но и только. Барбаросса мысленно кивнула сама себе. Пожалуй, так будет лучше всего. Отправить Котейшество в самостоятельное плаванье, а самой…
— Тебе стоит навестить их, — вслух согласилась она, — Но только без меня.
Котейшество испуганно встрепенулась.
— Почему?
— Сама знаешь. Полгода назад я чуть не размозжила череп одной из их ссыкух. Едва ли я желанный гость в «Алкагесте». Но ты иди, вдруг и в самом деле…
Котейшество поднялась с обломков прилавка, на котором они сидели. Отряхнула юбку от пыли, ковырнула носком ботинка россыпь хлама под ногами. Она выглядела слабой, едва шевелящейся, но ее взгляд, который внезапно впился Барбароссе в переносицу, показался тяжелым, точно рыцарское копье.
— Ты что-то задумала, Барби?
Ей стоило большого труда покачать головой. Чертовски непросто лгать, глядя в глаза Котейшеству. Иногда ей казалось, будто эта кроха видит ее насквозь, прибегая к каким-то одной только ей ведомым чарам. Видит сквозь одежду, шкуру и жесткое мясо. Может, она настолько обогнала университетскую программу, что уже начала втихомолку постигать Хейсткрафт, магию разума, которую преподают на старших кругах? Нет, едва ли, такое чересчур даже для нее…
— Есть пара идей, — деланно небрежно бросила она, — Ничего серьезного, но попробовать стоит.
— Я не хочу, чтобы ты ввязалась в дурную историю, Барби.
Барбаросса презрительно сплюнула на мостовую через щель в зубах. Шикарный жест, которому она научилась еще в родном Кверфурте и которому никогда не научиться здесь, в Броккенбурге.
— Ничего такого я и не замышляю. Даю слово, Котти. Пусть меня пялят сорок демонов разом, если лгу!
Котейшество неохотно отвела взгляд. Чуяла ложь, так же безошибочно, как чуяла заточенную в узоре чар магию, как чуяла едкую вонь испражнений гарпии на брусчатке. Чуяла — но не нашла сил возразить. Слишком смятена, рассеяна и одержима собственными мыслями.
— Значит, разбегаемся, Барби?
Барбаросса кивнула.
— Ненадолго. Сейчас половина третьего, значит? Встретимся в Малом Замке через два часа, идет?
Протянув руку, она сняла с плеча Котейшества прилипшую щепку. И хоть она постаралась не вложить в это движение нежности, напротив, сделать его небрежным и немного насмешливым, у нее все равно заскребло что-то на месте сердца, стоило лишь прикоснуться к ее плечу пальцем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Валяй, — буркнула она, поднимаясь на ноги, — Через два часа. Малый Замок. И если запозднишься… я сама посыплю твое чучело мелом!
Одна она передвигалась куда быстрее, чем с Котейшеством. Каблуки башмаков едва не вышибали искры из мертвого камня, улицы и дома проносились мимо, сливаясь в пеструю полосу. Она уже и забыла, до чего быстро можно перемещаться по городу, если не тянуть никого на буксире.
Но, кажется, это было единственное достоинство ее нового состояния. Она так привыкла находиться возле Котейшества, что, оторвавшись от нее, ощущала себя кольцом, снятым с хозяйского пальца и закатившимся под кровать. Едва только маленькая фигурка скрылась за углом, как Барбаросса ощутила мгновенный упадок сил. Точно исчезла поддерживающая ее силы светлая ниточка.
Не расстилай сопли, потаскуха, одернула она сама себя, расстегивая пару верхних пуговиц у воротника дублета — чтоб легче дышалось на бегу. Тебе полезно будет размяться, вспомнить молодость. Времена, когда ты была подчинена только самой себе и не имела никаких подруг. Кроме Панди. Да и ту едва ли можно было считать подругой.
Барбаросса не стала брать извозчика — нет смысла, даже если в кошеле звенели бы лишние монеты. Пронизанная жилами улиц каменная туша Броккенбурга, много веков назад сросшаяся с горой Броккен, была ей известна лучше, чем общая спальня в Малом Замке — вплоть до последней улицы, дырки в заборе и переулка. Она помнила дома, возле которых лучше не оказываться во избежание недобрых последствий, улицы, коварно меняющие направление, потайные ходы, позволяющие резко срезать путь, удобные крыши, обманчиво безопасные маршруты…
Она провела многие дни, петляя в этом лабиринте, пока сама не сделалась его частью. Пряталась от опасности, когда не могла с нею совладать, сама выслеживала добычу, дралась, охотилась… Улицы Броккенбурга были для нее и охотничьими владениями и турнирным ристалищем и комнатой для игр. Ей даже казалось, что камни мостовой отзываются на прикосновение ее каблуков радостными возгласами, будто приветствуя после долгой разлуки.
Она не стала терять времени, заглядывая в «Красный Крест». Тут, в краю цирюльников, хирургов и костоправов, не было, да и не могло быть для нее добычи. Не ходить же, в самом деле, от порога к порогу с протянутой шляпой, спрашивая господ врачей, не осталось ли у них, часом, ненужного мертвого младенца после дневных трудов?
Не обязательно целенького, господин доктор! Главное, чтоб голова на месте и…
Нелепо, да и небезопасно. Чувствуя покровительство со стороны городского магистрата, броккенбургские коновалы не испытывали особого почтения к ведьмам и добрыми жестами себя не утруждали. А уж увидев ее лицо на пороге, и вовсе поспешили бы свистнуть охранного демона или взять в руки дедушкину аркебузу…
Нет, дома практикующих врачей закрыты для нее. Но человек, проживший в Броккенбурге два с половиной года, знает, до чего обманчивы вывески. То, что на них изображено, отнюдь не всегда соответствует тому, какие услуги под ними оказываются. Более того, некоторые заведения вывесок не имели отродясь.
На Рыбной улице Барбаросса резко свернула налево, протиснулась в заросший жимолостью переулок и, убедившись, что вокруг нет прохожих, осторожно постучала в окрашенную желтой краской дверь. Та не открывалась томительно долго, а когда наконец открылась, распахнулась не более чем на пять дюймов. Недостаточно широко, чтобы она смогла протиснуться внутрь даже если бы обладала талией Ламии и стискивала чрево корсетом. Но достаточно широко, чтобы наружу на уровне ее бедра выглянула воронка тромблона[7], похожая на несуразно большой слуховой рожок.
Примитивное устройство, не имеющее и щепотки магических чар или демонических сил, однако безжалостно эффективное накоротке. И заряжено наверняка не пулей, а крупной дробью. Барбаросса безрадостно представила, каково будет ползать на коленях перед этой дверью, прижимая руки к окровавленной промежности, мыча от боли, точно юная роженица. Паскудная сцена.