Его творения ведут себя подобным образом? Дайте нам всем жить в мире!
Глава 17
После визита к госпоже Снейд я должен был вернуться в Уайтхолл и доложить о результатах Уильямсону. Однако мне нужно было обдумать все, что я узнал.
Я миновал Стейпл-Инн и вышел на улицу Холборн. В голове крутились тревожные мысли. Госпожа Снейд велела мне убираться с глаз долой, проклиная меня за принесенную весть. Теперь ей придется зарабатывать на жизнь тяжким трудом, и это еще в лучшем случае. А в худшем судьба вдовы зависит от господина Уильямсона и тех, кто стоит выше его.
Возможно, после моего доклада правительство отдаст приказ арестовать госпожу Снейд. А при самых неблагоприятных обстоятельствах они решат, что предусмотрительнее всего будет снова взять моего отца под стражу. Я не сомневался, что еще одно тюремное заключение убьет старика. Однако он неминуемо навлечет на себя подозрение. Батюшка — не только «пятый монархист», он к тому же знал Снейда.
Власти обращают внимание на все, что имеет отношение к людям Пятой монархии. Должно быть, им не хуже меня известно, что «пятые монархисты» всегда считали 1666 год особенным, ведь в Откровении Иоанна Богослова 666 — число зверя. К тому же, если написать все римские цифры в порядке убывания, получится MDCLXVI — то есть 1666. Отец был убежден, что этот выдающийся нумерологический феномен предвещает великое событие в нынешнем году. И он даже точно знал, какое именно событие нам предстоит: после Зверя грядет второе пришествие мессии, и над родом человеческим навечно воцарится король Иисус.
А из этого естественно проистекает, что Великий зверь — не кто иной, как наш государь Карл II. И чтобы освободить трон для короля Иисуса, с ним необходимо поступить так же, как с его отцом, — убить его.
В конце Феттер-лейн я стоял на перекрестке и ждал возможности перейти улицу. Дождь полил еще сильнее. Нужно найти укрытие и перекусить. На пустой желудок думается плохо.
Вдруг мне пришло в голову, что отсюда до Барнабас-плейс рукой подать. Особняк совсем близко, к северо-востоку от улицы Холборн. Перед мысленным взором возникло лицо Оливии Олдерли. Вдруг мне отчаянно захотелось увидеть ее или хотя бы побыть с ней рядом. А главное, я вспомнил, что у ворот дома есть таверна. Мне ведь в любом случае нужно где-то переждать дождь, так почему бы одновременно не вкусить и телесной пищи, и духовной?
Судя по вывеске, таверна носила название «Три пера». Я сел в конце длинного стола и заказал эль и суп. Из окна таверны мне открывался вид на запертые ворота Барнабас-плейс. Я наблюдал, как дождевая вода стекается в лужи на булыжной мостовой перед входом. Около полудюжины бродяг нашли под широкой аркой ворот хоть какое-то укрытие. Я размышлял об Оливии Олдерли, об отце и Великом звере, пока не разболелась голова.
Я уже почти доел, когда напротив, возле Барнабас-плейс, поднялась какая-то суматоха. Одна створка массивных ворот открылась. Двое слуг принялись кричать на нищих и грозить им кулаками.
Пока они препирались с бродягами, за ворота вышел рыжий детина с тачкой и покатил ее в сторону Холборн. Его было трудно не заметить отчасти из-за роста — значительно выше шести футов. Распущенные волосы выглядывали из-под полей коричневой шляпы и спадали до плеч. Из-за неровной мостовой вперед он продвигался медленно. Парень то и дело оглядывался по сторонам — подобным образом ведут себя деревенские жители, недавно перебравшиеся в город.
Он прошел мимо окна, возле которого сидел я. На тачке стоял сундук. В таких слуги хранят свои вещи. А этот сундук неожиданно показался мне знакомым. Под замком на деревянной стенке были выжжены две аккуратные заглавные буквы.
Я осматривал этот сундук в Барнабас-плейс, когда за спиной у меня стоял господин Манди. Сундук принадлежал Джему, слуге, напавшему на хозяйского сына: его до смерти забили плетьми у меня на глазах. Госпожа Олдерли говорила, что ее супруг написал родственнице Джема, попросив ее забрать сундук. На первый взгляд, ничего особенного в этом нет.
Однако под влиянием порыва я бросил на стол деньги в уплату заказа и вышел из таверны. Держась на расстоянии, я последовал за рыжим детиной. Он перешел на другую сторону Холборн, причем катил тачку с быстротой и уверенностью, свидетельствовавшей о том, что вопреки моему первому впечатлению Лондон ему вовсе не чужой. Парень свернул на Феттер-лейн.
Этот сундук — единственное, что осталось от человека, покусившегося на жизнь Эдварда Олдерли. Было что-то трогательное в его содержимом: серебряная чаша, кукла и нечитаемая Библия. Но ни один из этих предметов не указывал на то, что Джем готовился поднять руку на хозяев.
Феттер-лейн тянулась на юг до Флит-стрит. Первая половина почти не изменилась, только на стенах осело еще больше копоти. Однако Пожар добрался до южной части улицы и превратил здания в мрачные руины. Справа, в западном направлении, Лондон выглядел как ни в чем не бывало, и так до самых предместий. Но слева передо мной предстала обугленная стена Сити, а на холме за Ладгейтом возвышались руины собора Святого Павла.
На востоке пепелище и развалины протянулись почти на полторы мили: от Феттер-лейн, к западу от границы Сити, до лондонского Тауэра.
Картина опустошения стала для меня таким болезненным ударом, будто город подвергся чудовищному разрушению только вчера и я в первый раз увидел, что от него осталось. Самое точное слово для описания моих чувств — горе. Я отдавал себе отчет, как нелепо это звучит. Но я заметил, что другие люди испытывали нечто схожее: мы скорбели по нашему разрушенному городу, как дети по матери, как госпожа Снейд, оплакивавшая мужа. Печаль накатывала волнами: то же самое было со мной после смерти матушки.
Пепелище и развалины. На глаза навернулись слезы. Я выругался вслух: для чего мне нужна эта скорбь? Двое священников, шедшие навстречу, взглянули на меня с осуждением.
— Он пьян, — заметил один, даже не пытаясь понизить голос, как будто перед ним чурбан, неспособный услышать его слова и тем более понять их смысл.
— Или не в себе, — прибавил второй.
— Или и то и другое вместе, — заключил первый с видом человека, рассмотревшего все возможные варианты.
Пепел и руины? И больше отсюда до Темзы ничего не осталось?
Я остановился так резко, что один из священников едва не врезался в меня. До Пожара большинство перевозчиков принимали заказы на