Читать интересную книгу Оксфордские страсти - Брайан Олдисс

Но Бертрам ни о чем этом не мог теперь и думать, ибо вместе с инспектором Лоррилоудом разглядывал осла, привязанного ремнями к специальному стенду в лаборатории.

Бертрам лопаточкой дотронулся до морды животного – посмотреть, как оно отреагирует. Животное отреагировало предсказуемо: забилось и стало брыкаться, изо всех сил пытаясь высвободиться.

– М-да, в генетическом отношении вполне нормальный осел, инспектор. Объясните-ка мне еще раз, что заставляет вас предположить, будто он недавно пребывал в человеческом облике.

Инспектор Лоррилоуд, прежде чем изложить суть дела, некоторое время пристально изучал электронный блокнот. Наконец сказал:

– Этот в прошлом человек, который пользовался именем или кличкой Грейлинг, находился под подозрением в двоеженстве – преступлении, которое он совершил, постоянно проживая в Аргентине и на Британских островах, соответственно. Были и финансовые вопросы, требовавшие расследования. Для произведения ареста мы с коллегами направились к нему в Хэмпден-Феррерс под Оксфордом, где он снимал дом, известный как Розовый дом. Там в последнее время случались странные вещи, однако, войдя внутрь, мы обнаружили, что мистер Грейлинг с целью избежать ареста успел превратиться в осла, которого вы сейчас и наблюдаете. Доказательства такие: на животном по-прежнему был пиджак мистера Грейлинга, и в карманах мы обнаружили авторучку, несколько порнографических открыток и распечатанную пачку жевательной резинки, а еще пакетик пряной смеси, известной под названием «Бомбейские радости». Следов наркотиков не обнаружено. Несмотря на это, было принято решение арестовать это животное.

Бертрам Виссик серьезно кивнул:

– Что ж, довольно редкий случай, господин инспектор. На моем веку что-то подобное было году, кажется, в 1981-м, в районе Боарс-Хилл. Там жертвой аналогичной трансформации стал глава колледжа – сразу, как вышел на пенсию. Он, по всей видимости, большую часть жизни, еще задолго до пенсии, провел, как бы это выразиться… ну, под видом осла. Но очевидно это стало лишь на пенсии. Лучше всего оставить осла у нас в лаборатории, – предложил он. – Пусть побудет вот так, под оком видеокамер, чтобы мы за ним понаблюдали: не исключено, что он рано или поздно снова превратится в человека. – Виссик даже попытался пошутить: – Я называю такие случаи синдромом Джекила и Маугли…

Лоррилоуд, набычившись, ощетинился зубами, а это как мы уже знаем, означало, что он намерен сказать нечто глубоко продуманное:

– А нет ли возможности, сэр, войти в контакт с этим животным? Например, поскольку он способен сейчас издавать лишь традиционный вопль «йа-йо», чем ослы всегда славились, можно было бы, затратив определенные усилия и терпение, обучить его, например, обозначать знак согласия звуком «йа», а несогласия – звуком «йо»… или, разумеется, наоборот. Тогда можно было бы допросить его и выяснить, что у него на уме.

– Разумно, – сказал Виссик. – Но это несколько позже, а пока, мне кажется, неплохо оставить его на час-другой просто под наблюдением.

Это решение хирурга-ветеринара и было принято. Лоррилоуд проронил еще несколько заключительных реплик и покинул здание.

Бертрам Виссик позвонил Бренде Виссик.

– Ну что, инспектор все еще дышит тебе в затылок? – спросила Бренда.

– Нет, ушел. Дела, говорит. Значит, пойдет, видимо, пропустить стаканчик. Или два. А то и три.

– Так эта история, будто кто-то взял и превратился в осла – это ведь чепуха, правда?

– Вполне возможно, дорогая. Я такие случаи классифицирую как синдром Джекила и Маугли…

– Ты бы лучше выпустил бедную скотину побродить по полю. Если наши представители закона уже ослов начали арестовывать, закон, выходит, совершенно ослиный.

– Вот-вот. Пожалуй, ты права, сейчас выпущу. А что у нас на ужин, дорогая?

* * *

Жимолость у крыльца расцвела в полную силу. Пенелопа входя в дом, остановилась на минуту, вдыхая аромат. Внутри пахло сигаретным дымом: он проник в гостиную со второго этажа, из спальни Беттины. Дверь открывалась с трудом. Пенелопа ее захлопнула, и Беттина, услышав стук, перегнулась через перила:

– Пенни, вам письмо. Я на стол положила.

– Спасибо, – раздраженно ответила Пенелопа. По какому праву жиличка трогает хозяйкину почту? Беттина совершенно не обязана ни забирать почту, ни класть на кухонный стол. Пенелопа воспринимала это как вторжение.

У нее сегодня был напряженный рабочий день в Брукс-колледже: она провела три собеседования с зарубежными студентами и двоих сочла непригодными. Хотя, возможно, ей не хватило сегодня терпения.

Повинуясь порыву, она прошла в маленькую гостиную, где в это время дня уже сгустился сумрак, и поставила на проигрыватель компакт-диск с одним из самых любимых музыкальных произведений: сонатой Шостаковича для альта и фортепиано. Она что-то слышала про трудную судьбу композитора во время сталинской тирании. Еще она вспомнила с иронией и с надеждой, что кто-то из критиков тогда заявил: новое произведение композитора «сделает наш мир лучше».

Начался диалог инструментов – по сути, музыка для тех, кто одинок. Пенелопа направилась в кухню.

Она уже собралась налить себе сухого вина, когда заметила письмо на столе. Ее имя, «Пенелопа», было написано на конверте изысканным почерком, который она тут же узнала. Письмо принес посыльный. Она поставила бутылку на стол и схватила конверт. Внутри оказался один лист обычного формата, исписанный почерком Стивена:

Дорогая моя Пенни!

Извини, что я за все это время не связался с тобой. Это совершенно не означает, что я забыл тебя или не помню, какая ты прелесть (да и как бы я мог такое забыть?), но у меня возникли некоторые трудности. Спасибо за твое письмо, котя – о, как трудно просить о таком! – разумнее больше не писать мне на домашний адрес. Можно ли мне прийти сегодня вечером повидать тебя, часов в восемь-девять? У меня есть предлог: нужно обсудить различные вопросы, связанные с нашей комиссией. (Я только что встречался с викарием, он разве что рассудок не потерял – так что мое алиби вполне надежно…)

Я очень высоко тебя ценю. Ах, как я хочу обнять тебя. До скорого.

Любящий тебя Стив

Хотя Пенелопа отметила про себя тон письма, который сочла верхом трусости, все же она была довольна тем, что он собрался ее навестить. Наполнив бокал, она огляделась: все ли убрано?

На сушилке для посуды лежал еще один конверт. На нем рукой Пенелопы было выведено имя ее приходящей уборщицы Заданки. Пенелопа старалась оставлять ей записку, а не просто деньги в конверте за неделю работы – хоть какой-то контакт, а то она Заданку почти никогда и не видела.

Ах ты господи: записку-то она утром оставила, а деньги забыла, сообразила Пенелопа. От огорчения она даже охнула. У нее утром не оказалось мелких купюр, она собиралась разменять деньги и вернуться домой, однако, поглощенная мыслями о Стивене, совершенно забыла.

А Заданка ничего не написала, не возмутилась. Заданка никогда ничего не писала.

Пенелопа отнесла бокал к дивану; подняв ноги, стянула полусапожки, размышляя, как быть. Музыка все звучала. Сейчас спорило фортепиано.

Диван совершенно потертый. Картина на стене над ним, репродукция довольно сумрачного полотна Пювиса де Шаванна, покосилась; на картине двое мужчин не то влезали в маленькую лодку, не то, наоборот, вылезали. Пора бы пропылесосить ковер. Бальзамин давным-давно надо полить. Словом, все говорило о том, что Пенелопу уже не интересовало окружающее.

Совсем недавно пробило семь. Она успеет отнести Заданке деньги и вернуться до прихода Стивена. Может, даже ковер пропылесосить.

Едва пригубив вино, она порылась в сумочке. Она забежала в буфет для преподавателей в Бруксе, поэтому разменивать деньги не нужно.

Пенелопа вышла из дома, с трудом затворив за собой дверь.

Заданка жила в доме 49А. Пенелопа не имела понятия, где это. Кажется, где-то рядом с «Хиллз». Когда она подошла к магазину, Сэм уже запер дверь и тянул вниз металлический ставень, закрывавший витрину. Пенелопа спросила, как себя чувствует Сэмми-младший, и узнала, что тот бодр и весел. А номер 49А оказался «прямо на заду», как сказал Сэм.

Во дворике за магазином валялся всяческий мусор, пустая тара, всевозможные ящики, в углу еще догорал костерок, тут же гнили овощи и какие-то невообразимые отбросы. Завидев Пенелопу, через весь двор пулей метнулся прочь чей-то кот. Небольшой участок двора был огорожен: на грядке росла стручковая фасоль, которой так дорожил Сэм Азиз.

На задах дома была пожарная лестница, некогда покрашенная в ярко-красный цвет, чистый, как на картинах Бен Шана.[35] Пенелопа в некотором сомнении медленно поднялась к полуоткрытой двери. Рядом в стене было окно е разбитым стеклом, которое «починили» куском картона.

Когда ее полова оказалась на одном уровне с порогом, дверь распахнулась, и молодая женщина спросила: