Лесник молчал. Он по возвращении после беседы с Донелли стал вообще на редкость молчаливым.
Когда окончательно стало ясно, что никаких новых указаний от Юзефа не поступит, Диана нехотя признала:
— Похоже, придется и в самом деле вдвоем выполнять твой авантюрный план — самим искать «Тускарору»…
Лесник молча кивнул. За окном громыхала гроза.
Дела минувших дней — IV Северное море, октябрь 1904 года
— Скажите, Николай Иванович, — начал разговор Буланский, разлив по бокалам искристое шардонэ (от коньяка Старцев категорически отказался). – Ведь вопреки всем слухам о своем несносном характере адмирал вел себя в общении с вами в эти дни отменно учтиво, не так ли?
— Зиновий Петрович ничем не погрешил против правил вежливости, — осторожно сказал Старцев. — Но я не понимаю, какое…
— Сейчас поймете, — перебил Буланский. — Дело в том, что и со мной он был на редкость приветлив — что вдвойне удивительно: мало того, что я навязанный ему попутчик, так еще из чужого ведомства…
Название ведомства вновь не прозвучало. Старцев молча ждал продолжения, решив пока воздержаться от прямых вопросов. Умение молчать и слушать — немаловажное качество для контрразведчика.
— И мне кажется, — продолжал Богдан Савельевич, — что на самом-то деле адмирал был взбешен моим и вашим назначением. И с радостью ухватился за удобный предлог, позволяющий от нас избавиться. Хотя бы на время. Но может статься, что и навсегда. Мало ли на море случайностей? — как вы, моряки, любите их называть… Особенно когда эти случайности плавают по ночам с погашенными огнями.
Старцев проглотил вертевшийся на кончике языка соленый флотский ответ на подобные фразочки сухопутных крыс: плавает, дескать, дерьмо в проруби, а корабли — ходят… Спросил лишь:
— Вы хотите сказать, что вся операция по захвату придумана лишь как средство избавиться от нас с вами?!
В тоне капитан-лейтенанта сквозило глубочайшее недоверие. Буланский улыбнулся и отхлебнул вино — совсем немного, лишь для проформы. Бокал его за все время разговора остался почти не тронутым.
— Полноте, Николай Иванович! Адмирал, без сомнения, не в восторге от нашего присутствия — но не настолько же… Нет, выход из сложившейся ситуации он нашел правильный. Возможно, единственно правильный. Но выбранные исполнители… Ваше в настоящий момент главное дело, — никак не геройские абордажи, но тихая и вдумчивая работа с людьми в собственной каюте. Не стрельба, но разговоры. Создание агентурной сети, как среди офицеров, так и среди людей, на ступень ближе стоящих к матросам — баталеров, кондукторов, телеграфистов, боцманов… Тогда и только тогда можно загодя, до прибытия в Японское море, профилактировать все слабые звенья в экипаже «Суворова». Плюс, естественно, координация аналогичных действий ваших коллег на остальных судах эскадры. А на абордаж любого другого флотского офицера отправить недолго. Да и к моему заданию ночные подвиги никоим образом не относятся. Хотя более чем любопытственно было бы взглянуть вблизи на эти самые «призраки»…
Капитан-лейтенант опять не одернул сухопутчика, вздумавшего именовать боевые корабли «судами». Никакой он не коллежский асессор, окончательно уверился Старцев. Куда правильнее титуловать Буланского штабс-ротмистром. Самый натуральный жандарм. Кто еще мог так легко и просто раскусить суть контрразведывательной работы на «Суворове»?
— Возможно, вы и правы, Богдан Савельевич, касательно мотивов адмирала. Но должен вам заметить, что операции со стрельбой мне не в диковинку.
— Знаю, знаю, — вновь улыбнулся Буланский. — Снятие осады с нашего посольства в Пекине, разгром шпионского гнезда в Одессе… Поздравляю, одесская операция была проведена не просто грамотно, я бы сказал — изящно.
Богдан Савельевич перехватил недоуменный взгляд капитан-лейтенанта и пояснил:
— Читал, видите ли, ваш послужной список в Главном морском штабе.
Старцев с трудом сдержал восклицание — изумленное и малоцензурное. Да кто же такой, черт возьми, этот Буланский?! Великий князь, путешествующий инкогнито?! Так ведь и для члена императорской фамилии так просто не откроются в Главном штабе хранилища с секретными папками…
Он поставил свой бокал на стол, резко встал, и продолжил стоя:
— Считаю, господин коллежский асессор, что никакой наш дальнейший разговор невозможен — пока вы не объявите четко и однозначно место вашей службы, равно как и имеющиеся у вас полномочия.
Старцев не удивился бы, назови собеседник в ответ любое из высших учреждений Российской Империи, либо центральный аппарат министерства, хоть как-то связанного с военными или законоохранительными проблемами. Но Буланский вновь сумел удивить. Он лишь широко улыбнулся и тоже отставил бокал, который до этого вертел в руке.
— Помилуйте, Николай Иванович! Какие могут быть секреты между людьми, оказавшимися в одной лодке — и в прямом, и в переносном смысле? Смешно, право… Служу я в Святейшем Синоде.
— Э-э-э… — не сдержался-таки изумленный Старцев. Такого он никак не ждал.
— Да вы присаживайтесь. Сейчас объясню вам суть дела.
* * *
— Видите ли, милейший Николай Иванович, Православная Церковь — общественный организм весьма сложный и деятельность сего организма весьма многообразна. И Святейшему Синоду, поставленному руководить делами, по видимости исключительно духовными, — приходится нередко сталкиваться с проблемами насквозь материальными. С весьма деликатными, надо сказать, проблемами. И — решать их соответствующими методами.
— Не могли бы вы выразиться несколько точнее? — спросил Старцев, всё еще неприязненно. Он, в принципе, допускал, что Синод может иметь своего представителя на эскадре. Боевой дух матросов и офицеров — дело, конечно, важнейшее. И кто-то должен координировать действия корабельных священников, как раз и отвечающих за состояние оного духа. Но что на месте координатора окажется чиновник Синода, без всякого сомнения, являющийся профессионалом тайных войн… Такое в голове укладывалось с трудом.
Буланский чуть помедлил с ответом.
— Видите ли, — сказал он наконец, — наше положение в чем-то схоже… И ваше, и моё начальство не слишком любят демонстрировать миру истинную суть некоторых событий. Причем в Святейшем Синоде, пожалуй, означенная нелюбовь гораздо сильнее. Ибо люди мы светские и грешные — стоит ли пятнать делами нашими белые одежды Церкви? Посему ограничусь лишь намеками на подоплеку фактов, вам известных. Вы знаете, что несколько лет назад произошло событие, равному которому, возможно, в православной жизни не случалось со времен Раскола: сразу несколько ересей раскольничьего толка вернулись в лоно матери-Церкви и признали главенство Московской Патриархии. Как вы считаете, смогли бы их духовные вожди прийти к такому решению без некоего воздействия извне? При том, что уже много веков они существовали вполне самодостаточно? Или другой пример, несколько более щекотливый… Думаю, вы помните скандальные похождения весьма высокопоставленного церковного архиерея в одном из сибирских городов?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});