Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

Именно в однокорневых конструкциях Иванов, вероятно, усматривал наиболее короткую и удобную дорогу к выявлению искомой им глубинной антиномичности языка: если в разнокорневых конструкциях антиномический эффект предопределен прежде всего лексически и только потом грамматически, то придание антиномического статуса конструкциям, составленным из разных форм одной лексемы, как бы предполагает, что антиномический эффект в данном случае предопределен, прежде всего, внутренним антиномизмом самих грамматических категорий, а не их лексическим наполнением. [86] И действительно, вырвавшиеся из-под власти лексической антиномики и получившие антиномическое звучание однокорневые конструкции в почти чистом (по сравнению с разнокорневыми конструкциями) виде иллюстрируют предполагаемые Ивановым глубинные грамматически-синтаксические антиномии языка.

Так, наряду с временами Иванов, несомненно, антиномизировал залоги (в аналитической лингвистике залоги, как и времена, в большинстве случаев не мыслятся в качестве находящихся в антиномических отношениях), используя игру с ними как одно из основных средств расшатывания именующих потенций синтаксической конструкции.

Узнаваемо ивановский ход в этом направлении – игра с пассивным и активным залогами ; [87] она ощутима и в разнокорневых сочетаниях (по типу трансформации аналитического жизнь умерщвляема в символически-антиномическое жизнь умерщвляет или зрение ослепляемо в зрение ослепляет), но особо маркирована и отчетливо обнажена череда залоговых трансформаций в однокорневых конструкциях. Например, аналитическое жертва жертвуется трансформируется за счет смены пассивного залога на активный в символически-антиномическое жертва приносит жертву (Я– жертва – жертвенник творила – Кормчие Звезды, Аскет – 1, 540); свет освещает трансформируется в свет освещаем (И страждет Свет, своим светясь горенъем. /Ах, дара нет / Тому, кто – дар! И кто осветит – Свет? – 1, 741). Обнажена в однокорневых конструкциях и смена пассива на возвратность: из аналитической нормы тварное – то, что сотворено Иванов создает антиномически напряженную символическую форму, предполагающую, что тварь может творить себя: Себя творить могущих сотворил я… (2, 112). Выше мы уже видели аналогичное: правда правит правду, вера проверяет веру.

Эту максимальную обнаженность «приема» в однокорневых сочетаниях Иванов часто использует во всю силу, разворачивая череду залоговых трансформаций вокруг одного глагола вплоть до абсолютной синтаксической инверсии субъекта и объекта. Так, из условной аналитической точки отсчета Творец творит тварь Иванов образует не только уже приведенные сочетания, но и тварь творит творца: И тварь творца творит – непримиримым! (2, 111).

На фоне этой обнаженной игры однокорневых конструкций с глагольными параметрами можно отчетливей усмотреть аналогичные процессы и в разнокорневых конструкциях, где они чаще всего даны не в столь эксплицитном виде. Так, в сочетании Воззревший ослеплен (2,421) можно услышать не только обмен аналитическими предикатами между антонимами (зрячий не видит – слепой видит), но и смену пассива на актив: смену аналитического зрение может быть ослеплено в символически-антиномичное зрение может ослепить, что вносит в восприятие дополнительный динамический импульс, активизируемый расслышанностью антиномической игры с глагольными потенциями лексем.

Можно усматривать игру с глагольными потенциями (с залоговым параметром возвратности) и в том активном у Иванова в зоне непредикативных разнокорневых конструкций приеме, при котором глаголы, аналитически рассчитанные на переходное инообъектное заполнение их валентности, употребляются в возвратном значении, что дает, например, из аналитического рождать X – символическое рождать себя: (о душе) Устала ты, невольница мгновенья, / Себя рождать… (1, 699). Если глагольный предикат в таких сочетаниях двухместный (разлучать X с У), то в них может вспыхивать при использовании этого приема и искра однокорневой антиномичности по типу разлучать душу с душой (в смысле с самой собой), что усиливает распредмечивающие потенции и самого сочетания, и окружающего контекста (см. тематическую фиксацию этого эффекта в «Орфее растерзанном»: Бога с богом разлучили, растерзали вечный лик – 1, 804). Так, приведенный выше пример входит в гроздь нанизанных на один синтаксический стержень однотипных по приему конструкций как с одно-, так и с двухместными предикатами, что взаимообостряет их антиномичность: Душа скорбит – с собой самой, единой, /Разлучена! / Устала ты, невольница Мгновенья, / Себя рождать, / Свой призрак звать из темного забвенья…. Сам по себе прием употребления в возвратном значении глаголов, аналитически рассчитанных на переходное инообъектное заполнение их валентности, конечно, далеко не нов: например, у Брюсова: За собою видеть себя… или у Белого: В себе, – собой объятый / (Как мглой небытия), – /В себе самом разъятый, / Светлею светом «я»…, однако у Иванова такие конструкции приобретают относительную специфичность – за счет того, что подчеркнуто используются не в иносказательно-метафорическом, а в прямом смысле, что и придает их звучанию антиномичный оттенок, раздваивающий референт и тем размывающий его отчетливые предметные контуры.

Особый интерес в зоне разнокорневых непредикативных сочетаний представляет и то, что Иванов склонен примерять антиномические потенции глагольных залогов к именным сочетаниям. Например, в именном сочетании безгласная тайна (2, 344) можно услышать как бы произведенную смену аналитического пассива на символически-антиномичный актив: аналитическое тайна невыразима в словах трансформировано в символически значимую тайну неговорящую – безгласную, где слабо, но все же слышится антиномическое напряжение, возникающее в этом именном словосочетании, по всей видимости, именно по аналогии с залоговыми глагольными параметрами. Можно, видимо, говорить и о том, что в разнокорневых непредикативных сочетаниях Иванова слышится отдаленное эхо и других, не только залоговых или временных, глагольных параметров. Например, в неизреченном молчаньи (2, 262) можно усмотреть что-то вроде антиномической игры с несовершенным и совершенным видами – изрекать/изречь (из аналитического неизрекаемого молчанья – символически-антиномичное молчанье неизреченное), в результате которой в сочетании неизреченное молчанье появляется антиномический привкус. Эта антиномичность становится очевидной и усиливается при восприятии стиха тем, что Иванов пристраивает к этому сочетанию дополнительные антиномические этажи: голоса неизреченного молчанья (антиномическое напряжение содержится здесь во всех трех швах синтаксического сочленения: голос/молчанья, молчанье/неизреченное, голос/неизреченного молчанья).

Но вернемся к однокорневым конструкциям. Особую, как уже говорилось, зону в этой группе (наряду с рассмотренными выше абсурдными и/или противоречивыми конструкциями типа мертвый умрет и т. п.) составляют тавтологии – супераналитические сочетания типа видящий видит, возмочь возможное и пр., которым Иванов также придавал антиномичное звучание. Можно, видимо, говорить о двух основных способах антиномизации тавтологии.

В первом случае Иванов антиномизирует тавтологию за счет ее расщепления на два антиномичных прочтения: аналитическое и антианалитическое. Так, ивановское сочетание не своей тоскою тосковать (3, 508) самим фактом своей артикуляции в стихе расщепляет тавтологию тосковать тоскою на два возможных антиномичных прочтения: тосковать не своей тоскою и тосковать своей тоскою (последнее сочетание – это как бы экспликация обычно не выводимого на лексическую языковую поверхность подземного аналитического этажа валентности глагола тосковать: тосковать аналитически предполагает тосковать тоской, последнее, в свою очередь, аналитически предполагает тосковать своею тоской). Будучи расщеплена на два антиномичных прочтения, тавтология тосковать тоской тем самым антиномизирована внутри себя. В используемом в таких случаях раздвоении субъектов действия слабым пунктиром намечена идея антиномичности еще одной несущей оси языка – оси местоимений, но, кажется, эта идея проявила свою силу в ивановской поэзии в основном в рамках композиционной формы диалога, не получив собственно синтаксического и грамматического применения (хотя тематически идея антиномических потенций местоименных соотношений была, как известно, подробно развита в ивановском толковании принципа Ты ecu; сжатые переложения содержательно-тематической обработки этой идеи имеются и в поэзии: Твоим, о мой избранный, /Я стала телом; ты – душой моею. /В песках моею манной/Питаемый! воззри на лик свой вчуже: /Жену увидишь воплощенной в муже – 2, 432).