Очнулся я позже, все конечности связаны, напротив немец стоит и пистолет мне в харю. Увидев, что я открыл глаза, фашист зовет своего офицера, тот приближается.
– Их нихт шпрехен ин дойч, ай донт спик ин инглиш, адерстенд ферштейн зи дойче швайне? – говорю я, выражая свое мнение в отношении коллаборационизма.
Тот начинает что-то втирать на своем колбасниковском языке, а мне полкило. Я решил для себя, к немцам или в плен мне пути нет, не мое это.
– Киде находиться русиш офицерен, – спрашивает меня другой немец, видимо, толмач.
– Я есть русский офицер, и чо?
– Говорить с господин немецки официр культурно, а то ми тебья стреляйт, ферштейн зи?
– Плевать! Я вас на… короче я вас на утесе своем вертел, всосал? С врагами никакой культурности.
– Я плехо понимайт, говорит мине, где есть русиш генерален, гиде есть исчо русиш бандитен унд Роте армия?
– Слышь, гондуан, тебе что, не ясно? Стреляй на фиг, и давай побыстрее, у меня нет времени. Помни, Гитлер капут, но вообще не пасаран, Гарри Поттер и хай живе Радянська Украина, все, пошел в жопу.
Видимо, сильно я достал фашистов, ибо они молча стали готовить меня к повешению, через ветку березы перекинули веревку и на конце сделали удавку. Ну, этим методом меня еще не убивали. Немцы готовили виселицу нарочито долго и театрально, ну я понял, что это психологическая пытка, а мне-то пофиг, мне того-то и надо. Жду и не шелохнусь.
– Ты очень смели зольдат, ти настоясчи зольдат, ми не хотет тебе повесить, потому говорит, где ваш штаб и где есть ваши зольдтен?
Я открыл рот, выразил свое мнение о Гитлере, о его матери, о Еве Браун, о матери толмача, о его жене, о жене офицера и о его матери. Дальше продолжать порноисторическое путешествие мне не дали, поставили ящики из-под чего-то. И это была моя Голгофа, возвели на нее меня, одели на шею петлю и выбили ящики на хрен. Уфф, наконец-то, заждался я уж.
Темнота…
Перемотка!
Тьфу ты, что за мазошоу? Но выбрался, слава богу, и с выводами, надо нам сразу рассредоточиться и стрелять всем вместе. И выбить к чертовой матери пулеметчиков на хрен, первым делом, даже без очереди, ну и суку офицера тоже. Сантименты к черту, лучший вражеский пулеметчик – дважды мертвый вражеский пулеметчик! И никаких гвоздей, саморезов, шурупов и т. д.
Значит, стратегию надо построить по-умному, потому начинаю с Петра:
– Значит, ведешь к мотоциклам, окружаем под прикрытием леса, первыми выстрелами надо снять пулеметчиков, потом ураганный огонь по всем. Товарищи, среди нас есть снайперы или просто меткие стрелки?
– Товарищ старший лейтенант, снайперов нет, но есть три охотника. Бойцы Севастьянов, Никодимов и Янушевский.
– Так, Янушевский, ты поляк, откуда? – задаю вопрос здоровенному погранцу с вислыми усами и кисловатым длинным лицом.
– Товарищ старший лейтенант, да, я поляк, Збигнев Янушевский, правда, и родился и вырос в окрестностях станции Даурия[70], с дедом охотились на пушного зверя.
– Тогда ты, Янушевский, берешь на себя одного пулеметчика на мотоцикле, ты, Севастьянов – второго. Твоя задача, Никодимов: сперва унтера, унтерье у немцев с автоматами шляются, а после автоматчика-офицера.
– Товарищ старший лейтенант, – говорит шепотом мне Онищук, – мы уже подходим.
И впрямь послышались далекие голоса и смех. Ну да, немцы еще не дефлорированные, наглые, потому и самоуверенные, как Митт Ромни[71] на первых теледебатах. Ниче, будет и на них Бардак Хуссейнович Обама[72]. И я шепотом раздаю последние указявки:
– Подползаем медленно-медленно, не шуметь. Они нас услышать не должны, услышат – погибнем. На лучшие позиции идут наши охотники, короче – сами места выбирайте. Остальные: распределить каждый своего немца, но огонь открывать только после охотников. Ну что, охотнички, вот и сезон открылся: на новых хреновопушных зверей породы «высшая раса». Приготовиться… Снайперы, начинаем по моему сигналу! Сигнал… как и прежде: «Бей гадов!» Пятиминутная готовность, приготовиться, прицелиться и дослать в стволы патроны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Доползли без приключений… Расположились, то есть разлеглись…
А мне начинает нравиться воевать! Командовать-то я привык, часто приходилось руководить (но мелкими группами людей). Я часто замечал, что люди в экстрим-ситуации, не то что бы другими – собой командовать не могут. А у меня в «экстриме» все еще и обостряется. Вроде щас совсем не час самовосхвалений (тем более там, на дороге, когда на меня танк пер, я ж все-таки растерялся), а я расщедрился, как американцы на права человека (особливо в неугодных им странах). На фиг!
На проселке стоит разбитая и расстрелянная люфтвафлями колонна многострадальной РККА. Видимо, первым бомба повредила трехбашенного великана, что стоит впереди («Т-28» – и какой кретин пустил его в голове колонны?), и колонна остановилась – впритык друг к дружке. Проселок-то узкий, и по краям деревья! Некуда нашим было деться, вот и бомбили-расстреливали потом спокойно, как на полигоне. Вокруг машин немчура – суетятся, барахольничают нашим казенным имуществом наркомата обороны и, как злокачественные муравьи, таскают все к своему ахвицеру. А тот стоя и молча руководит унтером, который сортирует-командует: что куда нести. Рядом с унтером какой-то фельдграуурод записывает, что куда покладено… Орднунг, епсти вашу за ногу!
Практически все немчурины как на ладони, и даже карабины у кого – за спиной на ремне, а у кого – и в сторонке стоят. Значит, секунды две-три безнаказного немцеубивания у нас есть. Ну:
– Бей гадов!
Практически одновременно поляк-таежник открывает дополнительное отверстие во лбу пулеметчика на левом мотоцикле, а Севастьянов делает точечный массаж сердца второму пулеметчику. Попаданием в какую часть тела унтера, стоящего у грузовика, того отправляет в осадок Никодимов, я не вижу, но тот падает, как курс доллара в 2008-м.
Ахвицер[73] поворачивается к нам лицом. Бум! – это Никодимов. Никодимов – немцы, счет 2:0. «Какая боль! Какая боль!» – это я вам, фрицы, пою, хоть и мысленно. Цените, гады. Не, не оценят ведь, да и слух музыкальный у меня ниже уровня Мирового океана. Да и хрен с ними!
И тут же следом, мгновенно десятки маленьких злых и горячих пуль метят шельм, то есть убивают и ранят высокородные арийские тела, делая из белокурых бестий протоудобрение и добычу медсанбатов (впрочем, в данном случае медсанбатов не будет!). Да, может, они и не виноваты, и не убили пока никого! Но это вам не тур по Золотому кольцу! Кто к нам с арбузом придет, тот от арбуза и погибнет. Так что приходите в следующий раз с кишмишем, например, или курагой, все же безопасней, чем арбузом по башке. Немцы отстреливаются, но благодаря второму выстрелу Никодимова немецкий лейтенант уже «пораскинул мозгами» по лесу, и без командира фашистам неуютно и тоскливо. Все реже и реже стреляют немцы. И в ответ на каждую вспышку выстрела со стороны немчушек летит по десятку свинцовых снадобий от арийского зазнайства. Еще минуты три; и две пока еще легкораненых (ниче, это исправимо, добьем) крыски (а разве нет, не крысы эти трофейщики-барахольщики?) поднимают свои загребущие лапки.
– Нихт шиссен, камераден, их бин коммунист.
Да, в таких случаях они и евреями назвать себя готовы, и даже бушменами, готтентотами и даже гамадрилами (причем в одном лице), и даже обрезание с радостью примут, житуха-то даже арийская сладка. И вот двух супергипермегагигаменьшей ведут (и девочек ваших веду-у-ут в кабинет… – дурацкая строчка в мозгах у меня, не подумайте чего иного) Онищук сотоварищи ко мне. Остальные занимаются реституционным растрофеиванием с элементами эвтаназии (раненых немчурбалайфов добивают, туды их в качель).
Дело спорится, а грязные души арийских перечеловеков воспаряют к воротам ада, где их небесный фюрер – Сатана – с нетерпением ждет. Наконец бойцы собираются, и Онищук докладывает: