А Серж дал волю любопытству. Он спрашивает, выращивают ли подземельные себе сами хоть какую-то пищу, где держат своих пони и любят ли смотреть на солнце. Учат ли они людей мастерству, как, говорят, случалось встарь, и учатся ли у людей сами. Он припоминает несколько случаев, когда гномы помогали беглецам укрыться от королевской стражи: «А ведь это нарушение союза с королем, достопочтенный, разве нет?»
Гном усмехается: «У нас не вассальный союз, а торговый. Не путай, человек Господа. И мы не помогаем, кому попало». Страж с передка согласно гукает.
— Ты носитель Света Господня, — говорит гномий старшина. — Разве ты не должен нести в мир милосердие? И радоваться, когда милосердны другие?
— Еще бы. — Серж широко улыбается. — К тому же я и сам когда-то немало побегал от королевских егерей. И скажу вам, в этом мире не так часто можно встретить милосердие, чтобы не научиться ценить его.
— А ты? — Гномий старшина вдруг поворачивается ко мне. — Тебя что-то гнетет, и сильно. Что?
— Смутные времена, — честно отвечаю я.
— Ого, — гудит с передка Страж.
— Люди давно забыли о них, — презрительно бросает старшина.
— Забыли, — соглашаюсь я. — Ведь это было столько лет назад!.. Остались легенды, песни менестрелей, в которых много красивых слов, но мало правды. Но Святая Церковь хочет узнать, как было все на самом деле.
— И как раз сейчас у Церкви есть такая возможность, — усмехается Серж. — Правда, это тайна, о которой никто лишний знать не должен.
— И зачем вы говорите нам о тайнах вашей Церкви? — спрашивает гномий старшина.
— Правда, зачем? — повторяет Серж. — Кто-кто, а Анже имеет на это право. Хотя пресветлому отцу предстоятелю это не понравится.
— Мы узнали кое-что, — говорю я. — Кое-что, о чем я хотел бы спросить у вас. Ваша память крепче людской, вы помните правду.
— Да, — басит гном-мастер, — мы помним правду. А людям правда не нужна. Им довольно баек менестрелей.
— Мне нужна правда, — говорю я.
— Спрашивай! — Острые глазки старшины впиваются в мое лицо, сверкая зеленоватым фосфорным блеском.
— Зачем вам нужен был принц Карел? Что это за пророчество?
Взгляд старшины становится глубоким и пронзительным, мне кажется, я проваливаюсь в глубину, в зелень, в ядовитое фосфорное свечение… Счастье, что это продолжается недолго.
— Я объясню тебе, человек, — говорит гном. — А ты расскажешь, откуда узнал ты то, что неведомо людям.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Расскажу.
— Поклянись, человек Господа.
Пресветлый говорил, что никто лишний не должен знать о моем даре, думаю я. И сам удивляюсь спокойной отстраненности этой мысли.
— Клянусь Светом Господним.
Пресветлый меня не похвалит. Из братьев монастырских мало кто знает о дознании этом. А я — подземельным… и виноватым себя не чувствую! Я хочу знать.
Гном кивает.
— Тогда люди начали вторгаться в исконные владения Подземелья. Эээх… а ведь мы пытались решить дело миром. Хоть люди и не верят в это…
— Я знаю, что было так, — говорю я. — Вы хотели договориться с королем по-соседски. Но король счел себя оскорбленным. И тогда вы похитили маленького принца Карела. Я знаю, вы не причинили ему зла.
«Принц, надежда Подземелья», — вспоминаю я. Да, ему не хотели зла…
— Мало кто из людей знает о Каменном Оракуле… — Гном снова вглядывается мне в глаза пронзительно и остро. — А ты знаешь.
— Мне рассказывали, — шепчу я. — Давно. Я мальчишкой тогда был.
— А я никогда не слышал, — говорит Серж. — Расскажете?
— Каменный Оракул говорит редко. — Гном кивает нам с Сержем, чешет заросшее курчавой сивой шерстью ухо, вздыхает. — Очень редко. И никогда — к добру. И только к худу — никогда. Он указывает выход из тьмы и смуты. Выход, которым почти невозможно будет воспользоваться. Узкую лазейку. И часто путь этот оказывается почти за гранью возможного. Э-э-эх… а все-таки это надежда.
— И часто надежда оправдывается? — спрашивает Серж.
— Иногда. — Гном мрачнеет. — А в тот раз Подземелье чуть не погибло.
— И люди тоже, — добавляет мастер.
— Люди тоже, — соглашается Серж. — Не зря же те времена называют смутными. Хотя по мне — люди склонны сильно преувеличивать свои подвиги и свои страдания.
— А пророчество звучало так… — Старшина вспоминает, сдвинув брови. — Если я правильно помню, так: «Подземелье поставят на грань…» Нет. Вот: «Подземелье люди поставят на грань, и людям ответит тем же народ Подземелья. И в дни отчаянья, когда умрет надежда, под землю опустится принц, юный принц с чистой душой, и станет надеждой он. И не будет иной надежды у Подземелья, и не будет иного пути — только путь, которым пройдет сын короля, гордый сын жестокого отца».
— Не очень-то понятно, если не знать, чем все закончилось, — говорит Серж.
— Э, кто из людей знает?! Слыхал я ваших менестрелей! Принц Карел принес когда-то мир своей стране и Подземелью, но мы помним, какой ценой, а люди?
— Я потому и спросил, — отвечаю я гному.
— Наша память крепче людской. — В голосе гнома слышатся печаль и торжество. — Подземелье чтит принца Карела и всегда будет чтить. Мы помним, какой путь прошел он ради мира.
— Ты расскажешь нам?
— Э-э, может быть. Не знаю. А может, и нет. Расскажи сначала ты, Анже, человек Господа.
— Что ж, — говорит Серж. — У нас впереди долгая дорога. Рассказывай, друг Анже.
Я начинаю рассказывать. И уже на второй фразе меня осеняет, почему Серж предложил мне рассказать — зная, что я и сам собираюсь сделать это. Он — старший. Он взял на себя ответственность.
Я запинаюсь.
— Серж, — начинаю я.
— Рассказывай. — Серж улыбается обычной своей широкой улыбкой. — Мне, знаешь ли, и самому интересно послушать еще раз — теперь, когда мы знаем пророчество.
4. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Мы ужинаем вместе с гномами, прибавив к их угощению скудные остатки своих припасов. Мы ночуем у гномьего костра, укрывшись гномьими одеялами, защищенные от ночных опасностей гномьими заклятиями.
Я долго не могу уснуть. Гномы храпят басовым хором, а я смотрю в ночное небо, на яркие весенние звезды, и думаю о Каменном Оракуле.
Почти весь следующий день мы едем на гномьей телеге. Я успеваю рассказать подземельным все, что сам узнал. Это очень странное чувство — рассказывать гномам о том, что сами они знают лучше меня. Но я чувствую их интерес, я ощущаю его — не душой даже, а всей кожей.
— Почему это так важно для вас? — спрашиваю я.
— Это взгляд с другой стороны, — отвечает гномий старшина. — Если смотреть с одной только стороны, никогда не придет понимание. Мы помним о тех временах, но мы многого не понимаем.