Но вот была проведена основательная, подробная перепись населения, обнаружившая полмиллиона «податных душ», ранее не учтенных, и правительство Петра I решило, что будет выгоднее подать собирать не со двора, а с «души», что значительно увеличило бы доходы государственной казны. А поскольку большая часть сборов все равно была «съедена» армией, то уже упоминавшимся Плакатом на войско возлагались функции по контролю за сбором подушной подати. Считалось, что армия, расставленная по деревням, собирая на себя и хлеб (о чем уже говорилось), и деньги, выполнит функции сборщика, как никто иной.
И вот с 1724 года в помощь земскому комиссару назначались от полка особые счетчики, непосредственный контроль осуществлял и сам полковник с авторитетной комиссией, состоящей из офицеров части. Деньги по мере поступления ссыпались в мешки, которые запечатывались печатями счетчиков, снабжались ярлыками с указанием их фамилий и размера денежной суммы. После этого мешки складывались в бочки, запечатанные уже печатями полковников и земских комиссаров. И тот и другой имели по экземпляру окладных книг, где указывались все входившие в район полка деревни. Открываться бочка могла лишь в присутствии обоих: и полковника и комиссара.
На самом деле Плакат хоть и гарантировал бесперебойный, полный сбор подушной подати, но какой ценой это достигалось? Уже немало говорилось о том, к каким злоупотреблениям привело расширение прав армии в отношении сбора хлеба, как стеснены были сельские жители проживанием полков в деревнях. Та же самая история повторилась и в непосредственном сборе денег полками — злоупотреблениям не было конца. К тому же, отдавая немало времени и сил «непрофессиональным» занятиям, полки почти забыли о боевой подготовке, упала дисциплина. Но мы помним, что в 1727 году полки выводятся из деревень, однако полностью участие войск в сборе денег с населения окончательно устраняется лишь при Минихе, в 1736 году. Подушный сбор с этого времени возлагается на губернаторов и воевод, но в помощь им даются отставные штаб- и обер-офицеры. Профессиональная армия России «очищалась» от несвойственных ей функций и занятий постепенно, медленно, но вместе с тем и неуклонно.
Итак, на местах, то есть в районах, к которым был приписан тот или иной полк, деньги уже собрали, вычтены те, что идут в центральные госучреждения. Требуется вывезти суммы для раздачи окладов, но операция эта только на первый взгляд представлялась простой. Во-первых, полк должен был на собственные средства подрядить подводы, наем которых стоил немало. Семеновский полк, к примеру, посылая команду за третным жалованьем (в середине века — 74 тысячи рублей), комплектовал целый обоз из семидесяти подвод — медная монета занимала большой объем. Чтобы уложить все деньги, требовалось заготовить еще и 500 бочонков, много веревок и рогож для упаковки. Необходимо было обезопасить переправку денег, и для этой цели обозу придавался сильный конвой из солдат полка. Понятно, что большой, тяжелый обоз в условиях русского бездорожья, при частых остановках для исправления поломок редко доходил до полка в назначенный срок, что и служило одной из главных причин несвоевременной выдачи жалованья воинам. Примерно с половины века, правда, полки испробовали новую (но в общем-то известную уже давно!) систему получения денег: с помощью векселей или переводом. Тем лицам, которые способны были предоставить части большую сумму денег на месте расположения полка, — для семеновцев, как мы помним, это Петербург, — отчислялся один процент за услуги. Невыгодами этого способа являлись увеличившиеся расчеты и долгая переписка.
Но вот деньги уже в полку. Строгая инструкция в этом случае приказывала поступать следующим образом: «Когда откуда денежная казна привезена будет, то при снятии с возов сверх определенного казначея, быть самому обер-штер-кригскомиссару, дабы в том каких ущербов и от того в происшедших непорядках следствия быть не могло. При том и того наблюдать, как скоро денежная казна привезена будет, чтоб прибывшие с нею подводы отпущены были того ж дня, а прибывших в конвое, как скоро та денежная казна на счет принята будет, того ж, а по крайней мере на другой день, под штрафом взыскания с того, кем удержаны будут, тому конвою и подводам каждому человеку по 10 копеек на день». Как видим, простой и «транспорта», и людей не допускался. И еще два слова по поводу рачительности, бережливости наших соотечественников того времени: когда бочки, рогожи и даже веревки, использовавшиеся для возки денег, приходили в негодность, их старались не выбрасывать, но публиковали объявления и продавали тару всем желающим, «ища казенной прибыли». Выручка записывалась на баланс полка, давая в дальнейшем возможность пускать «излишние» деньги на приобретение нижним чинам лишней пары белья, на содержание лазарета, на дополнительный провиант.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Итак, казна прибыла в полк, бочки открыты, деньги пересчитаны. Теперь можно было бы, наверное, раздать их военнослужащим? Нет, раздаче предшествовал полковой смотр, который должен был выявить, насколько тот или иной чин заслуживает того, чтобы быть удовлетворенным «государевым» жалованьем. К выдаче оклада основание давало не просто истечение срока, но именно служба, и к тому же беспорочная.
Смотр обычно проводил обер-штер-кригскомиссар, который, как говорилось, «имеет под своим смотрением денежную казну, как на заплату вышним и нижним служителям жалованья, так и на приуготовление всяких к тому принадлежащих мундирных и амуничных вещей». Его обязанностью был по сути дела контроль за финансами полков, находившихся в распоряжении полковых казначеев и комиссаров. Прибыв в полк, контролер или ревизор без излишнего напоминания получал от командира точные поименные списки части, где были указаны все умершие, прикомандированные, больные и т. д. Ему вручались табели, где имелись сведения обо всем полковом имуществе. А ведь каждая вещь в войске вплоть до гвоздя имела свой срок службы, поэтому обер-штер-кригскомиссар и должен был вникнуть во все операции по замене негодного, отслужившего срок имущества, согласиться или отвергнуть незаконные траты, назначить суммы для замены, для «построения» вещей. Ревизор исчислял и оставшуюся казну.
Не довольствуясь одной лишь проверкой финчасти и хозяйства полка, инспектор приступал к непосредственному осмотру всего имущества. При этом важно было, если вещи изготавливались в самой части, а не получались извне, определить, насколько соответствуют они уставным требованиям. Особенно это касалось одежды воинов, шившейся после 1731 года полковыми портными. Проверялась добротность амуниции, состояние оружия.
Порядок полковых смотров, предшествовавших раздаче жалованья, — это мера, получившая право на долгое существование еще в период Северной войны. При Петре I комиссар, проводя смотр, спрашивал у рядовых в отсутствие офицеров, насколько полно удовлетворяются они провиантом, мундирными вещами, нет ли каких-либо незаконных вычетов из их жалованья, «с таким притом объявлением, чтоб показывали самую истину и ни за кого в том напрасной жалобы не чинили».
Подобные меры требовались для того, чтобы выяснить степень заслуги воинов, в основном командных чинов. Если обер-штер-кригскомиссаром выяснялось, что по вине того или иного офицера происходила какая-нибудь «казенная утрата», то наказание выражалось в частичном, а то и в полном лишении жалованья. Итак, смотр заканчивался выдачей заслуженной части окладов. Для этой цели заводились расходные книги, прошнурованные, заверенные печатью, в которых каждый получатель расписывался за прием денег. Казначеям предписывалось производить раздачу, «не задерживая никого нималого времени», а также остерегаться, чтоб по прихотям одному все медной, а другим серебряной монетой выдачи чинено не было, и тем один перед другим в обиде не оставался». Во время пребывания русской армии за границей воинам выдавалось жалованье валютой. Произведя раздачу, казначей был обязан хранить книги с чрезвычайной бережливостью. В том случае, если книга оказывалась в результате небрежности попорченной мышами, то с казначея взыскивали штраф, находившиеся же при документах канцелярские служители или писари подвергались «штрафу на теле», как образно выразился военный законодатель середины века. Но если финансовые документы съедались мышами или сгорали в огне при пожаре помещений по умыслу ответственных лиц, чтобы скрыть, к примеру, растрату, то с виновными поступали чрезвычайно строго. Кстати сказать, уличенный уже не в порче книг, но в самой растрате казенных денег офицер при отсутствии наличных денег вынужден был лишиться недвижимости: его имение — символ его верной службы государю! — описывалось и продавалось, а деньги шли на возмещение убытков.