Читать интересную книгу Мова - Виктор Мартинович

Мы еще раз посмотрели ролик вместе. Мой слоган подчеркивал его основную идею. Видеоряд же доносил до человека, который ищет бога, что бога сейчас искать надо прежде всего в бутике, а потом – в зеркале, отражающем тебя самого в рубашке из новой коллекции. Арт-директор был доволен, владельцы гиперхрама выдали нам с Ганиным спецпремию. Что бывает очень редко, потому что заказчик сейчас пошел жадный и деньги любит больше, чем людей, которые ему эти деньги помогают зарабатывать.

Что было дальше? Нет, мы не бросились друг другу в объятья, будто два престарелых гея, не побежали по ромашковым лугам вместе употреблять запрещенные тексты. Почему я не сделал первый шаг еще тогда? Потому что есть одно правило, которое за два года употребления усвоит любой наркот. Правило такое: не думай, что у тебя есть друзья. Друзей у торчка нет. Любой человек, которому ты случайно или осознанно откроешься, может завтра сдать тебя «госам», как китайский бомж ПЭТ-бутылку. Даже если он сам – наркот. И тем более, если он сам – наркот. Тем, кто подвел под срок друга – самим скостят срок. Такое вот сволочное правило. Но кто сказал, что это не сволочной мир?

Поэтому мы не выходили на контакт. Только переглядывались, посмеивались, перемигивались. Он же – чем дальше, тем больше оговаривался. Возникало ощущение, что Ганин только на мове и читает, что он даже уже думает на мове. Множество раз на креативных штурмах он прокалывался, произнося, например, «як» вместо «как», «гэтым» вместо «этим», «иншая» вместо «иная». «Подпись» у него была мужского рода и с твердым «с». Особенно выдавали его ударения и всегда твердый звук «р». «ГавОрым» вместо «говорИм» — самый распространенный косяк. Оговорочки, оговорочки – никто, конечно, ничего не замечал, потому что директорат состоял из китайцев, которым – что русский язык, что мова – одинаково варварский диалект. Остальные думали: какая творческая натура! Слова по-русски правильно сказать не может!

Все решил один наш совместный заказ. Может быть, самый странный в моей жизни. Чтобы ввести в курс дела, нас вызвал к себе сам исполнительный директор агентства. Он поил нас зеленым чаем, угощал покупными ватрушками с бобами, врал, что ватрушки испекла его жена, расспрашивал, как у нас дела и когда мы собираемся в отпуск (наши заявления на отпуск он сам же недавно и завернул с комментарием: «Очень много для вас работы»). По всему было видно, что заказ важный. «Понимаете, коллеги, — объяснял он, продолжая обходить суть, – получить такой заказ – исключительно почетно для любой креативной группы. От такого заказа до премии за духовное возрождение – буквально один шаг». «А от кого заказ?» — спросил я, потому что Ганину как всегда все было фиолетово — и от кого заказ, и какие у них пожелания – получив письменное «тэ зэ», он погружался в мир чистого креатива.

«От Госнаркоконтроля», — ответил наш директор, и мы с Ганиным обомлели. Я ощутил, что Ганин буквально перестал дышать. Какое-то время он таки сидел, не дыша, пока я не переспросил у директора: «А почему вы к нам с этим обратились?» — у меня возникли разные параноидальные мысли, я бы сказал, даже целая сеть параноидальных мыслей.

«Потому что вы с Ганиным – наша лучшая креативная группа», — ответил директор и протянул нам плакат «Скажи наркотикам «нет» — ну, вы его видели. Тошнотный креатив от МВД, которым был заклеен весь Минск. Сюжет тупой, как милицейская дубинка – книга в мусорной урне. Снято сверху, сильная вспышка, долгая выдержка, кадр тонет в «молоке». У меня при взгляде на бигборды с этим изображением всегда текли слюни от вида книжки. Настоящая ли она? И какой идиот выбросил? Скажи «нет» наркотикам – но хотя бы перед этим загони подороже! Короче, наркомана это изображение только привлекало и вдохновляло на дальнейшее приобретение и употребление, новичка же с олигофренической искренностью информировала о том, что где-то рядом существует магический мир несубстанциального кайфа. «Это очень плохо! Очень!» — объяснил нам директор, чисто по-китайски озвучивая то, что и так очевидно. «Удивите меня! Покажите, как надо!» — призвал он нас. И на прощание уточнил, что заказ – очень почетный, но бесплатный. Потому что Госнаркоконтроль никому не платит. И что, наоборот, это нам нужно платить Госнаркоконтролю и ему, исполнительному директору, за возможность сотрудничать с таким уважаемым заказчиком.

Ганин снова думал два дня. Я все это время парился по поводу того, придут ли барбосы из Госнаркоконтроля принимать работу сюда или будут настаивать на встрече с креативной парой, которая смастерила им advertising masterpiece. Ганин ваял вижуал и молчал. Я со стиральным порошком вымыл ящик стола, в котором несколько часов держал сверток со стаффом. Нового стаффа у меня уже давно не водилось, потому что чайна-таун меня застремал, а собственного дилера я к тому времени еще не нашел. Наконец, появился Ганин с эскизом. Коллега был какой-то невыспавшийся, дерганный и шатался от усталости.

На листе я увидел изображение раскрытого рта с двумя языками: из-под приподнятого человеческого языка высовывался черный, страшный, змеиный. — Ну, язык, понимаешь? Мова – язык! – он не смог объяснить подробнее, да и нечего было объяснять, идея лежала на поверхности.

Через десять минут у меня была готова подпись к рисунку: «Один рот – один язык». И ниже – уточнение, мелким италиком. «Не употребляй мову, чтобы не сойти с ума».

Директору-китайцу пришлось объяснять, что имя основного врага Госнаркоконтроля — «мовы» по-русски означает «язык», что, в свою очередь, также означает «тот человеческий орган, посредством которого осуществляется речь». Он не понял, закозлился, потребовал еще несколько вариантов, но тут уперся Ганин, и варианты пришлось креативить мне за счет новых подписей к картинке. В итоге послали «госам» тот самый, первый. Он был подозрительно быстро утвержден и через неделю уже висел повсюду, где раньше прохожих манила выброшенная в урну книга. Нас и впрямь выдвинули на государственную премию, правда, только третьей степени и без денежного вознаграждения. Почет как он есть, в чистом виде, символический капитал, gloria mundi. Нас пригласили в президентский дворец, но президент вручал только премии двух первых степеней. Пока это происходило, мы стояли за закрытыми дверями и тряслись мелкой дрожью. До нас доносилось, как он раскатисто угрожает каким-то врагам. Потом президент покинул зал, вместо него появился какой-то непрезентабельный чмырь со щекой, разбитой флюсом, который молча роздал дипломы третьей степени за достижения в области музыки, брейк-данса и лучшую реставрацию Купаловского театра.

Настал наш черед. Ганин попросил, чтобы, если что, говорил я. Но очень скоро стало понятно, что никаких речей от нас не требуется, и потому я суетливо проглотил последние фразы и ушел со сцены, причем камеры отвернулись от меня за несколько секунд до того, как я закончил свой, как мне казалось, очень талантливо написанный le discours programme[27]. Кстати, через несколько месяцев, смотря online из Стокгольма, я обратил внимание на то, что новый лауреат по литературе взял для своей Нобелевской лекции несколько фрагментов моей минской речи на вручении наград за духовное возрождение. При этом засранец умудрился пересказать мои мысли в очень свободной, почти неузнаваемой, интерпретации.

«Ну что, віншую тебя, чувак», — громко сказал Ганин, когда я вернулся в зал и сел рядом с ним. «Ой, бля…» — зашипел он и закрыл рот рукой. Я понял, почему он так настаивал на том, чтобы получать премию я пошел один. «Я имел в виду Вишну! Мы с другом очень Вишну любим!» – пробормотал он, оглядываясь.

К Ганину повернулась добрая половина зала. Кажется, он не был арестован только потому, что присутствовавшие тут высокие гости посчитали его выкрик арт-провокацией, направленной на то, чтобы еще раз напомнить обществу об опасностях употребления явлений, предусмотренных статьей 264. — А прикольно, что лучшую антирекламу мовы склепали прожженные мова-наркоты, – широко улыбнулся я, когда церемония уже закончилась. Я оставил ему оригинал диплома, а себе сделал копию. Хранить такие бумажки значит признать, что ни на что лучшее ты в жизни не способен и рассчитывать на что-то больше уже не можешь. Вот она, кульминация твоей жизни. — Ну да, прикольно, – улыбнулся он. – Но, знаешь, странно, что это проканало. Потому что этот образ можно было использовать и для рекламы мовы. Просто поменять подпись: мол, говори только на мове. А рисунок оставить таким же. С выводом: мова – это хорошо, а русский язык – змеиный. Я специально так извратился, чтобы бога мовы не гневить, – верил же человек в какого-то там «бога мовы».

Так и произошел наш coming out: шифроваться друг от друга после такого не имело никакого смысла. Ганин оказался человеком, который постоянно употреблял уже двадцать лет. Он изучил все нюансы мовы настолько хорошо, что мог, наверное, сам создавать на ней наркотические свертки, но ленился. Он прошел через стадию «покупаю у цыган», когда меня как мова-наркота еще не было на свете. Он отказался от услуг чайна-тауна, когда я еще делал первые шаги на дискотеке. Он знал все. И главное: у него был свой дилер.