Кемель по-деловому тут же расставил чашки, выложил капусту в тарелку, накромсал тупым ножом уборщицы хлеб и плавленые сырки, разлил водку. Дядя Коля взял чашку, глубоко вздохнул, пробормотал себе под нос, что-то вроде: «Будем», и опрокинул её в себя. Мы повторили это действие молча. Молча закусили, у нас с Сашкой завязалась какая-то беседа. Дядя Коля, вяло пожевав капусты, сказал: «В самом деле неплохая». Взял бутылку, разлил остатки, поднял чашку, кивнул, выпили молча. Сидели, грызли нашу немудрящую закуску, разговор не завязывался. Дядя Коля сидел, глядя в тёмное окно, и вдруг сказал: «Вот у нас тоже в милиции. Давали на праздники в заказах красную икру по банке на заказ, я одну банку ещё выменял, оставил в столе две банки, домой сразу не понёс, хотел сделать сюрприз своим. Спрятал подальше, бумагами заложил. Перед праздниками полез – нет икры, думал, в бумагах затерялась, всё перетряхнул, нет. – Он поднял голову и поглядел на нас: – Но ведь мы милиционеры же, ну как же так можно, мы же сами должны. Мы ж милиция». Сидели молча. Николай Николаевич встал: «Ладно, пора. Скоро урок кончится, надо прибраться». Мы с Санькой быстренько прибрались, сполоснули чашки, вышли в коридор, дядя Коля протянул Саньке рубль, спросил: «На урок пойдёте?» – «Пойдём, дядь Коль». – «Правильно. – Поглядел на нас и устало добавил: – Не бузотёрте».
Следующим был урок литературы.
На работе наш слесарь Толик ходил непривычно сдержанным, молчаливым – жена подала на развод. Поводом большинства разводов в те годы было пьянство, пили мужики по-чёрному. В следующий день после зарплаты процентов двадцать работяг на работу не выходили, прогуливали. Наш Анатолий страдал тем же недугом, скорее всего, это и послужило причиной их разрыва. Напивался Толян быстро и обязательно до талого. Первым признаком того, что Толик надерётся, было исчезновение его на пару часов. Когда он появлялся, бригадир оценивал, может он стоять на ногах или его необходимо где-то уложить. Если Толик мог стоять, то применялся стандартный цеховой приём. На такого персонажа надевался клиновой ремень, таковой был почти в каждой бригаде, затем этот же ремень цеплялся за слесарные тиски за направляющей призмой. В тиски зажималась какая-нибудь болванка, вручали напильник, и болтающееся в таком хомуте тело весьма напоминало слесаря за работой. Если не приглядываться. Впрочем, начальство старалось не приглядываться. А вот если он не держался на ногах, то бригадир наш и старшие проявляли чудеса изобретательности, чтобы спрятать его бесчувственное тело. Однажды, ввиду полной невозможности оттащить его в раздевалку – по цеху болтался замдиректора по производству, бригадир открыл ящик для хранения тросов, чалок, как говорили в цехе, и убедившись, что ящик наполовину пуст, стал запихивать туда Толика. Ящик был в подстолье верстака, и наладить туда Анатолия представлялось вполне логичным, ибо Толян, потеряв способность держаться вертикально, уже перешёл в партер, сиречь ползал раком возле верстаков, подыскивая себе место для сна. Толик вяло сопротивлялся, явно не понимая причины такого бездушного отношения, но усилиями бригадира и Володи, второго за бригадиром по авторитету человека в бригаде, того самого, кстати, который крестил меня машинным маслом, был запихнут в ящик по пояс, но на этом процесс его удаления с глаз застопорился. Толян не оказывал активного сопротивления, но в ящик явно не вмещался, возможно, что-то ему мешало или в какой-то момент перспектива почивать в ящике на груде стальных тросов не пришлась ему по душе. Хотя, думаю, это вряд ли, он, похоже, в тот момент утерял возможность соображать. Тут Володя, обладавший взрывным характером, стал, как заправский футболист, лупить его по заднице ногами. Бил непрофессионально, пыром, но явно очень болезненно. Толик застонал от боли и сам стал заползать в ящик. Когда снаружи остались только ступни, мужики поджали их и закрыли ящик. Но этим дело не завершилось. Через час бригадир решил проверить, как наш узник зелёного змия чувствует себя в ящике, однако, приоткрыв ящик, обнаружил, что узник куда-то слинял. Предпринятыми розыскными действиями беглец был найден, но оказался вне зоны наших возможностей по его возвращению. Дело в том, что часть верстаков нашей бригады располагались вплотную к участку разметки. Участки разделяла стеклянная перегородка, высотой метра три, начинающаяся от уровня поверхности наших верстаков. Стёкла были забраны в обычные оконные переплёты, к которым были прикреплены с обеих сторон чертежи. Разметочный стол – огромная, идеально ровная, оребрённая снизу для придания ей жёсткости стальная плита – был размещен вплотную к стеклянной стенке, разделяющей наши участки. Наш Толик отломал заднюю стенку верстака, покинул свой острог и благополучно уснул на полу прямо под разметочным столом. Извлечь его оттуда не представлялось возможным, так как наш главный разметчик, он же секретарь партийной организации завода, хоть и был мужиком невредным, но принципиальным, пьяниц не любил. Являлся сторонником самых жёстких мер в отношении наших алкашей. Делать было нечего, оставалось только ждать, надеяться на то, что пронесёт. Надежды на то, что Толик не начнёт храпеть во сне спалится и спалит всю бригаду было немного. Поэтому бугор зажал в тиски тонкий стальной лист, всучил мне напильник погрубее и велел пилить. Я принялся, пластина, вибрируя, издавала громкий препротивнейший звук, старшие стояли рядом, громко вели какую-то умную беседу. Повезло, парторг, если у него была такая возможность, заканчивал работу в цехе на пару часов пораньше, умывался и шёл в кабинет парткома, заниматься своими партийными делами. Вот и в тот день он дал какие-то указания своему помощнику, собрался и ушёл. Возможно, что его просто допёк шум за стеклянной стенкой, но это вряд ли, он же коммунист, коммунисты они же ого-го. Бригадир с Володькой сквозанули на разметку, вытащили из-под стола, на глазах у изумлённого помощника разметчика, разбуженного, что-то пьяно бормотавшего Толяна, подхватили его под руки и бегом отволокли в раздевалку. На другой день он жаловался мне: «Алек, всю жопу где-то отбил, сроду так не падал. Представляешь, сидеть не могу».
Как-то он явился на работу, сияя. Лёгкий, весёлый, разговорчивый. Я спросил его: «Что, заявление забрала, помирились?» Толян с воодушевлением ответил: «Да заберёт, неважно всё это, любит она меня». Всё это потребовало дополнительных разъяснений, и Толик рассказал, что утром жена была близка с ним. Произошло это, когда он собрался покидать кровать, чтобы начать собираться на работу. Супруга обняла его и стала страстно целовать, дальше всё произошло так, как и должно происходить в семье, где супруги любят друг друга. Здесь у меня возник вопрос: «Постой, ты же говорил, что вы не спите друг с другом уже полгода». Толик ответил: