на фотографии я оторваться не мог – так он мне нравился, так больно ранило, что такой гладкой кожи и впалых щек, такой беспечности больше не будет никогда. А вот Иру и Соню я рассматривал с легким неудовольствием, вспомнив изъяны их внешности, незаметные на фотографии, но вызывавшие что-то похожее на чувство неловкости в студенте, смеющемся из прошлого. Ира, хотя и была нашей ровесницей, казалась старше. Может, из-за нездорового желтоватого цвета лица, вызванного, как выяснилось впоследствии, болезнью печени. Может, из-за несколько старомодной манеры одеваться. Несмотря на широкие возможности, она всегда носила строгие юбки и блузки с полумужскими шейными платками и галстуками. Эти платки и галстуки придавали ее облику некоторую андрогинность. Как и короткие волосы и бицепсы, развитые весьма еще экзотическим тогда теннисом. А Соня, маленького роста, с большой грудью, большим задом, большими выпуклыми глазами, пухленькими ручками, вполне могла бы показаться олицетворением женственности зрелому мужчине – но не студентам. Мы находили ее роскошное тело карикатурным: «Видали, какой у нее „балкон“?»
Но что, собственно, Соня хотела мне доказать этой фотографией? Вернувшись из кухни, посмотрела на меня с презрением и изрекла: «И на этой чертовой Ирке ты тогда женился ради карьеры!» Подразумевалось большее: «И пренебрег моей беззаветной любовью». Я промолчал.
Да, не любил я тогда Соню. А что – был обязан? С первого курса замечал ее умильные взгляды, прикуривания со значением от моей сигареты. Может, и поощрял двусмысленной шуточкой. Но не больше. Соня у нас на курсе «не котировалась». Были в ней рыхлость, слабость, переходящая в подобострастность. В школе такие часто становятся объектом травли. Мы ее, конечно, не травили, но слегка презирали.
Женился ли я на Ире ради карьеры? Ерунда! Если честно – сейчас мне трудно припомнить, что я тогда думал и чувствовал. Но холодной рассудочности точно не было.
Некоторую мужиковатость внешности Ира с лихвой компенсировала агрессивной женской наступательностью. В очередную жертву вцеплялась намертво, так, что казалось – пропал молодец. Но проходила пара месяцев, и кандидат в мужья или надоедал, или сам начинал брыкаться, освобождаясь от каменных объятий. Помню рыжего конеподобного рабфаковца с истфака, помню гулкие шаги по факультетскому кафелю не совсем молодого грузина, разыскивавшего «такую смуглую девушку, которая играет в теннис».
Потом Ира обратила внимание на меня, и на четвертом курсе мы поженились.
На следующее утро после представления с фотографией, за завтраком, я все же сказал Соне: «Что же тебе любовь ко мне не помешала трахаться с моим лучшим другом?» (На самом деле он был не моим лучшим другом, а самым плохоньким из нашей пивной компании. Небольшой укол от его откровений о романе с Соней я все же ощутил.) На что последовало: «А что мне оставалось делать, если ты на ней женился?» Странная логика! Странная любовь! Соня была на моей свадьбе и целовалась со своим кавалером (тем самым моим «пивным» приятелем) едва ли не чаще, чем я с Ирой.
Наркотические сливы. Как семечки, как чипсы. Стакан из-под пива уже заполнен склизкими волокнистыми косточками. Подвигаю к себе тарелку, принесенную тестем с кухни. Под ней – холодный и скользкий «Космополитен». Белозубая девица на обложке. У нее есть все: работа, здоровье, секс, муж, любовник, дети, деньги, пальма в ванной и спортивная машина.
Что-то похожее на сливы было и у Иры на даче. Ах да – терновник. Вот и все культурное, что там произрастало, да еще сирень. Дачей некому было заниматься. Дед, первоначальный владелец и крупный ученый, давно умер, бабке сил хватало только на готовку и посуду, а родители сидели за рубежом. Но участок – кусок соснового леса на Николиной Горе – был хорош и без крыжовника и малины. Давно не крашенный деревянный дом с балконом – мрачноват, но солиден.
Так же запущена и хороша была большая квартира на Кутузовском проспекте. Она как будто ждала, когда хозяева окончательно вернутся из-за границы, отциклюют паркет, пропылесосят ковры и диваны и выкинут старую вешалку в прихожей.
Ирин отец, известный журналист-международник, часто мелькал на телеэкране, разоблачая «их» образ жизни. Но ему не хотелось верить – уж слишком резко он, со своими мешковатым (фабрика «Большевичка»?) костюмом и коренастой фигурой, дисгармонировал с Темзой и Биг-Беном. И он, и его жена, тоже очень советская дама, отнеслись ко мне снисходительно. Чувствовалось, что они были бы рады любому, кто помог бы их дочке остепениться. Конечно, мой «тыл» не мог их полностью устраивать: отец умер, когда я заканчивал школу, а мать работала корректором в издательстве. Да и моя легкомысленность их пугала. Но ничего не поделаешь, хоть плохонький, но зять. До окончания университета оставался год, и они расспрашивали меня, рассматривали со всех сторон, пытаясь понять, что получится слепить из некачественной глины. Журналиста-международника? Никак не получалось. Я прекрасно писал по-русски, но английский знал на пародийном уровне. Неожиданно благосклонно были приняты мои мечтания о карьере спортивного журналиста. Спорт я любил и сам поигрывал в волейбол в Серебряном Бору, и читал, и смотрел, и кое-что успел напечатать в университетской газете. Особенно дорог мне был баскетбол. Сабонис! Ткаченко! Еремин!
Ирин отец позвонил куда надо, поспрашивал кой-кого и взялся устроить зятя в лучшую спортивную газету. Все хорошие должности заняты, но годика два можно поработать стажером, глядишь, что-нибудь приличное наклюнется. Пока шлифовать английский – на случай будущих загранкомандировок. Да и вообще – через спорт можно много полезных связей установить.
А дочку они определили в аспирантуру – тихую гавань для жен карьеристов.
Университет мы окончили при Андропове. Тесть, подтвердив из Англии, что с распределением все в порядке, внушительно чеканил: «Давно пора, распустились все донельзя».
«На Ирке женился ради карьеры!» Больно меня Соня саданула. Несправедливо. В лучшей спортивной газете я, ей-богу же, не был балластом. В «розовый» период наших отношений Соня сама рассказывала, что после университета, разузнав, где я работаю, покупала мою газету в киосках, удивляя продавцов, не ожидавших от маленькой пухленькой девушки любви к спорту, и листала, и искала мою фамилию. И однажды нашла. И пришла в восторг от моей статьи. «О каком-то прыгуне в высоту, кажется?»
Был такой молодой красивый парень с кудрявыми длинными волосами и украинской фамилией. Прекрасно прыгал, поднялся на самую высоту успеха, стал одним из героев Олимпиады в восьмидесятом. Поклонницы бегали за ним толпами. Но вдруг что-то сломалось. Одна неудача, другая. Он сник, начал спиваться и пропал, сгинул.
Моя статья о прыгуне в высоту вышла в восемьдесят четвертом,