Читать интересную книгу Дао Блаженств - Александр Матяш

И наконец, фигура Христа благословляющего. Он взирает с бесконечной любовью, правой рукой благословляя Крестителя. Христос, в отличие от Иоанна, смотрит прямо на него. В левой руке Он держит свиток – символ знания. Всмотритесь в их взаимодействие: вот взгляд Крестителя, преисполненный глубочайшей скорбью, вот взгляд Христа, глядящий с надеждой, любовью и благословением – дарующий спасение.

Теперь мы можем вернуться к вопросу о том, в чем разница между христианской и буддистской парадигмами. Она заключается в той архитектонике восхождения к высшему, о которой мы только что говорили. И в буддизме она следующая.

Первая стадия такая же, как в христианстве: осознание своей греховности. В общих чертах, можно сказать, что здесь все совпадает. А вот на второй стадии обнаруживается существенная разница. И заключается она в том, что все, что мы увидели на первой стадии, является в буддистском мировосприятии не более, чем гигантской иллюзией. И того чувства вины, которым переполнены переживания второй стадии в христианстве, в буддизме нет. Кающийся христианин все свои грехи считает своим грузом. И поэтому все так тяжело и надрывно. Для иллюстрации того, как это содержание разворачивается в буддизме, возьмем картину «Банкэй наблюдает за петушиным боем» (рис. 6).

Рис. 6. Банкэй наблюдает за петушиным боем

Это автопортрет Банкэя26. Он сам нарисовал себя таким образом – любующимся петушиным боем. На этой картине дерущиеся петухи символизируют тот же самый материал, который созерцает усеченная голова Иоанна Предтечи – все наши эговые проявления и «разборки». Обратите внимание на то, как Банкэй на это смотрит, сравните со взглядом Иоанна Предтечи. Что происходит в нас, когда мы этот созерцаемый нами материал не воспринимаем как нечто серьезное? Мы не видим в нем ни своего, ни чужого. Мы не отрекаемся от него – мы просто созерцаем его иллюзорность. Созерцанием его иллюзорности мы уже получаем прощение и ту причастность к высшему, к которой так мучительно устремлен Иоанн Предтеча на иконе. Необходимость в прощении извне и в восхождении через капитуляцию покаяния отпадает. Вот в чем глубочайшее различие архитектоник буддистского и христианского сознаний. Сам собою возникает вопрос: за что судить будем? За эти петушиные бои? За эти мыльные пузыри? И концепция Страшного Суда теряет свою актуальность. Вместо идеи личного индивидуального Бога возникает идея безличной пустоты, в которую мы попадаем сразу, как только разотождествляемся с тем, что созерцаем, – с этим петушиным боем. Средством для достижения освобождения становится наш собственный, но вместе с тем одновременно и Божественный смех. Вот этот просветляющий смех, дающий непосредственное проникновение в реальность. Без мучительного, восходящего пути в итоге мы достигаем той же самой недуальности, того же самого слияния с Божественным, но минуем мучительнейшую ступень обретения прощения. Это вовсе не значит, что в буддизме нет покаяния. Без покаяния и медитации ни в какой религии не обойтись. Но в христианстве мы получаем прощение сверху, свидетель превращается в любовь, а в буддизме свидетель не нуждается в этом превращении. Этой трансформации нет, потому что мы обретаем любовь и свободу сразу. На эту тему есть очень хороший гунъань27.

Как-то раз Пятый патриарх, собрал учеников и обратился к ним: «Нет в мире дела более великого, чем [цепь] людских рождений и смертей! День ото дня вы лишь пытаетесь достичь чертогов счастья, но не стремитесь избавиться от того моря страданий, что [несет в себе бесконечная череда] рождений и смертей. … Пускай каждый из вас прозреет высшую мудрость и обретет природу мудрости – праджни, что коренится в его сердце, а затем напишет об этом мне стих-гатху. Тот, [в чьей гатхе будет видно] просветление и Великий Смысл, тот и получит от меня рясу и Дхарму Шестого патриарха.…

Получив наставления, ученики удалились и принялись говорить друг другу: «Стоит ли все нам очищать свое сердце в поисках смысла, создавая гатху, и показывать ее Его Святейшеству? Старший монах Шэнсюй, что является нашим наставником, должен получить [рясу Шестого патриарха].

Старший монах Шэньсюй написал следующее:

Тело наше – это древо Бодхи,Сердце подобно подставке для ясного зерцала.Час за часом мы тщательно протираем его,Не оставляя ни мельчайшей пылинки.

…

– Написав эту гатху, – сказал патриарх, – ты не прозрел собственной изначальной природы. Ты лишь подошел к вратам Дхармы, но не проник внутрь. … Иди, поразмышляй один-два дня [над тем, что я сказал тебе], а затем напиши новую гатху и принеси ее мне посмотреть. Если эта гатха будет [свидетельствовать] о твоем вступлении во врата, то ты соответствуешь и рясе и Дхарме.

Шэнсюй поклонился и удалился. Но вот прошло уже несколько дней, а гатха все еще не была готова, сердце пребывало в смятении, дух и мысль никак не могли успокоиться, и он будто грезил наяву.

Хуэйнэн, будучи в то время простым служкой, даже не умевшим читать и писать, уже восемь месяцев молотивший рис на заднем дворе монастыря, попросил прочитать эту гатху молодого монаха. Гатха была написана на южной стене. Прослушав ее, он сказал:

– У меня тоже есть одна гатха, льщу себя надеждой, что чиновник запишет ее.

…

– Что ж, – сказал чиновник, – диктуй свою гатху, я запишу ее для тебя.…

Хуэйнэн произнес гатху:

Изначальное бодхи – отнюдь не древо,У пресветлого зерцала нет подставки.Изначально не существовало никаких вещей,Так откуда же взяться пыли?

Как только чиновник записал эту гатху, все, кто присутствовал при этом, были столь поражены, что даже не смогли сдержать возгласов восхищения.

А: Чувствуете, какая энергетика у этой гатхи, как волна радости поднимается от ощущения, что ты свободен изначально!..

У: Да-а… Саш, у меня вопрос. Если Иоанн осознал иллюзорность тела, почему через это он не пришел к буддистскому пониманию? Ведь если ты осознаешь, что тело не имеет уже никакого значения и весь внешний мир только кажется реальным…

А: То, что внешний мир иллюзорен, в христианстве особо не обсуждается, хотя и не отрицается. В христианстве важен онтологический статус нашего первородного греха. Для западного, христианского, сознания грех не есть некая незначительная иллюзия, которая существовала только потому, что мы не знали об истинной природе ее иллюзорности. Юнг приводит такой пример: у него был пациент сорока с лишним лет и, исследуя природу его невроза, они в какой-то момент очень близко подошли к осознанию пациентом неправильности всей его жизни. И пациент произнес следующие слова: «И вы, доктор, хотите мне сказать, что я двадцать лет своей жизни прожил напрасно? Да я никогда с этим не соглашусь!» После чего он встал и ушел, так и оставшись неисцеленным, проблемным невротиком, практически отказавшись этой фразой от возможности исцеления. В христианском мировосприятии есть тонкий момент – очень сложный этап богооставленности, и тот, кто проходит этот этап, становится таким, как восточные просветленные – радостным, излучающим радость. Но тот, кто его не проходит, впадает в дух тяжести. Дух тяжести – это не просто вымораживающая все вокруг тяжеловесность и отупляющая серьезность. Дух тяжести как перевертыш христианства – это очень характерная ловушка именно для нашего менталитета. Дух тяжести и чувство вины. По большому счету дух тяжести (а тяжесть его здесь – это отягощенность именно чувством вины) – это признание высокого статуса нашего эго, признание его реальности. И в последующем это неизбежно приводит к концепции Страшного Суда. «Жизнь – она не для радости, а для совести» – это как раз о непреодоленной богооставленности.

Христианство – очень высокая традиция, я не верю, что оно себя изжило. Но какой-то синтез с Востоком, конечно, грядет.

В: В буддизме вообще нет состояния, похожего на богооставленность?

А: Есть, конечно, все равно адепты проходят через глубочайшие кризисы. Достижение созерцания иллюзорности эго так просто не дается никому. Я не могу сказать, что буддистский путь легче.

Глава V

Трехчастная модель гнева

20 Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное.

А: На самом деле книжники и фарисеи, то есть ессеи, были строгих правил. Очень строгих.

Д: И это считалось праведностью?

А: Да, они были по-своему праведными. Вся их жизнь была регламентирована строго соблюдавшимися законами. И все эти законы надо было превзойти. Каким же образом можно было превзойти на тот период, казалось бы, запредельную праведность? Преумножить еще больше число запретов? Но это же безумие. И дальше Иисус раскрывает, каким образом это оказывается возможным.