У края розового сада я остановилась, прячась в тени. В воздухе висел тяжелый, пьянящий аромат роз. Музыка звучала яснее, но все равно как-то приглушенно, точно доносилась из дома, а не с террасы. Я узнала очередной отрывок – простенькую, лиричную мелодию, которая внезапно спотыкалась и обрывалась, как пропущенная в темноте ступенька. От этой мелодии мне сделалось тревожно на душе. Через некоторое время пианист остановился, начал заново, поиграл еще примерно с полминуты и снова остановился, чтобы вернуться на несколько тактов назад. Он повторял одну и ту же длинную музыкальную фразу несколько раз подряд, пока наконец не перескочил через трудное место. Музыка снова полилась без запинки.
Когда пианист опять прервался, я расслышала бормотание голосов: четкие, хорошо поставленные реплики Джулиана Гейла и неразборчивые ответы Макса. Потом пианино снова заиграло.
Так значит, он был там и работал. Они оба были там. Словно выяснив все, что хотела – что бы на самом деле ни привело меня сюда, – я повернулась и с помощью фонарика нашла дорогу обратно по тропинке от Кастелло, через прогалинку, где впервые повстречала Макса Гейла, и вниз по неровным ступеням к бухте.
После непроглядной тени леса на пляже казалось светло как днем. Идти по плотному полумесяцу белого песка было легко. Выйдя из-под деревьев, я выключила фонарик и поспешила к тому месту, где мы сидели утром. Нависавшие сверху сосны образовывали в этом уголке озерцо густой тени, такой черной, что на миг мне показалось, будто там что-то лежит. Еще одно тело.
Однако теперь я не остановилась. Я знала, что это обман зрения, игра теней, не более того, очередной призрак, от которого кожа покрывается мурашками, отпечатавшееся в памяти изображение, – но на этот раз не живого Янни, а мертвого.
Сверху негромко играла музыка. Не включая фонарика, чтобы вспышка не привлекла внимания Гейлов, я приблизилась к кромке деревьев.
Там и вправду что-то лежало. Не тень – что-то массивное, темная продолговатая фигура, до жути похожая на мою страшную утреннюю находку. И это уже не было игрой воображения.
На этот раз шок буквально сразил меня. Помню быстрый рывок сжавшегося сердца, острую, пугающую боль, от которой вся кровь в теле забилась, точно под ударами молота – совсем как рывок ноги заводит двигатель мотоцикла. Тяжелые, болезненные пульсации отдавались мне в голову, в пальцы, в горло. Руки конвульсивно сжались на фонарике с такой силой, что рычажок выключателя сдвинулся вниз и поток света выхватил из тьмы то, что лежало под соснами.
Не тело. Длинный гладкий сверток с чем-то непонятным, длиннее человеческого роста. Он лежал ровно на том самом месте, где мы сидели утром.
Я невольно прижала руку к ребрам под левой грудью. Театральный жест, но, как все театральные клише, он основан на жизненной правде. По-моему, я бессознательно пыталась удержать свое перепуганное, обезумевшее сердце, не дать ему выпрыгнуть из грудной клетки. Я простояла так, наверное, несколько минут, вся закоченев, не в состоянии ни двинуться вперед, ни убежать.
Сверток не шелохнулся. Кругом не было слышно ни звука, кроме далекой игры на пианино и слабого плеска моря.
Мой ужас медленно начал слабеть. Тело там или не тело, а оно явно не могло причинить мне никакого вреда, и – мрачно подумала я – легче иметь дело с дюжиной мертвых тел, чем предстать перед Филлидой без бриллианта Форли.
Направив луч фонарика на непонятный предмет под деревьями, я храбро приблизилась к нему.
Сверток пошевелился, и в свете фонарика ярко блеснул живой глаз. Дыхание у меня перехватило, крик уже рвался с губ, но в последнюю долю секунды я вдруг увидела, что это такое. Живое существо, но не человек. Это был дельфин.
Дитя Аполлона. Любимец Амфитриона. Морской волшебник. Выброшенный на сушу и беспомощный.
Глаз скосился вбок, следя за мной. Хвост снова шевельнулся, словно пытаясь грести на твердой земле, как в воде, и звучно шлепнул по россыпи твердой гальки. Среди камней раскатилось гулкое эхо.
Я на цыпочках подошла ближе, в темноту сосен.
– Милый, – тихонько окликнула я. – Что с тобой? Ты не ранен?
Дельфин лежал тихо, не двигаясь и следя за мной зорким влажным глазом. Глупо было пытаться поймать его взгляд, словно ожидая ответа, но зато, по крайней мере, я не уловила в этом взгляде страха передо мной. Я осторожно провела лучом фонаря по всей длине тела – похоже, никаких ран или ссадин. Потом я осмотрела песок кругом – там не было крови, лишь широкая вдавленная полоса, где животное было вытащено или выкинуто из воды. Луч фонарика выхватил из темноты бледный отблеск косметички Филлиды, завалившейся между сосновых корней. Я рывком подняла ее, даже не заглянув внутрь, запихнула в карман и тут же напрочь позабыла о ее существовании. Скорее всего, бриллиант лежал внутри в целости и сохранности, но сейчас дельфин значил для меня гораздо больше любого бриллианта – выброшенный на берег, беспомощный, легкая добыча для всякого, кто пожелает расправиться с ним. А кому-то очень хотелось с ним расправиться, я это знала... Более того, если не вернуть дельфина обратно в воду, он непременно умрет, стоит только взойти солнцу и высушить его.
Я выпрямилась, лихорадочно стараясь собраться с мыслями и вспомнить все, что когда-либо читала или слышала про дельфинов. Впрочем, не так уж и много. Я знала, что дельфины, как и киты, иногда выбрасываются на берег без всяких видимых причин, но если они при этом не поранились и если их поскорее снова спустить в воду, то ничего дурного им не сделается. Еще я знала, что нельзя допускать, чтобы они высыхали, иначе кожа растрескается и воспалится, туда попадет всякая зараза. И последнее – что они дышат через дыхало на верхней части головы и что оно должно быть чистым.
Я снова включила фонарик. Да, в верхней части головы и впрямь виднелось дыхальце, узкая щель в форме полукруга, поблескивающая ноздря. Оно было открыто, но наполовину забито песком. Кое-как приладив фонарик в корявых сосновых ветках, я набрала пригоршню воды и осторожно вымыла песок из щели.
Просто удивительно, какое же теплое у него оказалось дыхание. Оно мягко коснулось моей ладони, и от этого дельфин тотчас же показался мне гораздо роднее, но в то же время его дружелюбие и ум сделались стократ менее волшебными и более трогательными. Я и подумать не могла о том, чтобы уйти и бросить его умирать, не попытавшись спасти.
Проведя руками по темной спине, я со страхом отметила, какой грубой и шероховатой на ощупь стала его кожа – ночной бриз уже почти высушил ее. На какое расстояние мне придется его тащить? Время от времени самый краешек волны, нагоняемой тем же самым бризом, подбегал и легонько касался кончика дельфиньего хвоста, но по-настоящему до воды оставалось еще около четырех ярдов, да и то там было совсем мелко. Насколько я знала, еще через несколько футов берег резко обрывался, уводя на глубину под скалами. Если бы удалось хотя бы наполовину погрузить дельфина в воду, то я уже могла бы без труда маневрировать его весом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});