критических обстоятельствах империю Адриану»[243]. Но, как справедливо отмечал великий историк раннего христианства, «выбор оказался очень хороший. Адриан был человеком сомнительной нравственности, но великий государь. Остроумный, понятливый, любознательный, он обладал большей широтой ума, чем кто-либо из Цезарей»[244]. С этим трудно не согласиться. Ведь Адриан в правление Траяна приобрёл немалый опыт административной работы и в больших войнах поучаствовал. Короче, «Адриан был умён, образован и сочетал в себе качества хорошего воина с талантом администратора»[245]. Что особенно важно и что сразу же проявилось, так это авторитет Адриана в армии. Ведь в полутора десятках легионов ни на минуту не усомнились в необходимости признать Адриана императором[246].
Элий Спартиан писал:
«Достигнув власти, Адриан стал следовать древнему образу действия и направил свои усилия к тому, чтобы установить мир по всему кругу земель. Ведь не только отпали те народы, которые покорил Траян, но и производили нападение мавры, шли войной сарматы, нельзя было удержать под римской властью британцев, был охвачен мятежами Египет, наконец, проявляли непокорный дух Ливия и Палестина»[247].
Вести со всех концов Римской империи приходили, как мы видим, удручающие, одна хуже другой. Проблемы с воинственными маврами на западной оконечности африканских владений, нападения сарматов на дунайские и новые дакийские рубежи, возможное возмущение гордых бриттов, никак не желающих смириться с римским владычеством. И это вдобавок к кровавым мятежам иудеев в Египте, Киренаике, на Кипре, извечно непокорный дух в Иудее… при этом очевидный провал парфянского похода и бесславный уход легионов из Месопотамии и Армении… «Наилучший принцепс» оставлял преемнику (пусть и не им избранному!) едва ли не наихудшее наследство. И на Востоке ничего не добился, и переброска стольких легионов с запада в надежде завоевать Парфию только ослабила там безопасность римских рубежей, не даровав Риму уже объявленных трёх новых провинций: Армении, Ассирии и Месопотамии и уж тем более «завоёванной Парфии». Последняя надпись выглядела теперь просто издевательской насмешкой над действительными реалиями конца парфянского похода. В таком положении Адриану неизбежно надо было «следовать древнему образу действия»[248]. Здесь, разумеется, за примером не надо было далеко ходить: в Риме хорошо была известна памятная записка Августа, незадолго до смерти им составленная[249]. В ней он собственноручно помимо ряда важнейших сведений о положении в державе присовокупил совет «держаться в границах Империи»[250].
Так что примерная программа действий начала своего правления была Адриану ясна. Но прежде всего он решил и формально узаконить уже дарованную ему «усыновлением» и, главное, волею легионов власть. Адриан обратился к сенату римского народа с тщательно продуманным письмом[251]. В нём он приносил собранию «извинения, дабы patres conscripti — отцы, внесённые в списки» — не усомнились в том, что их новый принцепс искренне скорбит, поскольку не дал сенату высказать суждение по поводу перехода к нему императорской власти[252]. Причиной спешки воинов, его владыкой Рима немедленно провозгласивших, он справедливо называл важнейшее обстоятельство: «государство не могло оставаться без императора»[253]. Теперь Адриан просил сенаторов утвердить его власть официально и одновременно запретил, что было нарушением обычной практики, назначать ему какие-либо почести ни теперь, ни впредь, «если только он сам когда-нибудь об этом не попросит»[254].
Такое обращение нового императора не могло не расположить к нему сенаторов. Вскоре из ставки нового цезаря стали приходить другие письма — с самыми отрадными новостями. Адриан добросовестно информировал сенат о своих немалых числом разного рода благих намерениях. Наконец, он «клятвенно обязался не совершать ничего, что противоречило бы благу государства, и не казнить ни одного сенатора и призвал на свою голову погибель, буде он нарушит какое-либо из этих обязательств»[255].
Думается, в оценке искренности этого послания не должно сомневаться, и мы вполне вправе признать справедливым утверждение великого русского антиковеда Э. Д. Гримма: «Торжественное обещание Адриана править в духе его ближайших предшественников, несомненно, не только должно было привлечь на его сторону сенат, но и соответствовало вполне его намерениям. Адриан менее всего может быть обвинён в тиранических наклонностях, и если он в самом начале и в последние времена своего принципата прибегал к казням или по крайней мере допускал их, то мы имеем основание предположить, что субъективно он был вполне уверен в их неизбежности»[256].
Но не только сенаторов Адриан стремился немедленно привлечь на свою сторону. Первое его распоряжение, сделанное ещё в Антиохии сразу после провозглашения его новым императором, было обращено к войску. Легионы, незамедлительно и единодушно подтвердившие права только-только усыновлённого Адриана на высшую власть в Империи, конечно же заслуживали награды и для себя, и для своих товарищей по оружию в иных легионах, охранявших рубежи Римской державы и спокойствие в её многочисленных провинциях. Раздача двойного жалованья, причём раздача немедленная, не могла не содействовать упрочению обретённой Адрианом императорской власти. Почти полвека до описываемых нами событий ниспровергший Нерона и саму династию Юлиев-Клавдиев Гальба, гордо заявив, что он привык набирать солдат, а не покупать их, немедленно восстановил против себя войска во всех провинциях Империи[257]. Отсюда его скорый и трагический конец. Императоры последующие не могли не учесть сей печальный опыт. Адриан, несомненно, знал не только древнюю, но и недавнюю римскую историю. Потому и начал с проявления щедрости к воинам, которые своим единодушным порывом, надо сказать, награду эту заслужили.
Немедленные меры Адриан принял и для решительного подавления вспыхнувших мятежей. Марций Турбон, только что расправившийся с повстанцами в Египте и ливийской Киренаике, с подчинёнными ему войсками — пехотой, конницей и флотом — был переброшен с востока североафриканского средиземноморского побережья на самый его запад и далее до грозных вод Атлантики в Мавританию, где вспыхнули, как уже упоминалось, опасные беспорядки. Полагая, что доблестный предводитель мавританской конницы Лузий Квиет может быть для него опасным, Адриан отстранил его от управления местными племенами[258]. Он подозревал Лузия в стремлении захватить власть[259]. До Адриана вполне могли дойти сведения о том, что этот мавр при жизни Траяна являлся его вероятным преемником. Да и командование мавританской конницей было уже в прошлом. Теперь Лузий Квиет возглавлял группировки легионов. Ему принадлежала честь разгрома племени мардов у озера Ван, он победил парфян на севере Месопотамии. Именно его действия позволили выровнять положение после истребления парфянами армии Максима. Лузий отличился и при штурме городов, и городов немалых — Нисибиса и Эдессы. Наконец, он подавил восстания иудеев на Кипре, получил звание консула и стал наместником в Иудее, где в зародыше истребил мятежные настроения. До смерти Траяна Лузий Квиет по статусу был