Некоторые авторы и сегодня уверены в том, что Хаусхофер передавал Гитлеру тайные знания, которые он сам якобы получил от неизвестных сил через контакт с обществом «Туле». «Посредством «Тайной доктрины», — писал один, из них, некто Равенскрофт, — Хаусхофер намеревался расширить временное сознание Гитлера и заставить его осознать законы царства Люцифера, действующие в нем потому, что он принадлежал его власти. Гитлер должен был стать машиной для осуществления сатаны в XX веке».
Но все это неправда. Общество «Туле» распалось уже в 1925 году, а такие посвященные, как Эккарт и Розенберг, по уверению знающих авторов, если и посещали заседания «Туле», то в качестве обыкновенных гостей. Нет никаких доказательств и о связи самого Хаусхофера с обществом, да и деятельность «Туле» искажена многими авторами, и прежде всего Дитрихом Брондером. В своей известной книге «Bevor Hitler Kam» он утверждал, будто бы Хаусхофер встречался с кавказским волшебником Гурджиевым в Тибете, и результатом этих встреч явились контакты «Туле» с тайными монастырскими орденами Тибета через маленькую колонию тибетских буддистов, возникшую в Берлине в 1928 году. А несколько позже состоявшая исключительно из эсэсовцев экспедиция должна была отправиться в Тибет и установить радиоконтакт между Третьим рейхом и ламами. Более того, одних только Гитлера, Гесса, Геринга и Гиммлера Брондеру показалось мало, и он включил в «Туле» еще и Муссолини, который вряд ли даже подозревал о существовании такого общества.
Впрочем, намерение автора, пожелавшего доказать наличие сверхъестественной дьявольской связи между нацистской партией и теософами Тибета, понятно. Понятны и его описания нацистского сатанизма и тех чудовищных экспериментов Хаусхофера, которые тот якобы проводил в своих оккультных играх — ради громкого имени еще и не то напишешь.
Но если даже Гитлер и находился под влиянием Хаусхофера, то это ровным счетом ничего не значило, поскольку ничего нового от него Гитлер не услышал. Да, профессор много говорил о походе на Восток, но почти десять веков назад тевтонские рыцари уже попытались осуществить эту идею. Ничего у них из этого не вышло, поскольку одних идей для завоевания столь необходимого «жизненного пространства» за счет славянских земель было мало. Нужны были и мощная экономика, и сильная армия, и желание тех, кто эту экономику определял. Думается, вряд ли фон Тиссен или Крупп забивали себе голову оккультными бреднями. А вот заполучить новые земли и власть над миром они очень хотели, и в конце концов именно они, а не хаусхоферы, будут решать, кому и что завоевывать.
— Я неистовствую и насилую, разъезжаю и бушую, вечно гневаюсь на сей мир, а сам пребываю во власти Пана!
Точнее и лучше не скажешь! Я сам пребываю во власти Пана… Но куда хуже то, что очень многие пребывали во власти самого Гитлера. И тот же Путци, впервые услышав его, говорил об исходившем от него гипнотизме, с которым «было просто невозможно бороться». Подобное утверждал не только Путци. По всей видимости, Гитлер и на самом деле обладал известным магнетизмом, который неотразимо действовал на окружавших его людей. Правда, позже такой магнетизм будут называть харизмой. Хотя и по сей день очень многие биографы Гитлера уверены в том, что Хаусхофер посвятил Гитлера в наиболее доступные психологические технологии, позволявшие воздействовать на людей и будившие в них силовые центры. И Гитлер действительно их будил. Но благодаря чему? Думается, что дело не в ламах, а в той самой аудитории, которая слушала Гитлера, вернее, в ее настрое. И очень интересно узнать, что говорил в этой связи о Гитлере хорошо знавший его Отто Штрассер.
«Меня, — пишет Штрассер в своей знаменитой книге «Гитлер и я», — всегда занимало, в чем секрет необыкновенного ораторского таланта Гитлера. Я могу объяснить его лишь сверхъестественной интуицией Адольфа, его способностью безошибочно угадывать чаяния слушателей. Если он пытается подкрепить свои аргументы теориями или цитатами, то это делается на достаточно низком уровне, и он остается непонятым. Но стоит ему отказаться от подобных попыток и смело подчиниться внутреннему голосу, как он тут же становится одним из величайших ораторов нашего века.
Он не пытается ничего доказывать. Когда он говорит об абстрактных вещах, таких как честь, страна, нация, семья, верность, то это производит на публику потрясающее впечатление: «Когда нация жаждет свободы, в ее руках появляется оружие…», «Если нация потеряла веру в силу своего меча, то она обречена на самое жалкое прозябание».
Образованный человек, слыша эти слова, поразится их банальности. Но эти слова Гитлера находят путь к каждому сердцу и накручивают аудиторию.
Вот Гитлер входит в зал. Принюхивается. Минуту он размышляет, пытается почувствовать атмосферу, найти себя. Внезапно он взрывается: «Личность не принимается в расчет… Германия растоптана. Немцы должны объединиться. Интересы каждого должны быть подчинены интересам всех. Я верну вам чувство собственного достоинства и сделаю Германию непобедимой…»
Его слова ложатся точно в цель, он касается душевных ран каждого из присутствующих, освобождая их коллективное бессознательное и выражая самые потаенные желания слушателей. Он говорит людям то, что они хотят услышать.
На следующий день, обращаясь уже не к разрозненным лавочникам в пивной, а к промышленным магнатам, в первые секунды он испытывает то же самое чувство неопределенности. Но вот его глаза загорелись, он почувствовал аудиторию, все в нем перевернулось: «Нация возрождается лишь усилиями личности. Массы слепы и тупы. Каждый из нас — лидер, и Германия состоит из таких лидеров!» «Правильно! Правильно!» — кричат промышленники, они готовы поклясться, что Гитлер — их человек.
Но Гитлер в обычном состоянии — это совершенно другой человек. Он не может быть естественным и откровенным; он никогда не прекращает играть роль и смотреть на себя со стороны. Сначала он был Неизвестным солдатом, выжившим в годы Великой войны. Трогательный и свой неприметный герой, он проливал настоящие слезы над несчастьями своей родины. Когда через некоторое время он обнаружил, что может вызывать слезы по собственному желанию, то после этого он уже рыдал до изнеможения. Затем он стал Иоанном Крестителем, который готовится к приходу Мессии; потом самим Мессией, примеряющим на себя роль Цезаря; Однажды он обнаружил грандиозное воздействие вспышек своего гнева; с тех пор гнев и неистовая брань стали любимым оружием в его арсенале.
— Но вы ошибаетесь, господин Гитлер, — сказал я ему.
Гитлер остановил на мне пристальный взгляд и закричал в бешенстве:
— Я не могу ошибаться. Все, что я делаю и говорю, войдет в историю.
Затем он впал в глубокую задумчивость и молчал, опустив голову и ссутулившись. Он выглядел маленьким и старым человеком, измученным ролью, которую ему приходилось играть.
Мы ушли, не сказав ни слова.
— Грегор, у этого человека — мания величия! — заметил я.
— Ты провоцируешь его, — ответил Грегор. — Откровенно говоря, ты его раздражаешь. Со мной он никогда так не забывается.
Поезд раздражает его тем, что едет слишком медленно. Машину, которая мчится, преодолевая не менее семидесяти миль в час, он обзывает воловьей упряжкой. Для экономии времени он садится в самолет, но при этом жалуется, что в воздухе он совершенно не чувствует скорости.
Конечно, у Гитлера бывают порывы мужества и приступы ярости, но обычно он — слабый, колеблющийся человек. Он приходит в ужас от одной только мысли о том, что может заболеть или потерять контроль над своим мышлением. Его называют аскетом, но этим описывается его образ жизни, а не менталитет. Настоящие актеры жертвуют плотскими удовольствиями ради высшей идеи, в которой они черпают силы. Адольф же отказывается от них из чисто материалистических побуждений: он уверен, что мясо вредно для здоровья, что табак — яд и что употребление спиртного притупляет бдительность и ослабляет самоконтроль.
Это чудовище, действующее, как правило, на уровне бессознательности, все же страшится моментов душевной близости или невольного проявления чувств. Позволив себе минуту откровенности, он посчитал бы потерю осторожности величайшим позором.
…Ему нравилось считать себя воплощением героической концепции жизни, самое мировоззрение он называл вакхическим. Ему было бесполезно объяснять, что античные боги не только совершали подвиги, но и любили женщин и вино. Такого рода рассуждения приводили Гитлера в смятение: он всегда старался избежать самых слабых намеков на непристойность.
Единственное, что он мог сказать о женщинах, — что они лишают политика здравого смысла и подтачивают его силы. Я бы мог возразить ему: «У здравомыслящего политика есть только два учителя: история, из которой он узнает о силах, управляющих миром, и женщина, которая помогает ему понять людей».