— Прекратите орать! — проревел он голосом, не предвещающим ничего хорошего. — А для самых непонятливых повторяю: национальное восстание началось, имперское и баварское правительства низложены, и там, — указал он рукой на дверь, за которой скрылись Гитлер с компанией, — сейчас будет создано временное правительство Германии…
В зале наступила мертвая тишина — настолько был резок переход от выступления фон Кара и последовавших вслед за этим событий.
* * *
Создание временного правительства Гитлер начал с весьма многообещающей фразы.
Ошарашенные услышанным, «наместник» и «министр полиции» молчали.
— Я понимаю, — продолжал Гитлер, — вам трудно решиться, но придется это сделать. Ну а тот, кто откажется, потеряет право на жизнь…
Правители молчали, и не выдержавший напряжения Гитлер воскликнул:
— Хотите вы того или нет, но именно вам придется пойти вместе со мной до конца и умереть, если мы проиграем!
Театрально вскинув пистолет, Гитлер прохрипел:
Приставив дуло к виску, Гитлер с мрачной торжественностью пообещал:
— Если завтра я не стану победителем, я умру…
Конечно, вся эта сцена смахивала на дешевую оперетку, однако ее участникам было не до смеха. Каким бы шутом ни был Гитлер в глазах триумвиров, отступать ему действительно было некуда. Он загнал себя в угол, ни у кого не было гарантии, что, заигравшись, он на самом деле не выстрелит. И тем не менее фон Кар нашел в себе мужество сказать:
— Вы можете меня расстрелять, поскольку для меня уже не имеет значения — жить или умереть!
Гитлер молчал. Он прекрасно понимал, что у него не хватит духу расстрелять эту троицу хотя бы потому, что все эти люди нужны ему живыми. Но в то же время он понял и фон Кара, отказывавшегося принимать какие бы то ни было политические решения под дулом пистолета.
Воспользовавшись моментом, Зейсер начал увещевать Гитлера и в конце концов упрекнул его в том, что он не сдержал честного слова. Гитлер пожал плечами. Да, эти олухи — не Швейер, который со свойственным ему цинизмом, а значит, и пониманием жизни, однажды сказал ему замечательную фразу: «При исполнении своих обязанностей полиция не должна ни давать клятвенных уверений, ни тем более принимать их от других».
Постепенно в нем снова проснулся актер, и он даже извинился перед триумвирами за то, что не сдержал данного им слова. Вернее, слов, поскольку охотно давал их при каждом удобном случае. Надеясь привлечь лидеров Баварии на свою сторону, он долго говорил о родине, долге и борьбе. Однако пленники продолжали стоять на своем.
— До расправы с преступниками, губящими Германию, руководство политикой временного национального правительства я беру на себя. Его высокопревосходительство генерал Людендорф принимает на себя руководство национальной германской армией. Генерал фон Лоссов — имперский министр рейхсвера, полковник фон Зейсер — имперский министр полиции. Задачей временного правительства явится поход против мерзкого Берлина. Мы желаем построить союзное государство федеративного характера, в котором Бавария получит то, что ей полагается. Завтрашний день либо застанет в Германии национальное правительство, либо не застанет нас в живых! И я спрашиваю вас: согласны вы с этим решением германского вопроса, как только что согласились с ним Кар, Лоссов и Зейсер?
Находившиеся в пивной люди ответили громкими криками одобрения: теперь, когда главные политики уже приняли решение, можно и порадоваться.
Оставался еще фон Кар, который долго смотрел на протянутую руку Людендорфа. Как он, монархист, мог пойти на подобный шаг?! Гитлер снова принялся увещевать генерального комиссара.
— Нам, ваше превосходительство, — торжественно произнес он, всем своим видом выражая необычайное почтение, какого никогда не испытывал к Кару, — необходимо загладить великую несправедливость по отношению к монархии, павшей в 1918 году жертвой позорного ноябрьского преступления. С разрешения вашего превосходительства я сегодня же отправлюсь к его величеству (Гитлер имел в виду находившегося в Берхтесгадене принца Рупрехта. — А.У.) и сообщу ему, что германское восстание загладило несправедливость, причиненную почившему в бозе родителю его величества!
— Как я вижу, — сухо произнес он, — мы здесь все монархисты, и только поэтому я принимаю на себя наместничество, но только как наместник короля…
Гитлер удовлетворенно кивнул и сообщил Людендорфу о его новом назначении. Узнав о том, что ему отведена роль всего лишь командующего армией, генерал обиделся и больше с Гитлером не разговаривал. А когда тот спрашивал его, демонстративно отворачивался, делая вид, что не слышит.
Но Гитлера подобные мелочи уже мало волновали. Дело было сделано, и оставалось только закрепить достигнутый договор. Все отправились в пивной зал, где стоял невероятный шум. Гитлер поднял руку, воцарилась тишина, и все услышали то, о чем до сих пор могли только догадываться.
— Теперь, — с охватившим его нервным оживлением заявил Гитлер, — я исполню то, в чем поклялся пять лет назад, лежа полуослепший в военном госпитале! А тогда я сказал себе: я не успокоюсь до тех пор, пока не будут повержены в прах «ноябрьские преступники», пока на развалинах нынешней несчастной страны не возродится новая великая Германия, свободная и счастливая! И вот теперь я исполнил свою клятву!
Гитлера сменил Кар и, не выказывая ни малейшей радости, произнес:
— В минуту величайшей опасности для родины и отечества я принимаю на себя руководство судьбами Баварии в качестве наместника монархии, разбитой дерзновенной рукой пять лет назад. Я делаю это с тяжелым сердцем, надеюсь, к благу нашей баварской родины и нашего великого германского отечества…
Затем слово дали Людендорфу, и недовольный генерал, так ни разу и не взглянув на Гитлера, сказал:
— Преисполненный величия момента и застигнутый врасплох, я, в силу собственного права, отдаю себя в распоряжение германского национального правительства…
Зал взорвался аплодисментами, и никто из присутствующих, включая Гитлера, не обратил внимания не весьма странные заявления фон Кара и Людендорфа. Фон Кар принимал наместничество в качестве наместника монархии, а генерал отдал себя правительству «в силу собственного права». Позже, уже на суде Людендорф объяснит это право так.
— Я, — заявит он прокурору, — не хотел быть понятым так, будто повинуюсь Гитлеру, а не поступаю так по собственной воле…
— Хорошие вы монархисты, нечего сказать! — со злой иронией воскликнул граф при аресте.
— Прекратите! — воскликнул он. — Или вы сомневаетесь в честном слове германского офицера?
* * *
— Надеюсь, это был блеф?
Тот кивнул, и фон Даннер воспринял этот кивок как приказ действовать. Так, сам того не ведая, Гитлер добился совершенно обратного эффекта, настроив военных против себя. То, что произошло в пивной, они посчитали позором, и по всем законам офицерской чести унизившего офицерский мундир ефрейтора Гитлера должны были застрелить на месте.
— Ну вот и сбылись наши мечты, Эрнст! Теперь настанут лучшие времена, мы будем денно и нощно работать для спасения Германии от нужды и позора!
Но уже через полчаса от его возбуждения не осталось и следа, и он обреченно махнул рукой.
— Нам очень повезет, если мы сможем выпутаться из этой истории, если же нет, — он театрально развел руками, — нам останется только повеситься…
Страх перед возможной гибелью толкнул его на невероятный для революционера поступок. Опасаясь нежелательных для себя последствий, он направил к принцу Рупрехту отставного лейтенанта Нейнцерта, пользовавшегося расположением принца. Тот просил принца предупредить столкновения между рейхсвером и «Союзом борьбы» и не преследовать Гитлера и его теплую компанию в случае поражения.
Надо отдать Рупрехту должное: он не только выслушал гитлеровского эмиссара, но и обещал сделать все от него зависящее, но поставил непременное условие: извиниться перед фон Каром. Он был очень недоволен генеральным комиссаром, который посмел объявить себя наместником короля, и тем не менее попросил его не преследовать главарей путча по обвинению в государственной измене.
Фон Кар оставил просьбы принца без внимания, и утром правительству без особого труда удалось подавить неорганизованное выступление повстанцев. Первыми были арестованы Пенер и Фрик, и арестовали их те же, кто всего несколько часов назад поздравлял национальных героев с назначением на высокие имперские посты.
Как всегда, дольше всех держались те, кто меньше говорил и больше делал. Как держался тот же Рем, который со своим «Имперским флагом» занял здание рейхсвера и, окутав его колючей проволокой, выставил в каждом окне по пулемету. Что же касается командующего новой «национальной германской армией» генерала Людендорфа, то он вообще ничего не сделал, и когда один из офицеров заявил ему, что рейхсвер не допустит сдачи своих казарм, он ответил: