Читать интересную книгу Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи

Зря стараешься.

Мы просто есть.

Мы стоим на улице, Лора и я, на углу, не двигаясь, не дотрагиваясь друг до друга. Мы просто есть – вместе. Удовольствие от того, что мы вместе, настолько остро, что его даже трудно вынести. Мы должны замедлиться. Мы должны замедлить свое существование и биение наших сердец.

Когда мы вместе, то сильно возбуждаемся, трогая людей так, чтобы они не заметили. Это чуть ли не состязание между нами: кто перетрогает больше людей. Самое лучшее – это когда мы одновременно дотрагиваемся до кого-нибудь. Удобнее всего это сделать, стоя в очереди.

Мы никогда не говорим друг с другом об этом. Это не какая-то игра, в которую мы сознательно начали играть. Нет, все началось так постепенно и незаметно, что я бы не смог сказать, в какой день или даже в какую неделю я дотронулся до своего первого. Потрогать одежду – это тоже считается, но человека – это гораздо лучше, хотя, конечно, больше шансов, что тебя поймают. Дотрагиваться до людей так, чтобы они не заметили, – это волнующе, смело, опасно, но в то же время в этом есть тепло, любовь, близость. Просто столкнуться с кем-нибудь на улице или задеть кого-то – это чудесно. И неважно, если заметят: они просто подумают, что это произошло случайно, и им в голову не придет, что это спланировано, что мы сделали это нарочно.

Когда мы с Лорой дотрагиваемся друг до друга, то удовольствие такое острое, что оно почти вызывает боль. Вот почему мы гораздо полнее испытываем наслаждение, когда общаемся через посредника. Удовольствие, которое мы получаем, одновременно дотрагиваясь до кого-нибудь, настолько утонченно и совершенно в своей изысканной чувственности, что совсем не обязательно, чтобы это лицо не замечало наших прикосновений. Когда мы принимаем гостя, то, встав по обе стороны от него, держим его за руки, гладим, игриво похлопываем по бокам, шепча на ухо (потому что даже наше дыхание по разные стороны от его лица увеличивает наше удовольствие), взъерошиваем ему волосы (объясняя свое поведение тем, что мы в восторге от его стрижки) и щупаем одежду (оправдывая это тем, что она нам нравится). Мы проделываем это так ловко, что наш гость приписывает наше поведение глубокой привязанностью к нему.

Правда, я не говорю, что мы не занимаемся любовью. Занимаемся, но не так часто, как те, что влюблены меньше. Для нас заниматься любовью – это опасное удовольствие, которому мы должны и пытаемся противиться, потому что после этого мы чувствуем себя оглушенными и разбитыми.

Когда я с Лорой, то очень внимательно наблюдаю за ней, пытаясь поймать ее за занятием настоящей магией. Я часто размышляю, уж не ошибся ли с тем фокусом с монетой. Возможно, она и не умеет заниматься настоящей магией. Быть может, та монета в двадцать пять центов не исчезла с ее ладони, как я полагал. Может быть, у меня была галлюцинация – хотя я убежден, что это не так.

Интересно, насколько сильна ее магия? Какие еще фокусы может она проделывать? Может ли она заставить исчезнуть стул, а не только мелкие предметы? Может ли сделать так, чтобы предметы появлялись, а не только исчезали? Может ли заставить людей любить ее?

Может она заставить людей любить себя? Уж не заколдовала ли она меня?

Иногда я прошу ее показать мне еще что-нибудь по-настоящему волшебное, и она пытается меня вышучивать, чтобы я отстал. Говорит что-нибудь вроде:

– Я просто не могу поверить, Джереми. Ты такой ребенок! Все еще веришь в чудеса. Сколько раз я должна тебе повторять, что я не фея?

Казалось бы, если уж ей так хотелось, чтобы я перестал зацикливаться на этой теме, она должна была бы просто объяснить мне тот фокус с монетой. Но она не объясняет, и я убежден, что это означает следующее: ей нечего объяснять, нет никакой разгадки, никакой тайны – это чистая, несомненная магия.

Я продолжаю ходить на ее представления и порой засыпаю посередине. Однажды меня внезапно будят аплодисменты. Что? Что такое? Чему они хлопают? Выступление еще не закончено. Так почему же они хлопают? Я подаюсь вперед на стуле и щурюсь от яркого света, бьющего в заспанные глаза. Я не замечаю ничего странного и необычного. Показала ли она свою настоящую магию? Могло так быть? Нет, сомнительно, ведь если бы у них на глазах она заставила вещи исчезнуть со сцены, без всякой ловкости рук, то они бы не аплодировали; они бы упали в обморок, или позвали бы полицию, или выбежали на улицу, или начали издавать безумные вопли, или целовали ей ноги и поклонялись, как богине. Возможно, я слегка увлекся. Но, во всяком случае, они бы уставились на нее в изумлении, как я в тот раз, когда она заставила монетку исчезнуть. Они были бы так ошеломлены, что не смогли бы хлопать.

Я не заметил, чем именно она заслужила аплодисменты. Проспал. Ну ладно, придется у нее потом спросить. Но вдруг ей снова аплодируют, и глаза у меня не закрыты, и я могу сказать вам, что она ничем не заслужила аплодисменты. Это ее старый фокус с мраморным шариком. До самого конца выступления люди, сидящие за двумя столиками, хлопают каждому ее паршивому фокусу. Я смотрю на них, не веря глазам, потом бросаю взгляд на Лору, чтобы убедиться, озадачена ли она или довольна. Но она чуть озадачена. Я вижу, что ей трудно сосредоточиться, каждый фокус и танцевальная интерлюдия тянутся дольше, чем обычно. Иногда она смотрит на столики, за которыми хлопают, и быстро отводит взгляд. Но нельзя сказать, что у нее недовольный вид. Глаза горят ярче, губы складываются в приятную улыбку.

Те, кто хлопает, похожи на студентов. Некоторые постарше, и вид у них чуть солиднее – быть может, это выпускники. У них бороды.

После представления я говорю Лоре, что ничего не понимаю. Она отвечает:

– Может быть, тут дело в тебе, Джереми. Возможно, ты приносишь мне удачу.

На следующем представлении, через три дня, хлопают уже пять столиков.

Официантам приходится внести еще несколько столиков и убрать площадку для танцев. Ее шоу длится теперь не десять минут, а двадцать, потом доходит до получаса – но не больше. Она не хочет перестараться. Хочет, чтобы они остались неудовлетворенными, жаждущими еще. И тут мы понимаем, что внезапно Лора стала сенсацией.

Но не думайте, что это ее старые дурацкие фокусы привлекли такое внимание. Нет, дело в ее новых фокусах, еще более дебильных. У Лоры очень развита интуиция. После первых успешных выступлений она почувствовала, каким фокусам аплодируют особенно громко, и стала работать в том направлении. Наибольшее восхищение вызвали те фокусы, которые совсем не похожи на фокусы, – например, когда она снимает свою коричневую куртку и показывает красную подкладку.

Ее фокусы становятся все более идиотскими, а число аплодирующих все возрастает. Лора разворачивает конфету и нюхает ее, и ей хлопают. Это даже нельзя назвать фокусами, и тем не менее люди с восторгом так их называют, и в этом прочитывается идея современной жизни и общества, которая звучит примерно так: «В наше время рутина, привычка, нудная работа и повторение так укоренились, стали так неизбежны, что, по-видимому, только магия способна нарушить привычный процесс поедания конфеты. Чтобы нарушить рутину, нужно сделать что-то неожиданное – пусть это будет пустяк, например, можно понюхать конфету, – и это настолько необычно, что, несомненно, заслуживает название фокуса, магии, и заслуживает аплодисментов».

Когда Лора вынимает из кармана «клинекс» и вытирает лоб, весь зал устраивает овацию, потому что в первую очереди «клинекс» предназначен для того, чтобы в него сморкаться. Вытирая им лоб (менее обычное, вторичное назначение), Лора борется с рутиной и делает не то, чего от нее все ждут.

Самые рафинированные зрители – это те, кто умеет различить тончайшие фокусы, и они хлопают. Если кто-то аплодирует ошибочно – например, когда она смотрит на часы, чтобы узнать время, – она чуть заметно качает головой, и хлопающий унижен, остальные зрители бросают на него презрительные взгляды и щелкают языком. С другой стороны, если кто-то один аплодирует в нужном месте, губы Лоры кривятся в легкой улыбке, и все присоединяются к аплодисментам, с бесконечным почтением и восхищением взирая на того счастливчика, который захлопал первым.

Обычно репертуар вечера состоит из следующих фокусов.

Лора заводит часы. Один отважный зритель решается похлопать. Она слегка улыбается. Начинается овация, и счастливчик, захлопавший первым, награждается улыбками и исполненными благоговения возгласами. Основное назначение часов – показывать время, и это не заслуживает внимания, ибо только усиливает монотонность современной жизни. А вот когда часы заводят – это уже вторичное, менее обыденное действие, и потому оно заслуживает великого почтения.

Лора вынимает из своей коробки с реквизитом гребень и щетку и начинает вычесывать из щетки волосы гребнем. Один зритель хлопает. Лора кривит губы, и весь зал рукоплещет.

Она снимает свое жемчужное ожерелье и кладет на столик, стоящий на сцене. Кто-то хлопает, она чуть склоняет голову набок, и поскольку все знают, что это отрицательная реакция, то люди презрительно фыркают и хихикают, глядя на неудачника. Публика становится смелее. Иногда люди даже выражают презрение вслух. Можно услышать: «О боже!», «Вот уж действительно!», «И о чем только он думал!»