— Итальянец, это ты, что ли? — удивился майор Урузаев ко кличке Леня Голиков.
— Я, кажется, — ответил сержант. — Он еще плохо себя чувствовал и на расстреле был весь в бинтах. Они обматывали его голову, грудь, и даже одну ногу. Ногу-то когда прострелили?
— Тебя за что?
— Матросов должен умереть, — сказал Итальянец.
— Это за того, которого я хотел изрешетить в землянке? Ну, надо же! Мы оба гибнем из-за него. Послушайте. Послушайте! Этот парень не Матросов. Это какая-то чудовищная ошибка. Это сержант НКВД!
— А ты Папа Римский, — сказал комендант расстрельной команды.
— Я… Да ты же меня знаешь… — майор протянул вперед руку.
— Послушайте, ребята, мне по барабану, кто вы, — сказал комендант. — Будьте вы хоть Эстэ с Ле. Я бы все равно вас расстрелял. — Ничего себе! Лучше бы он сказал не Эстэ с Ле, а Мандельштам с Есениным. — Маленькая лекция о пользе литературы.
Коменданта начали вязать его же солдаты. Правда, не все. У некоторых тут же подкосились ноги при словах об Эстэ и Ле.
— Бежим! — крикнул Леня Голиков.
Но суматоха была не долгой. Солдаты сразу же убили своего командира, потом несколькими залпами уложили сержанта и майора.
— От нас не убежишь, — сказал помощник коменданта, вынимая из нагрудного кармана убитого партбилет. — Завалили кабанов. Докомандовались. И ты, и Ленька. Лучше бы ты совсем забыл эти имена: Эстэ и Ле. — Заместитель в ужасе оглянулся. Кажется, никто не слышал. Солдаты делали контрольные выстрелы в Итальянца и майора Леню Голикова. Коменданта Заместитель добил сам.
Ночь. Итальянец медленно поднимается. Он оглядывает освещенное полной луной поле. С трудом раздевает коменданта. Садится отдохнуть. Потом снимает с себя бинты, рваную одежду и напяливает гимнастерку, галифе и сапоги коменданта расстрельного взвода. Медленно уходит в глубь леса. Коменданта просто не успели раздеть. Зам уже потащил с него прекрасные хромовые сапоги, но тут приехал на мотоцикле БМВ гонец и передал, что Командарм срочно требует расстрельную команду. Зачем уж она ему в это время понадобилась? Может, чтобы самого себя расстрелять перед прибытием тов. Леннана?
Никто не видит, как уже дважды убитый за одни сутки Итальянец, удаляется в сторону Линии Фронта. Никто, кроме Кэт. Она стоит за деревом и наблюдает, как над головой Итальянца взлетают, висят, а потом медленно гаснут осветительные ракеты.
Прежде чем окончательно удалиться, Итальянец возвращается на поле боя, к пятидесятому доту. Ему надо найти Верховского. Но тот без головы.
— Он должен лежать в пяти метрах от амбразуры, — бормочет Итальянец. Но там адъютанта Командарма и любовника Кэт нет. — Или в десяти? Что-то уже не помню, где ему оторвало голову очередью из крупнокалиберного пулемета. — Он отходит назад, потом возвращается. Нет. Итальянец встает на колени и начинает шарить по карманам трупов.
— Барахольщик, — говорит Кэт. Она идет к машине и возвращается на наблюдательный пункт с прибором ночного видения. — Ублюдок. Мародер, — говорит она медленно и закусывает губу. Итальянец, наконец, находит труп Верховского и вынимает что-то из его кармана. Кэт всматривается. Предмет в приборе ночного видения вспыхивает черными и белыми треугольниками. — Мама! — вскрикивает Кэт. Она хочет крикнуть, чтобы Итальянец положил предмет на место. — Положи, пожалуйста, его на место! — кричит Кэт. Но голоса ее не слышно. И не только потому, что Итальянец находится уже очень далеко, но и потому что она не кричит, а просто сипит. У нее пропал голос. — Все пропало, все пропало, — негромко причитает Кэт. Она садится на землю и плачет.
А Итальянец уходит все дальше и дальше. Уходит и уносит с собой ключ к Семнадцатой Карте. Камень ЗВЕЗДА СОБАКИ. — Он взял Звезду Собаки, которая содержит драгоценный камень, состоящий из черных и белых треугольников, — шепчет Кэт. — Значит, Верховский и был Кротом? Он украл у нее этот камень. Когда? Когда Верховский мог узнать, что у нее есть этот драгоценный камень? Ничего не понимаю.
Девушка еще долго сидела на краю водоема, опустив одну ногу в воду.
— Значит, все-таки Бессмертные существуют, — сама себе говорит Кэт и направляется к своему Хорьху, который стоит недалеко за деревьями.
Слышны раскаты толи грома, толи выстрелы орудий где-то далеко, далеко. В таких местах страшно и целому взводу-то ходить без прикрытия. А Кэт была одна. И видимо, не боялась.
А Колдуны и Экстрасенсы и не должны бояться Неизвестного.
Сноска:
Джон Леннан — товарищ Эстэ в роли Ле-Нина.
Далее в рукописи идет повтор окончания Запретной Зоны. Не знаю, зачем это сделал автор. Может быть он просто забыл убрать этот кусочек, начинающийся с того, как Молчановский уничтожает следы жизни с костюма Одиссея. Но скорее всего, он хотел показать, что ГОРОД ЭСТЭ существует вне времени Запретной Зоны. Как та часть пространства, про которую нельзя точно сказать, что вот она находится там-то или где-то еще. Лучше бы такие повторы не делать. Но ничего лучше того, что написано, я так и не смог придумать. Так и быть, пусть в этом месте будет повтор, имитирующий петлю времени, как это было при Иисусе Христе, когда Лазарь вышел из могилы.
На заднем плане, у бани, под сильной лампой режиссер Молчановский разглаживает складки на костюмах героев. Он держит огромный дымящийся утюг с резными дырками. Через эти дырки видны раскаленные угли. Как на треножнике для жертвоприношений. Он бормочет:
— И в детской резвости массы колеблют мой треножник…
Кругом темно. Только небольшая лампочка горит у туалета, да на другом конце Зоны можно различить огонек дорогой сигары. Гаванская. Очевидно, какой-то олигарх смог получить посылку даже в этот праздничный день. А ДПНК угостить он просто обязан.
Молчановский опускает раскаленный докрасна утюг на костюм. Материал скворчит, морщится и ежится, как живая кожа.
— Ничего, ничего, — бормочет Молчановский, — а то эти складки могут принять за чью-то — слово на букву п. — А меня будут благодарить за сексографию. А мне это надо? Ведь я только романтик. — И он опять жарит кожу, как будто приносит в жертву древнего жителя республики Майя. — А почему бы и нет? — говорит Молчановский. — Я новый Монтесума. — Сильно. Пусть так все и думают. Он начинает интенсивно уничтожать складки на костюме своего героя.
Вдруг раздается звон разбитого стекла. Прямо перед Молчановским из разбитого в виде пятиконечной звезды окна вылетает окровавленная голова. Во рту у головы скомканный лист сценария. Это голова Эдуарда Радзинского. Кто-то тянет его назад за ноги. Пять острых копий держат голову и не пускают ее назад. Молчановский поднимает свой огромный антисексуальный утюг. Радзинский пытается что-то сказать, но лист сценария во рту мешает. Он только тонко пищит: