карос каросе, она…
— Твоя магия и так чуть не убила ее! Что ты с ней сделал?!
— Она не почувствовала боли, я клянусь тебе колесницей Инифри. Я бы не допустил этого. Никогда.
Голоса доносились до Шерберы как сквозь мешок с песком. Она попыталась пошевелиться, и тело послушалось ее не сразу, словно и оно тоже было набито песком. Голова же казалось странно пустой, и она никак не могла понять, почему.
Что произошло? Она уснула? Но почему здесь Фир? И почему Номариам оправдывается, так, словно сделал что-то плохое?
— Фир, — позвала она еле слышно. — Номариам.
Спустя мгновение ее оторвали от земли сильные руки, и уже знакомый ей пустынный зверь беспокойно заворчал у ее уха, сообщая, что волновался. Фир погладил ее по лицу, по волосам, прижал ее голову к своей груди, и Шербере отчего-то сразу стало легче — как будто это не она была акрай, исцеляющая своих спутников, а ее спутник вдруг обрел силу исцелять.
Его дыхание согрело ее волосы, когда он заговорил:
— Шербера, скажи мне что-нибудь. Тебе больно?
— Нет, — сказала она тут же, и это была правда, — нет, мне не больно. А должно быть?
— Я же говорил тебе, что она ничего не почувствовала, — сказал рядом Номариам, и она повернула голову, чтобы увидеть, что он стоит рядом и внимательно наблюдает за ней своими лунными глазами. — Ты напугала храброго кароса каросе, Шербера-трава. Такое редко кому удавалось.
Он чуть заметно улыбнулся, поймав ее взгляд, и она улыбнулась в ответ, чувствуя, как теплеет в груди.
— Храбрый карос каросе — один из спутников твоей акрай, — сказал Фир, и голос его был остр, как лезвие меча. — И я не советую тебе, Номариам, об этом забывать.
Он опустил ее на землю, и только тогда Шербера поняла, что все еще обнажена, в отличие от Номариама, который уже успел надеть сараби. К счастью, еще вчера она взяла с собой походную одежду, и теперь ей не пришлось бы возвращаться в палатку акраяр, чтобы одеться в путь.
Мужчины вышли из палатки, чтобы дать ей уединение, и Шербера даже смогла помыться перед долгой дорогой, которая им предстояла. Коснувшись левого плеча мокрой рукой, она почувствовала, как чуть заметно покалывает пальцы… и тут же вспомнила об огромной магической змее, ужалившей ее в момент, когда Инифри закрепила их с Номариамом связь. Видимо, об этом и говорил он Фиру, видимо, это и имел в виду. Она знала, что он расскажет, если она спросит, и намерена была расспросить… но потом. Сейчас надлежало собираться. Лагерь вот-вот должны были снять, а Шербера еще не знала, с кем поедет: на повозке акраяр, вместе с целителями и ранеными, за которыми ей поручат присмотр, или на лошади с одним из спутников.
При мысли о том, что случилось между ней и Номариамом, низ ее живота сжался. Еще никогда Шербера не чувствовала ничего подобного. Еще никогда ее дух не парил над телом, еще никогда в ней не было столько жара, томления и легкости — легкости полета и одновременно падения с высоты в руки Номариама, который поймал ее в миг, когда она подумала, что разобьется. Он показал ей, какой должна быть связь — не между магом и акрай, не между именами, которые дала им война, а между мужчиной и женщиной, решившими разделить шухир однажды ночью, когда их свела великая Инифри.
Теперь она понимала, что заставляло Волету и ее спутников уединяться в палатке каждую ночь, даже тогда, когда им не была нужна магия. А тот великан, что часто просто подхватывал ее на плечо и нес прочь, пока она глупо смеялась…
Шербера подумала о Прэйире и улыбка сошла с ее лица. Ни Номариам, ни Олдин, ни Фир не сказали ни слова о нем с тех пор, как они расстались после отбора. Как будто не видели слез на ее лице, как будто не слышали ее отчаянного стона, как будто не видели, как рвется на части ее сердце при виде его ран.
Прэйир уж точно не стал бы делать того, что сделал для нее этот маг с золотыми волосами. Он точно не стал бы говорить ей ласковые слова, он точно не гладил бы ее тело своими большими руками, он точно не стал бы прикасаться…
Шербера напомнила себе о том, что следует поторопиться, и постаралась выбросить странные мысли из головы.
Она оделась и вышла из палатки в полуденный зной и гомон просыпающихся воинов. Если бы она уже не видела это несколько раз, она бы не поверила в то, что такой огромный лагерь можно разобрать так быстро. Всего полдня — и от палаток ничего не остается: только шумное людское море, которое совсем скоро убегает прочь, обнажая пустыню, как обнажает берег отливающая волна. Настоящая магия.
Фир чуть поодаль разговаривал с каким-то воином, но Номариам ждал ее у самого выхода, и она подошла к нему и встала рядом, не зная, как поблагодарить его и за что именно поблагодарить, и чувствуя себя почему-то странно смущенной, словно сделала и сказала что-то лишнее. Он провел ладонью по ее скрытому белой походной рубицей плечу, спустился по руке и сжал ее пальцы, заставив Шерберу сделать шаг ближе, так, что она смогла увидеть крошечные золотистые крапинки в его глазах — знак недавней связи с акрай.
— Ты простишь меня? — спросил так, чтобы не слышал Фир. — Я не мог тебя предупредить. Моя магия могла не признать тебя в самый первый раз, а я бы тебя только напугал.
Она молча кивнула.
— Моя магия отметила тебя, и теперь ты смело можешь прикасаться к моим вещам, Шербера, даже к мечу. — Он без сомнения заметил вспышку радости на ее лице, но от следующих его слов она погасла. — И потому я прошу тебя дать клятву никогда этого не делать. Ни со мной. Ни без меня.
— Я никогда не дотронусь до твоего меча, Номариам, — сказала она покорно. — Клянусь именем Инифри. Но другое оружие… Сегодня я говорила тебе…
— Любое оружие бесполезно в руках той, которая не может им владеть, — сказал Номариам, и она замерла, понимая, что он понял ее тайное желание даже лучше ее самой. — И даже опасно, потому что афатр — это не только меч, но и магия.
— Я знаю, ты не стал бы меня учить, но я хотела попросить Фира… — начала Шербера.
— Фир скорее отрубит себе руки, чем позволит себе поднять против тебя меч, — сказал он, отпуская ее руку. — А