Читать интересную книгу Под стеклянным колпаком - Сильвия Плат

Я подумала, что если бы отец не умер, то он рассказал бы мне все-все о насекомых, ведь он преподавал энтомологию в университете. А еще он научил бы меня немецкому, греческому и латыни, которые знал, и тогда я, возможно, стала бы лютеранкой. Отец был лютеранином, когда жил в Висконсине, но в Новой Англии к ним не очень-то хорошо относились, поэтому он сделался неправоверным лютеранином, а потом, как рассказывала мама, суровым атеистом.

Кладбище разочаровало меня. Оно находилось на окраине города, в низине, как какая-нибудь свалка, и когда я шла по посыпанным гравием дорожкам, я чувствовала запах лежавших вдали соляных болот.

Старая часть кладбища оказалась такой, какой ей и следовало быть: с потертыми плоскими надгробиями и заросшими лишайником памятниками. Но скоро я поняла, что отца, наверное, похоронили в новой части кладбища с датами смерти, относящимися к 1940-м годам.

Надгробия в новой части были простыми и дешевыми, то и дело виднелись могилы, выложенные мрамором, похожие на прямоугольные ванны, заполненные землей, и ржавые металлические вазы, полные искусственных цветов, торчавшие там, где приблизительно располагался пупок покойного. Из низко нависших серых туч начал накрапывать мелкий дождик, и мне стало очень тоскливо. Я никак не могла отыскать могилу отца.

Низкие косматые тучи неслись со стороны моря над коттеджными поселками и болотами, и капли дождя оставляли темные пятна на черном дождевике, который я купила утром. Холодная сырость пробирала меня до костей.

Я спросила у продавщицы:

– А он водоотталкивающий?

И она ответила:

– Дождевики не бывают водоотталкивающими. Они водонепроницаемые.

А когда я поинтересовалась, что такое «водонепроницаемые», она сказала, что мне лучше купить зонтик.

Но на зонтик у меня денег не хватило. Со всеми этими поездками на автобусе в Бостон и обратно, орешками, газетами, книжками по психопатологии и путешествиями в свой родной город у моря от моих нью-йоркских накоплений почти ничего не осталось. Я решила, что когда мой банковский счет истощится, вот тогда я и сделаю это, и в то утро потратила все остатки на черный дождевик.

И тут я увидела отцовское надгробие. Оно стояло вплотную к другому надгробному камню, голова к голове, как люди лежат в благотворительной больнице, когда совсем не хватает места. Надгробие было из пятнистого розового мрамора, цвета консервированного лосося, и на нем читалось лишь имя отца и чуть пониже – две даты, разделенные черточкой.

У подножия камня я разложила охапку сбрызнутых дождем азалий, которые нарвала с куста у ворот кладбища. Тут у меня подкосились ноги, и я бессильно уселась на мокрую траву. Я не могла понять, почему так горько плачу.

Я вдруг вспомнила, что, когда отец умер, я ни разу не заплакала. Мама тоже не плакала. Она просто улыбнулась, сказав, что судьба сжалилась над ним и он отмучился, ведь если бы он остался жить, то до конца дней пробыл бы калекой-инвалидом. Он бы этого не вытерпел, он бы лучше умер, чем допустил такое.

Я прижалась лицом к гладко облицованному мрамору и с ревом выплакала горечь утраты холодным соленым дождем.

Теперь я знала, как все это проделать.

В то же мгновение, когда вдали стих визг автомобильных шин и смолк рев мотора, я выскочила из постели и быстро натянула белую блузку, зеленую юбку в обтяжку и черный дождевик. Дождевик еще не просох со вчерашнего дня, но скоро это перестанет вообще что-то значить.

Я спустилась вниз, взяла в столовой светло-синий конверт и на его обороте написала крупными разборчивыми буквами: «Ушла гулять, вернусь не скоро».

Я поставила записку туда, где мама сразу же ее заметит, как только войдет в дом. И тут я рассмеялась. Я же забыла самое главное.

Я бросилась наверх и подвинула стул к маминому стенному шкафу. Потом залезла на стул и дотянулась до стоявшего на верхней полке маленького зеленого сейфа. Я могла бы голыми руками отодрать металлическую дверцу с хилым замком, но мне хотелось сделать все спокойно и по порядку.

Я выдвинула верхний правый ящик маминого стола и вытащила коробку с украшениями, спрятанную под надушенными льняными носовыми платками. Я отцепила пришпиленный к темному бархату ключ, затем открыла сейф и вынула пузырек с новыми таблетками. Их оказалось больше, чем я надеялась. По меньшей мере – полсотни.

Если бы я ждала, пока мама будет выдавать их мне по одной на ночь, у меня ушло бы пятьдесят ночей, чтобы накопить достаточно пилюль. А за эти пятьдесят ночей начались бы занятия в колледже, брат вернулся бы из Германии, и стало бы слишком поздно.

Я пришпилила ключ обратно к обивке коробочки с украшениями, со звоном отодвинув дешевые цепочки и кольца, положила ее на место под платки, водворила сейф на полку шкафа и поставила стул на ковер в том же месте, откуда его взяла.

Потом я спустилась вниз и прошла на кухню. Открыла кран и налила себе большой стакан воды. Взяла стакан, пузырек с таблетками и пошла в подвал.

Через узенькие подвальные оконца струился тусклый, какой-то подводный свет. За старой керосинкой примерно на уровне плеча виднелся темный проем в стене, уходящий куда-то под проходом между домом и гаражом. Проход пристроили к дому уже после того, как вырыли подвал, и в результате появилась эта никому не известная расщелина, внизу которой лежала земля.

Дыру загораживали несколько старых полусгнивших поленьев для камина. Я поставила стакан с водой и пузырек на ровную поверхность обтесанного бревна и начала подтягиваться.

У меня ушло много времени, чтобы протиснуться в проем, но в конечном итоге после многих попыток мне это удалось, и я скорчилась у ворот тьмы, словно тролль.

Стоять на земле босыми ногами было приятно, но холодно. Я вдруг подумала: как же давно этот клочок почвы не видел солнца.

Затем я одно за другим подтащила тяжелые, пыльные поленья и закрыла дыру. Тьма была плотной, как бархат. Я нащупала стакан и пузырек, а потом осторожно, на коленях, пригнув голову, поползла к дальней стене.

По моему лицу мягко, как прикосновение мотылька, скользила паутина. Покрепче завернувшись в дождевик, как в свою родную собственную тень, я открыла пузырек с таблетками и начала быстро глотать их – раз-два-три – торопливо запивая водой.

Сначала ничего не происходило, но ближе ко дну пузырька у меня перед глазами замелькали красные и синие огоньки. Пузырек выпал у меня из руки, и я легла.

Безмолвие текло, обнажая камни, ракушки и прочие невзрачные обломки моей жизни. Затем, на самом краю зрения, оно собралось воедино и сильной штормовой волной унесло меня в сон.

Глава четырнадцатая

Было совершенно темно.

Я ощущала тьму и ничего больше, голова моя поднялась, словно голова червя. Кто-то стонал. Затем мне на щеку обрушился огромный и тяжелый, как каменная плита, груз, и стоны смолкли.

Снова нахлынула тишина, разглаживаясь, как черная вода после упавшего в нее камня.

Поднялся холодный ветер. Меня на огромной скорости везли по туннелю внутрь земли. Потом ветер стих. Раздался рокот, словно вдали спорило и пререкалось множество голосов. Затем рокот прекратился.

Меня ударили по глазу резцом, и открылась щелочка света, похожая на рот или рану, пока тьма вновь не сомкнулась над ней. Я попыталась откатиться от источника света, но руки оказались плотно прижатыми к телу, как у спеленатой мумии, и я не смогла шевельнуться.

Мне начало казаться, что я, наверное, в каком-то подземном бункере, освещенном слепящими лампами, и там полно людей, которые по какой-то причине не давали мне двигаться.

Потом снова ударили резцом, свет ворвался мне в мозг, и сквозь плотную, теплую и вязкую тьму чей-то голос крикнул:

– Мама!

Воздух легким дуновением поигрывал у меня на лице.

Я ощущала вокруг себя очертания комнаты, большого помещения с открытыми окнами. Под головой у меня притулилась подушка, и тело мое безо всякого напряжения плыло под тонким одеялом.

Потом я ощутила тепло, словно на лицо мне легла рука. Наверное, я лежу на солнце. Открой я глаза, я бы увидела цвета и склонившиеся надо мной тени, похожие на медсестер.

Я открыла глаза. Было совершенно темно. Рядом кто-то дышал.

– Ничего не вижу, – проговорила я.

Из темноты раздался веселый голос:

– В мире много слепых. Когда-нибудь ты выйдешь замуж за симпатичного слепца.

Вернулся человек с резцом.

– Что вы так возитесь? – сказала я. – Все же бесполезно.

– Нельзя так говорить.

Его пальцы ощупали огромную болезненную шишку над моим левым глазом. Он что-то ослабил, и появилось рваное по краям пятно света, похожее на дыру в стене. Его голова словно прошлась по краям пятна.

– Вы меня видите?

– Да.

– А еще что-нибудь видите?

И тут я вспомнила.

– Ничего не вижу.

Пятно сузилось, и вернулась темнота.

– Я ослепла.

– Чепуха! Кто вам такое сказал?