Часть II
Глава 1
Возвращение
Эсма спешила по знакомым улицам. От волнения у нее свело живот, а ноги, казалось, шли сами собой, без участия разума.
Слова Таира разбередили ей душу, пробудив новые чувства. Невидимые семена, неожиданно упавшие в сердце, проросли, дали всходы. Эсма больше не думала, что жизнь воздвигла между ней и юношей невидимую стену, что прошлое навсегда изгнало из ее души радость и желание любить.
Человеческая жизнь — путешествие в неизведанное. Таир предложил отправиться в путь вместе, и Эсма, подумав о том, что их связывало все это время, вспомнив свои ощущения, когда она смотрела ему в глаза, дала согласие.
Девушка пришла к дому сестры и остановилась. Солнечные блики, отражавшиеся на стенах и каменной ограде, казались ярко-желтыми, нежно-лимонными и густо-оранжевыми лоскутами на белоснежном покрывале.
Наверняка Хатема сейчас нет дома. Если же он там и вновь попытается выставить ее вон, она уйдет, но при этом скажет, что сумеет плыть против течения и идти против ветра, потому что знает теперь, ради чего ей следует жить. Если же Хатем заявит, что она преступница, падшая женщина, ей придется спросить его, как он, тот, кому Аллах указал единственный истинный путь — помогать ближнему, мог дойти до такой низости души и ума?
Открыв дверь, Гайда не знала, броситься ли ей обнимать сестру или в испуге попятиться. Эсма была одета в мужское платье, и ее глаза сверкали, как раскаленные угли.
— Я ненадолго, — сказала девушка и сделала шаг вперед.
— Эсма?! Ты… жива?
— Как видишь. Хотя твой муж предпочел бы услышать, что я мертва.
Гайда прижала руки к груди. Ее прекрасные глаза наполнились слезами.
— Прости! Не было дня, чтобы я не думала о тебе! Пожалуйста, входи.
Эсма горько усмехнулась.
— А как же Хатем?
— Его сейчас нет дома.
— Да, я войду, но всего лишь на несколько минут, потому что очень спешу. Когда-то ты предлагала мне деньги — я готова их взять. Еще мне нужны калам и бумага: я хочу написать письмо родителям. Они заслуживают того, чтобы знать, что я жива и что со мной все в порядке, — сказала девушка.
Эсма выглядела такой же хрупкой, как прежде, и вместе с тем вела себя уверенно и решительно, по-мужски. Она прошла в комнату, села за курси, взяла тростниковое перо и пододвинула к себе чернильницу.
Казалось, слова готовы были хлынуть на бумагу, но Эсма медлила. Она всегда писала, как багдадский каллиграф, однако сейчас буквы прыгали, расползались по бумаге, будто мухи, а слова рассыпались бисером, не желая складываться в единый и четкий узор.
Девушка сознавала, что в этом письме навсегда прощается с отцом и женщиной, которая заменила ей мать. Если все сложится так, как она решила, они встретятся лишь после того, как уйдут из мира живых.
Пока девушка писала, Гайда не промолвила ни слова. Когда Эсма встала, она поднялась следом и робко спросила сестру:
— Что ты намерена делать?
— Начать другую жизнь.
Гайда не знала, что сказать. С некоторых пор каждое новое появление сестры было ошеломляющим. И Гайде, и Эсме с детства внушали мысль о том, что мир, в котором они живут, неизменен, что имеющие тысячелетнюю историю обычаи нерушимы. Однако последняя еще и читала истории, в которых говорилось, что любовь способна расцветить мрачное небо звездами и превратить пустыню в благоухающий сад.
Уходя, Эсма не выдержала и обняла Гайду.
— Я уезжаю из Багдада, — призналась она.
— Куда?
— Я решила отправиться в Басру.
— Одна?!
— Нет. С человеком, который меня спас.
— С мужчиной?!
— Да.
Эсма говорила и смотрела так, будто раз и навсегда избавилась от стыда.
— Ты думаешь, что поступаешь правильно? — прошептала Гайда.
— Я поступаю так, как подсказывает сердце.
— Что это за мужчина?
— Он молод и, пожалуй, даже красив, но ты никогда бы его не выбрала. Прежде я бы тоже этого не сделала. Очутившись за гранью, человек получает одно преимущество: делать все, что захочет. Теперь меня не связывают какие бы то ни было обязательства, я никому ничего не должна. Я готова полюбить человека, даже если весь белый свет скажет, что он этого не достоин. Отныне мое сердце избавится от страха, мои слова не будут заперты во мне, будто птицы в клетке, они полетят вслед за моими мыслями и обретут свободу.
Взгляд Гайды был полон изумления и растерянности. Мир переворачивался на глазах. Ни одна женщина не могла вести себя подобным образом и не смела так говорить.
— Нельзя изменить то, что неизменно, Эсма. Люди, а тем более женщины, не должны вмешиваться в то, что установлено от века. Это истина, и именно в ней заключаются мудрость, счастье и свет.
— Истина в том, что счастье каждого человека в чем-то своем. Прощай, Гайда! Быть может, когда-нибудь свидимся.
Стоило Эсме приблизиться к родному дому, как ее сердце предательски заныло. Пока она решала, как лучше передать отцу бумагу, ворота открылись, из них вышел мужчина и направился по улице неторопливым шагом. На его поясе блестела серебряная пряжка, полы желтого халата раздувались от ветра, как паруса.
Хотя Тарик шел горделиво и неспешно, девушке почудилось, будто плечи отца согнуты отчаянием, что он выглядит потерянным и несчастным. Чтобы не закричать, не заплакать, удержаться на месте, Эсма делала глубокие, медленные вдохи. Всего минуту назад внутри тлел уголек, теперь он превратился в пылающий костер. Девушка могла уверять себя, что найдет силы передать Тарику прощальное письмо через слуг и навсегда уедет из Багдада, — до тех пор, пока не увидела отца. Родное лицо, родные глаза, теплые, сильные руки…
Она сорвалась с места.
— Отец!
Тарик оглянулся и заметил, что его догоняет какой-то юноша. Спустя несколько секунд он увидел знакомое лицо. Лицо Эсмы.
— Доченька!
Это слово решило все. Девушка упала в объятия отца и разрыдалась.
— Я думала, что больше не увижу тебя.
— Я тоже так думал… Ты жива! Какое счастье! Идем в дом.
Девушка потупилась.
— Меня ищут, отец.
— Знаю. Все будет хорошо, — сказал Тарик.
Они прошли в сад гарема, в знакомую беседку. На миг Эсме почудилось, будто она вернулась в безмятежное прошлое. Только сейчас девушка окончательно поняла, как тяжело ей пришлось, в каком невероятном напряжении она пребывала последние дни.
— Больше ты никуда не уйдешь, — с облегчением произнес отец.
— Не знаю. Не знаю, что ты скажешь, когда услышишь правду.
Эсма заговорила, и ее слова ранили душу Тарика, как острый нож. Он ласково гладил руку дочери, тогда как выражение его глаз под сведенными бровями становилось все мрачнее.