В то время как Грейс топталась на пороге, все еще не получив приглашения войти, Свен деловито направился прямо к мольберту, за которым работал Виктор. Несколько минут они разговаривали вполголоса, при этом Виктор сидел, а Свен склонился над ним. Пару раз Виктор, зловеще нахмурив брови, мрачно покачал головой, но в конце концов посмотрел Грейс прямо в глаза и неохотно пробормотал стандартное приветствие на датском, явно не заботясь о том, может она его понять или нет. Как я узнала той ночью от мужа, во время этого маленького тайного совещания Свен горячо поклялся, что с Грейс его связывают исключительно платонические отношения и он считает ее милым ребенком из приличной семьи, чье присутствие ни в коем случае не может опорочить наш дом; что нет ничего плохого в том, чтобы радушно принять ее в качестве нашей гостьи.
Хорошо зная о богемных наклонностях Свена и о том образе жизни, который он вел в Париже, мы с Виктором посчитали это утверждение вряд ли заслуживающим доверия. Но с другой стороны, Свен такой непостоянный человек, он так часто и ревностно принимает новую философию, что, возможно, подобное заявление, исходящее именно от него, может быть правдой. А узнав Грейс за время их визита, мы с Виктором были вынуждены признать, что ее естественная и открытая манера поведения, включая нескрываемую любовь к Свену, согласуется с отзывом моего брата о ней как о невинном ребенке. Тем не менее, само собой разумеется, мать Виктора не осчастливила нас ни единым визитом, пока наши гости оставались здесь.
Общаться было нелегко. Словно в противовес своему голосу, который несколько ниже и громче нормы, Грейс очень плохо говорит по-французски и практически ни слова по-датски. Как мы заметили, она неразлучна с черной квадратной коробкой, которую называет «мой кодак». Она машет руками, объясняя, что взяла из дома в Новой Англии практическое руководство по ландшафтной фотографии для тех, кто хочет подражать стилю картин из академии. Однако сейчас ее больше увлекает портретная съемка. Все это не располагает к девушке Виктора, не большого любителя фотосъемки. Не раз завистливый критик высмеивал его творчество за «излишнюю фотографичность» из-за черных и серых оттенков, а также точно переданных деталей. Виктору не польстила даже похвала, напечатанная в этом году в современном журнале. Писатель Адам Моллер — Свен его знает, ну конечно, он знает всех — настоятельно убеждает современных фотографов в том, что им есть чему поучиться у «искусства Рииса», как он это назвал: устранению лишних предметов с заднего плана и, прежде всего, пониманию, насколько важна геометрия света.
Мы узнали, что в рыбацком поселке, где они со Свеном живут, ей стоит больших усилий доставать пленку, а также устраивать темную комнату в сарае, но Грейс, несомненно, не единственный фотограф в поселении художников. Разумеется, вся эта информация доносилась до нас с помощью жестов и фраз, произносимых на помеси разных языков, с предварительным инструктажем и последующими поправками Свена. Мне кажется, за его наносным весельем скрывается больше уважения к этому своеобразному явлению женственности, чем он когда-нибудь проявлял по отношению к какой-либо девушке, грубой ли, утонченной ли, будь то в Париже или в Копенгагене. Естественно, неугомонная Грейс возжелала сделать наши портреты, и, естественно, Виктор наотрез отказался, продемонстрировав такое отвращение, которое не оставило ей возможности для спора даже на языке жестов.
Вторник, 19 декабря.
В эти дни Свен много говорит о какой-то разновидности витализма,[30] с которой он познакомился в кругу новых друзей. Человек должен вступать в контакт с энергией земли, заново открывая свою исходную связь с природой. На смену богемному разгулу, который последовал за смертью дяди и получением наследства, позволившего ему вести беспечную жизнь в Париже, пришло теперь поклонение силам природы. Мы слушаем о солнечных ваннах, ношении тог, плавании нагишом. Все это, как утверждает Свен, должно улучшить плодовитость, так сильно подавленную нашей городской средой. В продолжение его речей Грейс широко улыбается; мы с Виктором не знаем, насколько хорошо она понимает услышанное.
Четверг, 21 декабря.
Милый Свен… У него точно такое же лицо, рыжеватые брови и высокие скулы, какими я запомнила их с детства. И все же как он не похож на школьника, который сидел в соседней комнате при свете лампы, склонившись над тетрадью и делая уроки, пока его младшая сестра принимала водные процедуры под наблюдением фру Эльны Моерх. Мне вспомнился поток воды из медного котла, вскипяченной давно и уже остывшей, так что ванна была неприятно прохладной. Конечно, я подскочила, как только фру Моерх ослабила свою мыльную хватку. Я припоминаю легкость, с которой бежала, голая и мокрая, по направлению к комнате с ярким кругом искусственного света, где прыгнула в кресло, обитое каким-то грубым, но теплым и сухим материалом, и принялась раскачиваться на нем взад и вперед, в полной мере наслаждаясь свободой как от ванны, так и от одежды.
Свен тогда оторвался от своей тетради и сказал: «Ты слишком необузданная, Северина». Слово «необузданная» он произнес четким и высокомерным тоном. Я не поняла его смысла, но смутно почувствовала, что это какое-то отрицательное качество. В проеме показалась тень фру Моерх, а затем и она сама, размахивающая большим полотенцем. Экономка остановилась, опершись одной рукой на дверной косяк, чтобы перевести дух, а затем — и это было для меня самым странным — ее гнев, которого я вполне ожидала, сменился веселостью, никогда ранее не звучавшей в голосе этой женщины. Отказываясь от преследования, она ушла, бросив напоследок: «Просто послушай, что говорит тебе наш маленький джентльмен!»
Но Свен давно перешел от осуждения младшей сестры за ее невыдержанность к откровенному исследованию природы человеческих страстей. Я могу указать дату этой перемены с большой точностью. Когда мой брат приезжал домой из Парижа, получив известие о смерти дяди Мелькиора, его поведение во время похорон было безупречно выдержанным. Но потом он вернулся в Париж, а в свой следующий приезд осенью, на этот раз уже по случаю нашего с Виктором венчания, предстал перед нами совсем другим человеком. Освободившись от ответственности за младшую сестру, которая теперь переходила под опеку мужа, и не завися более от морального одобрения и финансовой поддержки нашего дяди, Свен не терял времени, исследуя свободы, которые открываются перед мужчиной, вступившим в права наследства. Мой брат осуществил желание (которое, возможно, вынашивал долгие годы) примерить на себя роль представителя богемы, отбросив всякие правила приличия, внушаемые нам с детства.