но она не поддавалась. Подбежав поближе, Михаил с облегчением увидел, что священник лежит чуть в стороне.
Не теряя ни секунды, Сергейцев, превозмогая отвращение от тошнотворного запаха, присоединился к остальным. С невероятными усилиями им удалось столкнуть тяжеленную тушу в сторону. Увиденное не могло не шокировать: тело погибшего Олега было буквально раздавлено огромной массой. При падении автомат уперся прикладом в землю. Пластик раскрошился, металлический каркас приклада вошел прямо между ребер. Ствол по самое цевье погрузился в тушу выше. Но этого было достаточно, чтобы лишить человека жизни.
— Вот же… — выдавил из себя водитель манипулятора и, отвернувшись в сторону, изрыгнул остатки завтрака.
Опомнившись, Сергейцев оторвался от созерцания останков человека, знакомство с которым было коротким, но довольно красочным. Ведь именно он обезоружил следователя, когда тот вместе с ныне почившим мэром Кацюком пытался успокоить людей. Это так недавно, но казалось, что прошли уже долгие месяцы.
— Охохо, — подал голос отец Даниил. — Кажется, я живой.
С его очков полностью оторвалась правая дужка, одно стекло треснуло, но осталось в оправе. Мужчина поднялся на ноги, опираясь на автомат, как на трость. Сергейцев сразу же подскочил к нему поближе, хотя от волнения сам едва стоял на ногах.
— Кажется… у нас все получилось? — священник прищурился и посмотрел результат побоища. — Да… А Олег?
— Погиб, — еле слышно сказал следователь, опустив голову. — Я виноват.
В этот момент на его плечо легла рука. Не тяжело, чтобы сделать его опорой, а легко, ободряюще. Дружески.
— Не твоя, — в ушах звучал голос отца Даниила, теплый и ровный. — Или не только твоя. Винить можно кого угодно. Можно винить даже меня — ведь не реши я следовать зову совести, мы бы не отправились хоронить тех молодых людей. А остались бы здесь и, возможно, сделали бы больше. Винить можно тех, кто разбудил этих тварей или, если говорить об этих двоих, не остановил их раньше.
Вопрос в глазах Сергейцева не застал священника врасплох. У него был готов ответ на все.
— Если ты сейчас погрузишься в вину, проблем будет еще больше. Не смотри на меня так, словно я — законченный циник. Для меня важна каждая жизнь. Но если ты будешь вести себя так, словно виноват во всем ты один, ты сильно затруднишь жизнь всем остальным.
Поправив сползающие на кончик носа очки, отец Даниил повернулся к оставшимся двум спутникам:
— Лучше унести его отсюда в тень. В свободную квартиру или — куда угодно, только уберите с жары. Мы потом сделаем все, как полагается, — затем он, убедившись, что рядом никого нет, снова обратился к Сергейцеву. — Ты проявляешь сочувствие и мне это понятно, как и каждому из нас. Но ты проявляешь слабость. Чувство вины для тебя сейчас — худшее проявление слабости.
— Нет, это просто… — попробовал оправдаться следователь.
— Миша! — уже настойчивее заговорил священник. — Пойми. Нас было трое. Мы собрали людей вокруг себя. Теперь нас меньше. Тебя не будут слушать, если ты будешь выглядеть слабым. И удержать людей здесь, спасти их тоже не получится. Уже один провал есть. Все должно быть крепче. Надежнее.
— Я не…
— Хватит уже утверждать, что ты не готов, что ты не лидер. Ни ты, ни я — никто здесь не знает каждого настолько хорошо, чтобы с уверенностью в сто процентов заявить: вот именно тот человек, который поведет вас вперед! — ощутив крепость в ногах, священник поднял оружие и, стряхнув с него остатки земли, повесил на грудь. — Возможно, что среди сотен людей здесь есть те, кто лучше тебя. Опытнее. Но ждать, пока они себя проявят — значит потерять время зря. Действуй!
Он сделал перерыв, чтобы отдышаться: падение было весьма чувствительным и ребра в тех местах, где отец Даниил приложился особенно чувствительно, сильно болели. Рассердившись на себя, он глубоко вдохнул и продолжил.
— Здесь нет политики. Не за что соревноваться. Ни за деньги, ни за ресурсы, ни за людей. Они поблагодарят тебя за спасение. И забудут через год, что ты существовал, что ты сделал для них, потому что память человеческая выкидывает эти ужасы. Просто руководи ими, покажи, что ты приведешь их к спасению, а не к смерти. Понимаешь?
Сергейцев молчал. Не первый день он слушал речи священника, пытаясь разобраться в себе, но чувство вины и того, что он делает что-то не так, не покидало его. Рука, отечески лежавшая на плече, сильно встряхнула его. Настолько, что он не ожидал подобного от слабого на вид отца Даниила.
— Понимаешь? Пора. Времени на раздумья уже нет, — настойчиво повторил он. — Если ты поймешь мои слова только когда последний житель этих мест будет стоять на краю гибели — значит, я ошибался в тебе.
Рука соскользнула с плеча и отец Даниил, слегка прихрамывая, пошел прочь. Двое парней, спрятав тело Олега от палящего солнца, вернулись к Сергейцеву.
— Что дальше будем делать?
— Надо поставить ворота покрепче, — следователь начал раздавать команды.
Из подъездов, заметив, что опасность миновала, а новой пока не предвидится, осторожно выходили люди. Бывшего следователя быстро окружили люди. В полнейшей тишине они слушали его предложения, простые и понятные: очистить двор от деревьев и веток, отправиться еще раз за материалами и возвести несколько баррикад внутри двора на случай, монстры все же прорвутся еще раз.
Он говорил, а сам временами посматривал на священника, словно ждал его одобрения. Разговор с людьми затянулся. Начались вопросы, но отвечать на них оказалось так же легко, как и давать задания. Людей беспокоили очевидные проблемы. К удовольствию Сергейцева, никто из них не говорил о новых вылазках вдаль. Даже человек, которого он запомнил еще утром — того, что ездил на разведку, — не выказывал такого желания.
Люди делились на группы самостоятельно, словно ощутив какую-то свободу выбора. И те, кто раньше неодобрительно отзывался о соседях, различал людей рабочих и офисных, руководящих и подчиненных — все оказались на одном уровне и в равной степени брались за предложенную работу. Теперь у них не было ничего, кроме собственной жизни и за нее они были готовы бороться на равных.
Толпа постепенно разбредалась. Снова появился шум. Инструмент, техника, генераторы — все снова заработало. Во время разговора Михаил безуспешно пытался подсчитать, сколько человек находится в лагере, но сбился, прикинув что только рядом с ним было не меньше двухсот пятидесяти мужчин, тогда как в квартирах сидели еще старики, дети и женщины.
— У нас все здорово упрощено, — сказал он священнику, когда последний парень нашел себе занятие и таскал распиленные на бревна деревья. — Вернее, было здорово упрощено. То