— Когда тебя выписывают? — вдруг последовал от него вопрос, и я было хотела слабо улыбнуться, но следующие его слова убили мою надежду: — Ладно, неважно, устрою выписку до голосования. Позовем репортеров, сделают фото нас четверых.
Отец всё еще выглядел недовольным, но смотрел требовательно, словно чувством вины пытался заставить меня делать то, на что я бы не согласилась. Так вот в чем дело. Начал с наездов, чтобы я не артачилась и согласилась сделать с его новой семьей счастливое семейное фото для репортеров.
— В общем, будь умницей и не подведи, тогда я не заблокирую тебе карту.
Стиснула кулаки, собираясь отказаться, а затем прищурилась и сделала иной выбор. Кивнула, а сама вдруг подумала о том, что если я деньги с карты не трачу, это значит, что делает это кто-то другой. И мне лишь нужно узнать, кто.
Оставшись одна, вернулась в палату. Порадовалась за Крис, у которой появились подвижки в ее недуге, а сама задумалась о том, что происходило вокруг меня.
Казалось, будто я оплетена чужой паутиной и не вижу эти невидимые нити, которыми опутана вся моя жизнь.
Списывающиеся деньги с карточки, которые отец приписывает мне.
Сговор Лилии с секретарем директора школы, ее влияние на найм сотрудников, а главное, сурдолога, который должен работать непосредственно со мной. В памяти вдруг всплыли моменты ее прихода в интернат, когда я случайно заставала ее с руководящим составом.
Сердце мое гулко заколотилось, а внутри заворочались мысли, которые дарили мне хоть и незначительную, но надежду. Дурочкой я не была, и в ее добрые намерения не верила. Могло ли быть такое, что… мой диагноз не был верным? Мечтать ведь не запретишь…
Прикрыла глаза, на время забыв об этом, ведь пока я всё равно никак этого проверить не могла. Тем более подозрительным казалось ее поведение в последние разы. Была уверена, что всё это связано с предстоящими выборами отца, который казался мне более взвинченным, чем обычно.
И последнее, что беспокоило меня, пожалуй, сильнее всего остального.
Алиса и ее взаимоотношения с Сергеем, чье появление сыграло роль в нашем общении с Глебом. Мысли о нем вспарывали мне грудную клетку и заставляли болеть сердечные мышцы, и от переизбытка эмоций я взяла в руки телефон и написала ему сообщение в ватсапе. Одна серая галка, скрытое время последнего посещения. Не сразу догадалась, что дело не в офлайне, а в том, что он меня, видимо, заблокировал.
Красные от стыда и негодования щеки еще долго заставляли меня вертеться в постели, но после я уснула. Вот только при пробуждении эта мысль всё равно не оставляла меня в покое. Чувство обиды не отпускало, а сердце продолжало ходить ходуном.
Из ступора меня вывел лишь послеобеденный врачебный обход. Среди них оказался дедушка Глеба, Дмитрий Елисеевич Вознесенский.
— Если бы знал, что ты к нам поступила, Нина, давно бы пришел. Ну-ка, что тут у нас? — прочел мой анамнез и улыбнулся. — Вижу, идем на поправку. Радует, радует. Давай, рассказывай, как ты, Нин?
Я не слышала его тон, но отчего-то мне казалось, что он был ласковым. Как и прежде, еще когда был жив дедушка Кирилл. Опустила глаза на несколько секунд, чтобы не расплакаться и взяла в руки телефон. Не успела напечатать, как заметила движения Олеси, медсестры, которая была приставлена к нашей палате. Она поясняла Вознесенскому о моей проблеме. А вот я покраснела, заметив, как мужчина нахмурился. Стало отчего-то стыдно. Не за себя, а за отца, который настолько конспировался, что теперь мне приходилось обтекать, пытаясь объяснить бывшим знакомым о своей непростой ситуации.
— Твой отец мне ничего не говорил, Нина, — поджав губы, сочувствующе глянул на меня, затем прищурился. — Ты, правда, по губам читаешь?
Дождавшись моего кивка, взял в руки свой телефон, набрал какой-то номер и снова посмотрел в мою сторону.
— Ну, от дочери Валентины меньшего я и не ждал. Так, Олеся мне вкратце только что сказала о твоем диагнозе, но кое-что меня смущает. Ты не против, если тебя осмотрит мой знакомый?
Неуверенно повела плечами и напечатала ответ на смартфоне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Главное, чтобы отец не разозлился. У него предвыборная кампания в самом разгаре».
На дедушку Диму эти слова подействовали, как красная тряпка для быка. Во всяком случае, цветом он явно стал похож на ярко-алый флаг.
— Работа, предвыборная кампания, лучше бы все эти бизнесмены о детях своих так же усердно пеклись, — хмыкнул Вознесенский, а затем стал вчитываться в документы. — С каких пор ты Жданова? Отец же у тебя Топорков.
Вопрос застал меня врасплох, и я отвела глаза, не в силах даже ответ напечатать. Стало вдвойне стыдно за всю эту ситуацию. Посмотрела на него снова спустя секунд десять, постаралась улыбнуться и неопределенно пожала плечами, дескать, так уж вышло.
— Кое-что для меня вырисовывается, — произнес странную фразу седовласый мужчина и оскалился, словно на что-то разозлился, но затем снова принял благодушный вид. — Глеб знает, что ты в больнице?
Качнула головой, хотя не была уверена. Вопросы Вознесенского мне в принципе казались странными, но следующие слова заставили меня впасть в ступор.
— Я, старый дурак, должен был догадаться, что эти две пришли неспроста. Глеба, видать, не выходит у них окучивать. Ладно, сегодня он как раз к матери придет, у него сам спрошу, — произнес, скорее, для себя, чем для меня, а затем встал с моей постели и сжал мою ладонь. — Ни о чем не беспокойся, Нина, хорошо кушай, смотри мне, я теперь у Олеси буду каждый день отчет требовать.
Погрозил мне пальцем, а затем ушел с медсестрой, оставив после себя флер вопросов. Но один волновал меня особенно сильно. Что значит, Глеб придет к матери? Она тоже здесь в больнице где-то лежит?
Поднялась, чувствуя нужду навестить ее, ведь она была хорошей женщиной, дружила с моей мамой, и теперь, когда я знаю о ее нахождении здесь, просто обязана узнать про состояние ее здоровья.
Не откладывая задуманное дело в долгий ящик, поднялась и вышла из палаты, вот только не рассчитала, что совершенно не знаю, куда идти и кого искать. Демидову Арину Дмитриевну? Или Вознесенскую? Вдруг она не меняла фамилию после брака.
Потоптавшись, пошла в сторону сестринской. Телефон со мной, так что придумаю что-нибудь. Медсестры странно на меня посмотрели, но направление указали. Вот только, оказавшись на пороге одиночной палаты, внутрь я не вошла. Застыла на пороге с занесенной ногой и в шоке смотрела на Глеба, чье лицо выглядело так беззащитно, что меня пробрало до дрожи. Никогда его таким не видела.
Он сидел на стуле около кровати, держал в руках ладонь матери и бездумным взглядом выискивал что-то на ее лице.
Время для меня словно остановилось, но я не желала его ускорения, с жадностью глядела на настоящего Глеба, которого он прятал глубоко внутри себя.
Но момент был мимолетным, временным. Парень почувствовал мое присутствие, медленно поднял голову и заметил меня. Скулы его заострились, на них проступили желваки, брови двинулись ближе к центру, а взгляд… Взгляд похолодел, словно я была последним человеком на земле, которого он хотел видеть.
Глава 22
Как ни странно, он меня не прогнал. Только с недовольством наблюдал за моим приближением. Я подошла вплотную к кровати и встала у изголовья, с болью в глазах глядя на его мать. Она помнилась мне доброй, с сияющими глазами, дружила с моей.
Губы у меня пересохли, но я подняла голову, облизнула их и одними губами произнесла фразу.
— Что с ней случилось?
Глеб дернулся, словно не ожидал от меня вопроса, но я правильно угадала момент. Он смотрел прямо на меня и сумел понять, что именно я спросила. Я ожидала, что не ответил, проигнорирует или даже выгонит, но этого не произошло.
— Упала с лестницы и ударилась головой, — помолчал, а после добавил: — впала в кому.
Мужская ладонь коснулась материнского предплечья, сжала кисть. В этом жесте я увидела испытываемую им любовь. Трогательный момент, который я своим появлением, казалось, испортила.