— Молодец, сучка, — сказал мент, ритмично двигая задом, — готова к работе… мокрая уже вся… хвалю… и тебе хорошо, и мене приятно… не будь дурой, расслабься, я тебе сейчас покажу, кто в доме хозяин… ну же… давай… давай…
— Чего давать, гад, дала уже всё, что есть и чего нету, вернее, не дала, а ты, гадёныш, сам взял, — думала я про себя, чтобы проскочить другие мысли.
Я давно научилась переключать думки, в минуты, когда думать о том, что происходит со мной, невыносимо. Хотелось лягнуть эту тварь ногой, но он держал меня с такой силой, что я не могла шевельнуть не то что ногой, даже пальцем.
Мент начал дышать всё тяжелее, слова его сбивались и с ритма, и с мысли, если они вообще были у этого урода. Он перестал бормотать свою ахинею, сосредоточившись на ритмике движений, методично вгоняя в меня свой длинный член. Остальные мужики, стоя поодаль, ржали и давали советы дружку-сотоварищу. Но он вряд ли что-то слышал, увлечённый процессом — запрокинув голову, он работал бёдрами и громко стонал. Когда дядька, наконец, облегчившись, крякнул и высвободился, я даже не успела вздохнуть и поменять позу — следующий тут же пристраивался на освободившееся место. Затем третий проделал тоже самое, что и первые два. Когда я уже подумала, что отделалась, пусть не лёгким, испугом…
— Куда пошла… — протянул один из ментов и схватил меня за руку, стоило сделать шаг в сторону от машины.
Подтолкнув к газику, мужик снова согнул меня пополам. Лицом я брякнулась между ног дядьки, который сидел на месте рядом с водительским. Он уже вытащил из ширинки толстый член и потирал его пятёрней, оживляя полудохлый орган. Как только моё лицо оказалось в нужной позиции, он сунул в мне рот сначала пальцы, чтобы разжать зубы, а затем и своё хозяйство… одной рукой продолжая придерживать член, другой вцепился в мои волосы и помогал движению головы. Всё ещё мягкий член начал расти у меня во рту, заполняя собой пространство… От обиды хлынули слёзы… Но в это время я почувствовала, что сзади кто-то елозит. Я напряглась, понимая, что сейчас будет очень больно — там, куда пытался пропихнуться труженик невидимого фронта, само по себе мокрым не становилось. Какое-то мгновение я еще надеялась, что у мента ничего не получится — туда мягким членом не влезть, но ему удалось сделать это… сначала он засунул палец, от чего у меня потемнело в глазах, а затем, видимо, возбудившись от этого, деранул членом, ставшим металлическим, так, что я взвывала от боли, а по ногам потекла струйка горячей крови.
Домой я пришла только к утру. Открыв дверь квартиры, буквально ввалилась, рухнув Жанке под ноги. Она затащила меня в ванную, сорвала грязные, разорванные вещи и, уложив в тёплую воду, стала мылить, ласково водя по телу своей почти детской ладошкой, с обмылком мыла в ней. Тщательно намылив меня, Жанна спустила воду и, включив сильным напором душ, стала обмывать пену. Я лежала на дне никелированной ванны, послушно подставляя бока под строю воды.
— Ну, хорошая моя… давай, подними ручку, хорошо, умница, — бормотала Жанна, — а теперь помоем нашу мышку… — она направила струю тёплой воды между ног, немного раздвинув их, чтобы вода прошла внутрь. Я застонала, — бедная моя, хорошая, разодрали всю, сволочи… — причитала Жанна.
Потом Жанна чуть ли не на руках отнесла меня на кровать и вытерла большим полотенцем. Я лежала, распластавшись на кровати, не в силах шевелиться. Тело ломило, будто по нему проехали катком бетоноукладочной машины. Жанна растёрла меня маслом, аккуратно массируя ноющую кожу, затем надела рубашку и принесла рюмку водки. Слёзы текли по щекам, и я глотала их, слизывая с сухих потрескавшихся губ.
— Сволочи, — тихо сказала Жанна, улегшись рядом со мной, — не плачь, хорошая моя… всё пройдёт… пройдёт… а мы всегда будем вместе… всегда…
Никогда не говори «никогда». И «всегда» тоже не говори. Вот и нет теперь Жанны. Она уехала. В прекрасное далёко. И увезла с собой мою мечту. А я осталась. Одна. Совершенно одна. Потеряв подругу, я рассталась и с мечтой.
— Значит, не судьба, — размышляла я, одиноко коротая время на своей кухоньке. — Ну, не всем же в рубашках рождаться… Вот Жанка. Она везунчик. Приехала из своего сраного Иваново в Москву и как раскрутилась. И в детстве её никто не обижал. В восемнадцать девственность сохранила. Это же надо… и тут попала в надёжные руки. Другой бы изнасиловал и имени не спросил. А Седой вон, как отец родной… Тоже её целку хранил до лучших времён. Как знал, что пригодится. Потом я подвернулась. Это уж вообще лотерея. Почти мильон выиграла. Жила как у Христа за пазухой. И вот теперь Дитер. Это уж точно джек-пот. Главный выигрыш. Сколько баб мечтают о таком счастье, а досталось оно Жанке.
Я всё думала и думала, прикуривая одну сигарету за другой. В чёрном квадрате окна отсвечивало моё изображение, расплывчатое в тумане сигаретного дыма. За стеклом властвовала ночь. Сине-фиолетовая, как негр из Буркина, который Фасо. Именно таким же чёрным виделось мне моё будущее. Обида за то, что мне не везёт, рвала на части душу. Рвала и не зашивала. Так и валялись по квартире обрывки моей души…
— Ну, и пусть… пусть Жанка поживёт как человек. Посмотрим, может, и я вывернусь, — успокаивала я себя, отвлекая от дурных мыслей, но они лезли в мою башку с непреодолимой наглостью. — Но всё же… всё же… ну, почему мне так не везёт в жизни?!
2.
Проституткой я была не с рождения. Всё как раз наоборот. Родилась я в приличной семье в самом центре Москвы. В сталинке с высокими потолками и дежурными милиционерами у входа. Мой дед выслужил эту квартиру много лет назад, ещё при жизни самого отца народов. В ней выросла моя мама. Потом вот и я.
В нашей семье всё складывалось, как нельзя лучше. Никого не репрессировали. Не посадили. Мои бабки и деды умерли в своих кроватях от старости. Первой, на ком «отыгралась» судьба за все счастливо прожившие предыдущие поколения, была моя мама. На ней закончились хорошие времена нашей семьи. Словно кто-то сглазил или проклял нас, сделав мою маму и меня несчастными, отбывающими наказание за чьи-то прегрешения. Я часто задумывалась над этим. Меня нестерпимо мучило — почему кто-то грешит, а кто-то отвечает? Почему именно мне пришлось рассчитаться за зло моих предков? Но вряд ли кто-то сможет ответить на эти вопросы. Ответы, видимо, уйдут в небытие, как ушли те, из-за кого я была обречена на страдания.
Несчастья начались, когда моя мама влюбилась не в того. Так говорили, во всяком случае, у нас дома. Когда я была совсем крохой, слышала разговоры взрослых на кухне, буквально въевшиеся в мою память навсегда. Я сидела на высоком деревянном стульчике, сделанном специально для маленьких детей, и послушно открывала рот, давая возможность сунуть в него ложку с кашей. Мама кормила и одновременно с этим жаловалась бабушке на непутёвого Генку, моего отца.