Однако, побывать в этом славном заведении ему так и не пришлось — пока он собирался с мыслями и мялся у порога, дверь кабака распахнулась, и на улицу буквально вывалился весьма колоритный моряк, чуть не сбивший с ног Сигвальда. Его крупные руки с резко выделяющимися венами покрывало великое множество шрамов и черных татуировок, среди которых более всего было заметно изображение буревестника; на голове красовалась красная повязка, а в ухе болталась массивная золотая серьга. По сравнению с ним Сигвальд выглядел хилым подростком, но, заметив на шее старого морского волка боцманскую дудку, Сигвальд решил, что это его единственный шанс уйти в плавание, и пошел в лобовую атаку:
— Вы боцман «Черного Буревестника?» — прямо спросил он, став на пути моряка.
Выросший у самого моря Сигвальд отлично знал это судно, которое несколько лет подряд регулярно привозило в Ралаах редкие специи и другие товары, а после того, как власти спохватывались и принимались ловить лихих контрабандистов, легкий «Черный буревестник» на всех парусах уходил в голубые дали.
Боцман только отстранил Сигвальда и, даже не удостоив взглядом, хрипло рявкнул:
— Отвали, щенок!
Однако юноша не унимался и уверенно заявил:
— Я хочу служить на вашем судне!
Теперь моряк оценивающе глянул на Сигвальда единственным глазом и, криво ухмыльнувшись, сказал, что ему на судне салаги не нужны. Однако Сигвальд упрямо твердил боцману о своем желании, пока окончательно не вывел моряка из себя:
— Да якорь тебе в корму и крысу под койку! — прорычал он, замахнувшись своим кувалдоподобным кулаком и целясь Сигвальду в глаз.
Быстро припомнив отцовские уроки рукопашного боя, юноша увернулся от этого удара, сразу же за которым последовал другой, от которого ему, впрочем, тоже удалось уйти. Когда боцман замахнулся на него в третий раз, Сигвальд по привычке ударил его по ребрам, но очень скоро пожалел о своей выходке — огромный и твердый как камень кулак боцмана впечатался ему в нос и отправил в нокаут.
Когда Сигвальд поднимался с пыльной дороги, вытирая кровь из разбитого носа тыльной стороной ладони, к нему подошел боцман и, еще раз оглядев его с головы до ног, спросил с усмешкой:
— Ну? Все еще хочешь служить на «Черном буревестнике»?
— Хочу, — твердил он, шмыгая носом.
— Ладно, салага, твоя взяла. Пойдешь юнгой, а то у нас в прошлое плавание одного криворукого смыло за борт. Так, глядишь, и выйдет из тебя толк.
Первое плавание Сигвальда должно было продлиться две недели — ровно столько, сколько нужно для того, чтобы дойти от Ралааха до Бухты Сов на западном побережье Ригонтарда. Первая неделя пути прошла без происшествий — в это время Сигвальд отчаянно старался запомнить морские термины, которыми изобиловала речь моряков, и был занят в основном тем, что почти все время драил палубу и выполнял поручения старших товарищей.
Несмотря на рутинность и тяжесть своей работы, Сигвальд являл собой пример такого дисциплинированного моряка, какого уже давно не было на «Черном буревестнике». Каждый день он работал до изнеможения, каждой клеткой тела чувствуя свою причастность к общему делу, ощущая, как с каждым днем он все больше и больше пропитывается морской жизнью.
На восьмой день пути корабль попал в штиль. Жизнь Сигвальда от этого не изменилась, разве что еду и питьевую воду стали выдавать экономнее, что сильно отразилось общем настроении. Четыре дня царило полное безветрие, четыре дня среди моряков нарастало беспокойство, которое не обошло стороной и неопытного Сигвальда. Когда он в краткие часы отдыха смотрел на гладкую, как зеркало, поверхность воды, ему казалось, что ветер больше никогда не подымется, что их корабль навеки затерян среди бескрайнего моря, и что живым отсюда никто не выберется. Но эти мысли не пугали юнгу, а скорее расстраивали — ему не хотелось умирать, не испытав на своей шкуре всех морских приключений.
К полудню пятого дня, когда матросы, переделав всю возможную работу, бродили по раскаленной солнцем палубе, злые, как рой ос, внезапно поднялся легкий северный ветерок, который, наполнив паруса, погнал корабль в направлении Итантарда. Сначала моряков обрадовало такое положение дел, однако следующие два дня ветер все усиливался, и бывалые морские волки предсказывали беду.
Так все и случилось — через пару дней небо затянуло черными тучами, а ветер усилился настолько, что паруса рвались, как старая ветошь, и их пришлось убрать — корабль попал в шторм. Судно уже давно сбилось с курса и неслось куда-то по воле волн. Очень скоро разыгралось настоящее светопреставление: дождь лил как из ведра, но на это, казалось, никто не обращал внимания, молнии разрезали небо на куски яркими вспышками, гром грохотал так, что за его раскатами моряки не могли расслышать команд. Бросаемое из стороны в сторону огромными волнами судно страшно скрипело, но не сдавалось стихии и не получало значительных повреждений.
Сигвальду казалось, что если так пойдет и дальше, то все это может закончиться благополучно, но его надежды пошли прахом, когда он услышал, как впередсмотрящий сообщил, что они вот-вот налетят на рифы. Подтверждение не заставило себя долго ждать — все моряки почувствовали резкий толчок и услышали громкий треск, а потом и голос одного из матросов:
— Капитан, вода заполняет трюм!
— Людей на помпы!
— Бесполезно — в пробоину кит может пройти.
— Тогда шлюпки на воду!
Матросам идея со шлюпками пришлась по сердцу, но на поверку мест в них оказалось вдвое меньше, чем моряков на борту. Те, кому не хватило мест, могли бы позавидовать своим более удачливым товарищам, если бы не увидели, как в течении пары минут лодки одна за другой разбились о скалы или перевернулись, и как почти спасшиеся моряки исчезли в темном бурлящем потоке.
После этого происшествия на корабле началась настоящая паника, распаляемая новыми толчками и усиливающимся креном судна. Боцман и другие офицеры что-то кричали, но Сигвальд стоял у мачты, уцепившись за толстый канат и не двигался с места, пока пробегавший мимо боцман не обратился к нему лично:
— Спасайся, мать твою, прыгай за борт! — Сигвальд сначала не мог понять, что от него хочет старый боцман. — Прыгай и греби подальше от водоворота!
Наконец-то до юнги дошло, что за приказ ему отдали, но он, уже попрощавшись с жизнью, решил погеройствовать напоследок:
— Я не крыса, чтобы бежать с тонущего корабля! — с горячностью выпалил он.
— Ты не крыса, ты кретин! — заорал на него боцман, выхватив из ножен на поясе короткую широкую саблю. — За борт, живо! Это приказ! Если ты не прыгнешь, я перережу тебе глотку и сам выброшу в море!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});