— И этой королевой была я?
— Я узнал тебя с первого взгляда.
— Какая изысканная ложь!.. Но все равно, мой родной, спасибо тебе.
— Ты плачешь? — взволнованно спросил Саня, целуя влажные сияющие глаза. — Что случилось, любимая?
— Ничего не случилось, — Лора глубоко вздохнула, сглатывая так некстати подступившую горечь. — Не обращай внимания, — она уткнулась в его плечо, сбросив на пол сбившуюся в ногах простыню.
— Какие волшебные линии, — свободной рукой он провел по плавным извивам спины, задержав ладонь на последнем подъеме. — Я просто дурею, с ума схожу.
— Обводы?
— Обводы, обводы, — горячо шепнул он, ощутив, как в отдалении зарождается, вскипая радужной пеной, новый накат.
— Как у чайного клиппера?
— Как у чайного! Как у виолончели!
— Не бросай меня, Сандро! — выскользнув из-под его руки, она перевернулась на спину. — Не бросай…
— Да ты что! — встрепенулся он, приподнявшись на локте. — Как только такое могло прийти в голову… И тебе не стыдно?
— Стыдно, Санечка. Старая баба, а влюбилась, как кошка, и ничего не могу с собой поделать.
— Это ты-то старая? — он засмеялся, и этот его не к месту громкий и продолжительный смех мог бы показаться принужденным, если бы не звучала в нем неподдельная радость, густо замешанная на жалости и смутной тоске. — Ты юная круглозадая Афродита, выброшенная случайной волной на пустынный берег.
— Оставь в покое мой зад, коварный соблазнитель!.. Ты жуткий льстец и, ко всему прочему, ловелас. Знаешь?
— Понятия не имею. Гнусная клевета.
— Знаешь, знаешь… Ты хитрый.
— Я хитрый? Никогда за собой не замечал.
— И любострастный.
— Что это значит?
— Сам знаешь, не разыгрывай простачка… Мне очень хорошо с тобой, Саня! И страшно.
— И мне, любимая, тоже страшно. Это подарок судьбы. А любострастный — плохо или хорошо?
— Наверное, хорошо, если только со мной.
— С тобой, только с тобой.
— До сих пор не могу понять, как тебе удалось залезть ко мне в постель? Бочком, бочком, словно лещ под сетью. Как ты ухитрился?
— Сам не знаю. Повезло.
— Думаешь, я так легко к себе допускаю?
— Ничего я не думаю. У меня сердце чуть из груди не выскочило.
— Почему, хотелось бы знать?
— Так боялся.
— И чего же ты боялся? — Лора приникла губами к его груди и, медленно сползая книзу, осыпала легкими, почти некасаемыми поцелуями. — Чего же это он так боялся, трусишка?
— Всего.
— Всего он боялся, всего…
— Что не получится от волнения.
— И теперь боишься?
— Теперь не боюсь, — почувствовав, как сжалась ее рука, он задохнулся от блаженной истомы и нежности. Острые ноготки причиняли легкую боль.
— Попался?
— Ага, еще с того раза.
— То-то же. Смотри у меня, — потянув его на себя, она откинулась с тихим стоном и, разметав волосы по подушке, опустила веки.
Любовный лепет, когда слова значат так мало, не вмещая и крохотной доли всего того, что так и рвется наружу, смешался в торопливых объятиях, обретших вскоре выверенный и осмысленный ритм.
— Говори… Говори, — понукала она, отстукивая зубками. — Со мной нужно говорить… Ненавижу молчание.
— Моя прекрасная, — шептал он, не слыша себя и проникаясь дрожью ее направляющих пальцев.
В постели Лора называла все своими именами, но звучало это как-то по-особенному, обновленно и чисто, словно впервые было названо на еще безгрешной Земле.
— Какой ты сильный, Сандро, — опустошенно выдохнула она, прижимаясь всем телом. — Ты это нарочно?
— Нарочно, что?
— Тебе нравится, как я визжу, змей.
— Ужасно. Я прямо балдею.
— Балдей, балдей… У тебя было много женщин?
— До тебя — ни одной.
— Милый лжец! Врет и не краснеет.
— Каков вопрос, таков ответ.
— Ну скажи, сколько? Десять, двадцать, может, все сто? Неужели сто, Саня? — она сама не понимала, зачем затевает этот дурацкий разговор, уместный разве что наутро после выпускного бала. — Признавайся мерзавец! — колотила кулачками в его волосатую грудь и не могла сдержаться.
— А у тебя? — он расслабленно потянулся. — У тебя сколько?
— Что?! — она взметнулась и нависла над ним, тесно сдвинув колени. — Ну и нахал! Разве можно спрашивать женщину о подобных вещах?
— Не хочешь — не отвечай.
— А ты?
— Что я?
— Хочешь?
— Не хочу, потому что люблю тебя, дура. Люблю!.. А все остальное не имеет значения.
— И я люблю тебя, мой сладенький. Очень люблю. Все глаза выплакала. Как ты меня чудесно назвал: «Дура»! Дура и есть.
— Нет причины горевать, любимая. Радоваться надо.
— Чему радоваться?.. У нас осталось только два дня.
— Два дня, две ночи и еще тысяча дней и ночей.
— Не знаю, Саня, не знаю… Все так сложно, запутано.
— Не вижу особых сложностей, — неожиданно для себя выпалил он. — Оставайся у меня!
— То есть как? — Она была явно ошеломлена. Ее левый, косящий в бурные мгновения глазик немедленно расширился и соскользнул с оси.
— Как ты прекрасна! — он бережно поцеловал это дивное ведьмино око. — Очень даже просто: оставайся, и все.
— Странное предложение, — ее опаленное скрытым пламенем лицо стало совершенно неузнаваемым. — Ты в своем уме?
— Решай сама, Лора. Лично я совершенно свободен.
— Но не я!
— Тебя пугает развод? По собственному опыту смею заверить: ничего страшного.
— Сам не знаешь, что говоришь.
— Боишься сменить дворец на хижину?
— Дурачок ты, Сандро, — она отвернулась, скрывая слезы. — Никакой дворец не стоит хорошей постели, поверь мне… Плевать я хотела на любые хоромы, но и насчет своего дивана не обольщайся. Ты не самый лучший в мире любовник, хотя ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой… Не обижайся, миленький.
— Что ты хочешь этим сказать? — он почувствовал себя уязвленным.
— Никаких задних мыслей. Позволь, я встану.
В круглом зеркальце у изголовья, которое Саня использовал для бритья, отражались ее руки и грудь. Застегнув лифчик спереди, она перевернула его и легким эластичным движением упрятала свои нежные бледно-розовые звездочки в ажурные чашки.
Вспомнилась ночь на верхней палубе под крупными звездами, провожавшими еще Одиссея.
«Знай, — сказала она, поднимаясь с колен, — я всегда готова сбросить платье».
Теперь она собиралась его надеть. Впервые за целых три дня. Это могло ничего не значить или, напротив, означало многое.
— Не понимаю, чем мог тебя обидеть.
— Я вовсе не обижена, Сандро, скорее смущена. Во всяком случае хорошо, что ты так сказал. Немного неожиданно, правда, но хорошо. Я благодарна.
— Благодарна? — он горько усмехнулся. — Не таких слов я от тебя ожидал, Лорхен, не таких.
— А каких, мой повелитель? Думал, стоит поманить меня пальцем, и я растекусь?
— Зачем ты так, Лора?
— Не грусти, — послюнив пальцы, она пригладила ему волосы на висках. — Не грусти, мой темнокудрый любовник. Будет и на нашей улице праздник.
— Когда?
— Посмотрим. Придется набраться терпения, иначе можно наделать непоправимых глупостей. Ты понял?
— Не совсем.
— Скоро поймешь. Не будем портить себе оставшихся минут. Люби меня, Саня, люби.
Оба чувствовали, что переступили какой-то рубеж, и почти инстинктивно избегали резких движений в еще неосвоенном пространстве, чреватом любыми неожиданностями, вплоть до разрыва.
Телефонная трель прозвучала сигналом тревоги. Чуждый сантиментов, чреватый любыми неожиданностями мир напомнил о себе грубо и властно. После вчерашнего разговора с редакцией Саня забыл отключить звонок. Как и положено, оплошность дала знать о себе в самый неподходящий момент.
— Возьми, — сказала она, умудренно сочувствуя его колебаниям. — Чему быть, того не миновать.
Подняв аппарат с пола, он снял надтреснутую, скрепленную розовой изоляционной лентой трубку.
— Добрый день, Александр Андреевич, — приветствовал его незнакомый голос.
— Добрый…
— Извините за беспокойство, но мне необходимо срочно переговорить с Ларисой Климентьевной.
— С-с Ларисой? — вздрогнув, словно от электрического разряда, Саня зажал микрофон. — Тебя! — затравленно передал он одними губами.
— Спроси, кто, — не изменившись в лице, но так же беззвучно велела она.
— А куда, собственно, вы звоните? — сумел совладать с собой Саня. — Кто говорит?
— Извините, если попал не туда. Мне нужен Александр Лазо. Моя фамилия Смирнов, Валентин Петрович Смирнов.
— Смирнов? — излишне громко переспросил Саня. — Валентин Петрович?.. Что-то не помню такого, — он выжидательно уставился на Ларису.
— Я подойду, — она потянулась за трубкой. — Теперь уже все равно… Охранник мужа, — шепнула в самое ухо. — Не волнуйся.