Читать интересную книгу Сержант Каро - Мкртич Саркисян

— Наконец-то завтра выйдем из этого проклятого колодца, — говорит капитан Абрамов. — Предупреди командиров взводов. Подготовь.

— Слушаю.

— Желаю успеха!..

10 апреля 1943 года

Высота взята!..

Немецкая оборона разбита наголову. Истреблена так, что в окопе не осталось ни одного живого существа. Глубоко вырытые траншеи полны искрошенных, обезображенных, почерневших трупов…

А с нашей стороны!..

Из только что пополненной роты нас осталось только четверо: я, Сергей, Папаша и командир пулеметного взвода Борисов. Это был такой разгром, что из целого полка едва можно было составить один взвод…

А весеннее утро было такое ясное, такое чистое, что даже артиллерийские залпы не сумели нарушить его очарования. Около четырех часов артиллерия поливала свинцом неприятельские окопы. Когда наши танки поднялись в атаку, казалось, немецкая оборона вряд ли попытается сопротивляться. Но ураганный огонь стал расплавлять наши цепи. Вот тогда-то в моей голове возникла мысль сохранить в резерве один из взводов. Это было запоздалым открытием, но все же открытием. Я чувствовал, что в этом ужасающем огне наша рота растает, а в последний решительный час даже взвод может сделать многое. Первый взвод был отправлен назад, в окопы.

Не успели они отойти и ста пятидесяти метров, как враг перевел артиллерийский огонь в наш тыл и бросил в контратаку все свои силы, включая танки. С обеих сторон стало невозможно ни отступать, ни идти вперед. Наши танки врезались в неприятельские цепи и стали давить и раздирать людей. Наши нервы оказались сильнее, а воля к победе тверже. Танки горели, выбрасывая дым и пламя. Танки стали редеть. Все перемешалось…

Потом немецкие танки повернули назад. Это и решило судьбу сражения. Атака возобновилась, и наши солдаты врезались в глубь обороны противника. Я выпустил красную ракету. Первый взвод в полном составе перешел в наступление. Немецкая защита была истреблена. Наступающие пали, вырвав победу у врага.

Высота была взята.

После атаки не было смысла продолжать наступление и подвергать риску оставшиеся силы. Надо было думать о сохранении высоты, взятой ценой таких больших жертв.

Прибыло пополнение, и нас перевели в тыл. Теперь последствия боя стали ясны. Были убиты начальник политотдела полка, начальник штаба, командир нашего батальона и многие другие.

— Мо-ло-дец! — произносит раздельно командир полка, хлопая меня по плечу. — Если бы с самого начала мы поступили как ты, сражение не обошлось бы нам так дорого.

«Человек самый дорогой капитал», — звучат в ушах знакомые слова. А кругом трупы… Самый дорогой…

Борисов подавлен.

— Каких ребят потеряли, каких ребят!.. Как мне забыть их, моих орлов? Да мне жизни не хватит для такого горя…

Село довольно далеко от фронта. Мы все четверо отдыхаем сегодня, вернее, хотим отдохнуть, но не можем. У меня опять началась головная боль. Приходит Сергей с тремя бутылками водки и двумя убитыми зайцами. Это единственное средство против усталости.

— Откуда зайцы? — спрашиваю я.

— Их полно в кустах. Это дезертиры, убежавшие от войны. Пришли прятаться в кустах и попали в наши руки.

Но натянутые нервы сопротивляются, водка не может притупить их.

Я пишу дневник. Я знаю, что тот, кто не был на поле боя, вряд ли поймет испытание, которому подвергается сейчас человеческая душа. Да, здесь люди убивают друг друга, убиваю и я, но убийство не моя профессия. Меня не толкает на убийство даже инстинкт самосохранения, нет. Самое высокое чувство-патриотизм в соединении с чувством долга — поднимает мою руку на врага. Убивая, я сражаюсь против убийства. Вот разница между мною и врагом.

Ребята храпят во сне, а я мучаюсь болезнью дневника, хотя это лишнее. Буду ли я вести дневник или нет, но всего этого не могу забыть — и не забуду никогда!..

14 апреля 1943 года

— Оник!.. Родной!..

Оник оборачивается и бросается мне в объятия.

— Итак, я не убит, и мы вновь вместе, — начинает он медленно. — Как хорошо, что мы снова встретились!..

— Ну, как? Откуда?

— Из-под высоты N. Мой взвод растаял, вот сидим здесь и ждем пополнения…

— Ясно, ясно… И я оттуда.

Этим кончается наш разговор вокруг последнего боя и начинаются расспросы:

— Какие вести из дому?

— Здоровы. От Маник нет писем, не пойму, в чем дело.

— Что еще?

— Ты лучше расскажи о своих.

— У них все хорошо. Было бы плохо, тоже ведь не написали бы.

Беседуя с Оником, доходим до избы на краю села, где мы размещены.

Отсюда открывается чудесный вид. Неглубокий, широкий овраг разделяет село на две части, небольшая, мелкая речушка сверкающей саблей врезалась в него. В овраге словно шел снег и осел на деревьях: расцвели вишни.

Оник задумчиво смотрит вниз.

— Как напоминает наше ущелье, — вздыхает он.

— Наше ущелье глубже, берега скалистые, речка бурная, — замечаю я. — Здесь все мягче и спокойнее…

— Эх, остаться бы мне в живых, — подавленным тоном говорит Оник. — Такую бы я свадьбу сыграл в нашем саду!..

— А почему ты не должен остаться в живых? — возражаю я.

— А почему должен, почему? — вспыхивает он. — Что, эти убитые хуже меня?

— Будешь жив, — беспечно добавляю я. — Говори о жизни, умереть легко.

— Не знаю, что-то мне не верится.

Оник очень изменился. Его худые плечи как-то опустились, в глазах тоска. Я чувствую, что мои слова не успокаивают его, вера в жизнь в его душе поколебалась. Это чувствуется в каждом его слове, в каждом вздохе.

— Зачем эта резня, зачем?..

Его нервозность передается мне.

— Пойди спроси Гитлера…

— Мне речей не надо. Лучше скажи, если бы ты знал, что не вернешься с войны, все равно бы воевал? Говори!..

— Воевал бы.

— Лжешь! — кричит Оник и вдруг начинает рыдать. Закрыв лицо руками, он падает на траву. — Лжешь!.. Или я, я… с ума сойду…

С трудом успокаиваю его. Немного погодя его тоскливые глаза оживляются. Он виновато улыбается.

— Ты знаешь, какая девушка живет в соседнем доме? — говорю я. — Во всем мире второй такой не сыскать. Хочешь, пойди и утоли свою тоску по Маник.

— Ладно, не утешай, — сухо прерывает он. — Не думай обо мне плохо. Правда, хоть я и не верю, что выйду живым из этого ада, но ты в моей честности не сомневайся. Я и живым буду в первых рядах, и должно быть, умирая, тоже… Знай!.. Я выхожу из себя.

— Я тебе не исповедник и не следователь. Прекрати эти глупости!

Из сада, громко смеясь, выбегает наша соседка с косынкой в руке. За ней с веткой цветущих вишен бежит лейтенант Борисов.

— Стой, Верочка, стой!.. — кричит он.

Девушка скрывается за деревьями. Сады разносят эхо ее веселого голоса и передают в овраг.

— Молодец, парень! Видишь, как держит под огнем сердце девушки… — говорю я Онику.

Глаза Оника потеплели.

Из-за самого дома показываются три самолета… Бросаемся на землю. В овраге, недалеко от нас, взрываются бомбы, одна, другая, третья, трещат пулеметы. Самолеты исчезают так же внезапно, как появились.

Лепестки вишен, как слезы, падают на землю. Деревья взгрустнули. Некоторые из них уже бессильно опустили сломанные ветки. Весну ранило, и словно убило какую-то прекрасную песню.

— Смотри, что это?.. — бледнеет Оник.

Из сада медленно выходит Борисов, неся на руках Веру. Руки девушки, как сломанные ветки вишневого дерева, свисают вниз, кровь окрасила лицо и белое платье. Идем им навстречу. У Борисова лицо потемнело и осунулось. Мы молча шагаем к дому. Мать девушки бросается к ногам Борисова:

— Верочка!..

Пулеметная очередь прошлась по груди девушки. Она мертва.

— Верочка!..

Мы молча выходим из дому, оставив у трупа мать и лейтенанта.

Оник шагает быстро, словно убегает от самого себя, от мира, от всего…

Поздняя ночь, но мы не спим и говорим о нашем детстве, о школе, касаясь мысленно памятью любимых и священных мест, камней и кустарников, пьем холодную воду наших горных родников.

— Знаешь, если я вернусь домой, я буду жить иначе, — говорит Оник. — Я только теперь стал понимать жизнь. Надо сделать так, чтобы она стала легче и красивее. Жизнь должна стать легче и красивее. Нам нужна такая жизнь, чтобы забылось все это, все!..

Ты говоришь, что вы здесь только три дня, — продолжает Оник. — Значит, вряд ли их любовь имеет даже однодневную историю. Любовь, рождение и смерть которой свершились одновременно… Убили у человека любовь, а с ней и душу…

Беспокойная ночь. Даль глухо и грозно грохочет…

1 мая 1943 года

Последние две недели мы наступаем.

Наши части, как разлившийся поток, сорвались с места и сметают, гонят скопления вражеских войск. Оборонительные рубежи бессильны против нашего наступления. У бойцов настроение приподнятое.