Читать интересную книгу Конец митьков - Владимир Шинкарев

ДМИТРИЙ ШАГИН: Главный совет митьков у нас — это мы, три человека. Если надо, то собираемся и что-то решаем. (Интервью с А. Гуницким. «Записки старого рокера», «Амфора», 2007)

АЛЕКСАНДР ФЛОРЕНСКИЙ: У нас, политбюро, традиционно отдельный зал (на выставке в «Борее». — В. Ш.). Кстати, всегда проблема — в какой последовательности называть членов руководящего органа, потому что можем обидеться. Существуют разные версии: если по алфавиту — то Флоренский, Шагин, Шинкарев; если по старшинству — Шинкарев, Шагин, Флоренский; если по дембельству — зависит от ситуации. Впрочем, каждый раз, когда возникает необходимость написать, мы тянем спички, и даже когда митек один, он тоже тянет спички. («АиФ-Петербург», № 9,2001.)

Ну, будем считать, что Митя с Флоренским тянули спички и им выпало по две комнаты, а мне — ни одной. «Извини, браток, — приоттаяв, сказал мне Флоренский на прощание, — сам понимаешь, против шкурных интересов не попрешь». (Я запомнил, потому что он крайне редко и только юмора ради использовал обращение «браток».) Да чего тут не понять. У Мити неприятности с соседями в его прежней мастерской, он оттуда съезжать хочет. А Флоренскому нужно гораздо больше пространства, они с Олей перешли с живописи на актуальное искусство — всякие калабахи, утильсырье, — тут ангары нужны. Его любимой цитатой и до получения ставки было: «Я один живу в семи комнатах и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима для библиотеки» (М. Булгаков. «Собачье сердце»). Шура барин честный, без лицемерия. Он хоть и посмеиваясь, но сочувствовал малоимущим, особенно Кузе, догадывался, что и другие не против иметь восемь комнат.

А вот директор Лобанов толком не знал, зачем ему две комнаты. Через короткое время Лобанов сообщил, что намерен восстановить справедливость и передать одну из своих маленьких комнат мне, — я был тронут, но отказался. Идеализма во мне оставалось совсем чуть-чуть, было ясно, что нет никакого сакрального места с творческой аурой, где братья художники взаимообогащаются, а есть недвижимость, важнейшее из искусств. («Для нас важнейшим из искусств является недвижимость», — так пошутил на съезде кинематографистов Михаил Козаков.) Для всякого искусства свой талант нужен.

Ставка была жизненно необходима в те времена, когда она не могла появиться, — в фазе подъема. А теперь и хрен с ней... да и во всем так:

Пионеры так много хотели,

Но всегда не хватало денег.

А потом подвалили деньги,

Но уже ничего не надо...

«Пионеры еще вернутся», группа «Выход»

Думаю, это правильный распорядок. Так лучше.

Комнату, предназначенную для общего сбора митьков, Митя с Флоренским вскоре заперли, да я все равно туда не мог бы попасть: ключей от ставки у меня не было. Я сделал две персональные выставки, сначала в первой ставке, потом во второй; Только на время выставок у меня появлялся ключ — один раз Фил, если не ошибаюсь, дал, второй раз — Сапего. Почему-то в этом отношении мой статус был установлен ниже митьков низшего и среднего звена — многим из них дали ключи, чтобы проходить в помещения общего пользования, то есть выставочный зал и склад картин.

Группа АА была отделена от ставки стальной дверью (к концу 90-х никто из митьков группу больше не посещал), а в выставочный зал я, как и все посетители, мог приходить раз в неделю, с 16 до 20 по субботам. С осени до весны.

В справочных изданиях появились сообщения о создании галереи «Митьки-Вхутемас». Директор — Сергей Лобанов. Кураторы — Дмитрий Шагин и Александр Флоренский. Точнее — владельцы. Организацией выставок без всяких за то почестей и даже упоминания был назначен заниматься Леша Митин. Он придумывал, что выставлять, таскал работы, оформлял, компоновал и вешал прекрасные выставки: Кузярушка, Яшке, Сергей Буйнов, графика Арефьева, натюрморты Смелова, офорты Владимира Шагина. Не проработав и двух лет, Митин был снят с должности по стандартному поводу: за пьянство, после чего Флоренский действительно стал куратором. Он и мне предложил заняться организацией выставок в галерее «Митьки-Вхутемас», но на это моего христианского смирения уже не хватило.

В галерее прошло немало хороших выставок и мероприятий, читали стихи Пригов, Кибиров, Рубинштейн, давали концерты «Ночные снайперы», Умка. В коридорчике торговал книгами «Красного Матроса» Сапего.

Митя был заметно доволен, что я обиды не таю, у нас с ним установились почти дружеские отношения. Когда директор Лобанов, так и не успев попользоваться своими двумя комнатками, был уволен, Митя стал намекать и прямо обещать, что вот-вот мне эти комнатки предоставят и такая жизнь начнется... будем, как зайчата дружные, братки, всё вместе делать, упромысливать движение митьков, Флоренычу укорот дадим...

Никаких комнаток ни мне, ни низовым митькам, понятно, не предоставили, а сам я этот вопрос не поднимал — зачем впустую нервировать товарищей по политбюро, которые и вдвоем-то еле уживаются. Кузя и митьковский фотограф Дима Горячев самозахватом взяли небольшое помещение по соседству со ставкой; Фил, некогда многодетный отец, ныне одиноко жил в трехкомнатной квартире и в мастерской не нуждался. Так всё и уладилось. Наступала мемориальная фаза (когда «от былого величия остаются только воспоминания»), и все занялись своими, немитьковскими делами: живописью или актуальным искусством, иногда литературой или кино. Флоренский устраивал в «Митьки-Вхутемасе» выставки, к митькам имеющие слабое отношение. Персональные выставки — Флоренских, Тихомирова, Голубева, мои — проходили не в ставке и не содержали никаких указаний на принадлежность авторов к группе «Митьки» (хотя журналисты неизменно указывали, что «там-то открылась выставка митька такого-то», считая главной приманкой бренд «митьки»).

Мите было не до выставок, он занялся чем-то диким. Отошел от живописи, нацелился пробиться во власть. Баллотировался в народные избранники города Колпино, ездил туда рассказывать избирателям, как он митьков упромыслил. Переоценив свою славу среди темных жителей Колпино, Митя не прошел в депутаты, но к живописи возвращаться не спешил. Когда руководство «Пушкинской, 10» попросило «Митьков» подарить по картине в музей нонконформистского искусства, Дмитрий Шагин ответил: «Я теперь не художник, а рок-музыкант. Могу компакт-диск подарить». Исчезал куда-то на месяцы и только из вторых рук, чаще всего от Сапеги, я узнавал сказочные истории: Митя надыбал поляну в посольстве Калмыкии в Москве, поселился там, рахат-лукум кушает, а вокруг чуть ли не обнаженные гурии пляшут. (Было это или нет — не могу свидетельствовать, но это в Митином стиле: надыбать поляну для собирательства, быстро объесть ее и перебежать к следующей, а особо нажористые поляны ощипывать осторожно и перманентно.)

Все, что митьки в новом тысячелетии сделали вместе, можно пересчитать по пальцам: один общий проект, выставка «Архетипы»; один раз собрались, чтобы сфотографироваться для «Митьковских плясок»; одна выставка «Митьки в „Борее“» и две общемитьковские выставки маленьких картин в ставке.

Основной деятельностью, нас объединяющей, стали путешествия по провинции, в «возвращенное прошлое», где еще можно было уловить настоящий интерес к митькам и срезонировать в ответ. Снова почувствовать себя митьком.

43. Путешествия

В 90-е годы мы больше за границу ездили, чем в провинцию, тогда участие в поездке считалось крупной привилегией, и если какая-нибудь инстанция финансировала выставку «Митьков», базовым набором были четыре человека: Флоренский с Олей, Митя и я. До низовых митьков очередь не доходила, разве что совсем много пригласят — тогда Митя брал жену, ехали Голубев или Фил.

Тихомирову нетрудно было подметить закономерность: он участвовал только в таких ценных поездках, которые сам организовал: в 1989-м акция «Митьки в Европе», в 1995-м два месяца на Сардинии. Только один раз вместо меня в Турку поехал.

Виктор Иванович, обладая обширными связями и одаренностью публициста, много сделал для «Митьков». (Кстати, «Виктор Иванович» — это не имя, хотя и соответствует имени Тихомирова полностью, это скорее кличка. Митьки таким обращением передразнивают студенток Финансово-экономического института, где Виктор Иванович ведет изостудию.) Если стоит сожалеть о конце «Митьков», так это из-за Тихомирова, ему были сильно дороги идеалы почвенничества и нестяжания, бескорыстного товарищества, братства всякого. Идеалист, он нередко становился «жертвой своей неумеренной веры в благородство сердца человеческого» (Ф. Достоевский). В десятках интервью, в сотнях статей он воспел братство «Митьков»; он старался быть митьком (в том хорошем смысле, что есть в этом слове), когда все остальные уже давно использовали митьков как прикрытие. Кроме Фила, разумеется. Фил и до сих пор — «последний оставшийся классический митек» («Митьки: часть тринадцатая»), но так не похожий на Тихомирова, что они толком и не познакомились за четверть века. Тихомиров предан теории дела митьков, а Фил — практике.