В первый вечер их совместного ужина, когда она заранее пришла в салон, он почувствовал, как она была нервна и насторожена.
Она выглядела очень красивой в другом новом платье из такой же недорогой ткани и такого же покроя, что и то, какое надела утром.
На бледно-розовом фоне платья были рассыпаны маленькие розы, в этом наряде она казалась герцогу совсем юной и похожей на волшебную фею.
Платье подчеркивало почти прозрачную белизну ее кожи, необычные тени ее волос и таинственную глубину ее выразительных глаз.
– Сегодня мы в первый раз ужинаем вместе, – сказал герцог, когда она подходила к нему через салон, – и нам следует выпить шампанского. Я уже налил вам.
Герцог протянул ей бокал, думая, а пробовала ли она когда-либо шампанское в юные годы, когда оно текло рекой в роскошных дворцах Санкт-Петербурга.
Милица отпила глоток шампанского, и герцог сказал:
– Вы, наверное, удивляетесь, что я не предлагал шампанское вашему отцу, но, по-моему, кларет намного полезнее для организма.
– Он очень любит кларет, – ответила Милица, – и я подумала, что именно поэтому вы и посылаете ему такие старые и превосходные марки этого вина.
– Я был уверен, что оно понравится ему, – сказал герцог.
Они вошли в столовую. Герцог уже знал, что Милице понравились превосходные блюда его повара. Но она все еще поглядывала на него с испугом в глазах.
Герцог старался беседовать с ней о том, что больше всего могло заинтересовать ее, а к концу ужина они еще и оживленно поспорили.
Он словно разговаривал с Гарри или с кем-либо другим из своих близких друзей и не мог припомнить ужина в обществе дамы, за которым он бы с таким удовольствием беседовал на темы, не касавшиеся их лично.
Однажды во время беседы Милица развела руками и сказала:
– Вы так много знаете, что мне становится стыдно за свое невежество. Пожалуйста, скажите, какие книги я должна прочитать, чтобы быть более эрудированной.
– А вам хочется спорить?
Обычно большинство женщин предпочитали соглашаться с ним, тем самым завоевывая его расположение.
– Папа всегда говорил, – ответила Милица, – что споры помогают яснее выразить мысли, анализировать их, потому что порою мы ленимся это делать, если не высказываемся вслух.
– Сейчас вы как раз заставляете меня заниматься этим, – сказал герцог.
– Но ведь вам представляется столько возможностей выражать свою точку зрения.
Герцог вопросительно поднял брови, и она объяснила:
– Вы можете выступать в палате лордов, и я уверена, что принимаете многих государственных деятелей и политиков, что делал и папа до революции.
Она вздохнула и сказала:
– Если бы только я была тогда постарше и могла бы слушать, о чем они говорили!
– Вам еще встретится немало мужчин, которые с радостью будут говорить, если вы будете слушать их, – ответил с иронией герцог.
– Может быть, я глупо поступала, не присоединяясь н вам и вашим друзьям, когда вы приглашали меня, – сказала она тихим голосом.
Герцог же подумал, что будь она с его гостями, то разочаровалась бы в их беседах.
Долли всегда заботилась о том, чтобы при ней никогда не заводили политических или интеллектуальных дискуссий. Они старались перещеголять друг друга веселыми байками.
Его разговор с Милицей разительно отличался от всего того, что звучало в салоне в предыдущие вечера.
Они продолжали беседовать и после того, как стюарды убрали со стола, и герцог потягивал бренди, который предпочитал портвейну.
Наконец почти с неохотой они встали из-за стола и покинули салон. Герцог почувствовал, что Милица опять держится неуверенно.
– Наверное, папа… заснул, – сказала она, – может быть, мне тоже… надо идти… спать.
Она нерешительно выговаривала слова, и герцог понимал, что княжна боится того, что может произойти теперь.
– Пожалуй, это хорошая мысль, Милица, – отвечал он. – День был длинный, полный треволнений, вы наверняка устали.
Она смотрела на него вопросительно, и он добавил:
– Надеюсь, что завтра утром вы позавтракаете со мной около половины девятого, если это не слишком рано для вас?
– Я проснусь намного… раньше, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – Спокойной ночи… ваша светлость!
– Спокойной ночи, Милица! – серьезно сказал он.
На следующий вечер, когда они сели ужинать, герцог понял, что княжне не терпится начать разговор о его поездке в Индию. Он был уверен, что днем она обдумывала, в какой области на сей раз ей предстоит «заимствовать у него знания».
Не на все ее вопросы у него были ответы, но герцогу вновь доставляло удовольствие общение с нею.
Ему было лестно, что к нему относятся как к кладези всякой премудрости, а комплименты, которые он слышал от Милицы, еще не делали ни Долли, ни кто-либо еще из его обожательниц.
Наконец, когда надо было пожелать друг другу доброй ночи, герцог не сомневался, что Милица гадает, как он сейчас поступит, и уверяет себя, что в любом случае обязана будет повиноваться ему.
Он проводил княжну по коридору до ее каюты, но вновь только попрощался с нею, не пытаясь прикоснуться к ней, и дал понять, что не увидит ее до следующего дня.
И вот она стояла рядом с ним, облокотившись о поручни, и напоминала герцогу дикого зверька, который начинает доверяться ему, но все еще держится настороженно.
– Как все прекрасно! – сказала Милица, словно разговаривала сама с собою.
Она любовалась солнечными лучами, рассеивающими утренний туман над гладью моря.
– Я всегда считал, что русские острее воспринимают красоту и во всем остальном тоже гораздо чувствительнее, чем другие люди, – заметил герцог.
– Может быть, это и правда, – сказала Милица, – но когда мы жили в страхе и были так голодны, нам было очень трудно пренебрегать бренной жизнью и стремиться к духовному.
Тихая улыбка тронула губы герцога, и он подумал, что мало кто смог бы так просто выразиться о пережитом.
Он знал по своему опыту, что в минуты опасности или страдания от жажды в пустыне было почти немыслимо думать о чем-либо, кроме насущных потребностей.
– Зато теперь все кажется настолько… ярким, таким… поразительным, как никогда раньше, – говорила Милица.
– Я хочу, чтобы вы всегда так чувствовали, – ответил герцог. – Красоту можно по-настоящему оценить, когда вокруг не так многолюдно и никто тебя не отвлекает.
Герцог вспомнил Долли, которая видела красоту лишь в драгоценностях, и ее присутствие зачастую мешало воспринять должным образом и оценить по достоинству многое, что его привлекало.
Ему вдруг захотелось вместе с князем Иваном отыскивать сейчас древние сокровища в Долине Царей близ Луксора, и он решил, что как только устроит на лечение Великого князя, то возвратится в Египет, и на сей раз, конечно, без Долли.