Читать интересную книгу Тольтеки нового тысячелетия - Виктор Санчес

Когда ко мне подошел шериф, я встал и решительно направился к костру, думая, что легко смогу начать исповедь — не тут-то было! К своему ужасу, я понял, что я… онемел! С огромным трудом мне удалось выдавить только: «Перед тобой, Предок Огонь, и перед всеми моими теокарис, я признаюсь в том, что…» И тут во мне началась внутренняя борьба. Я стал пытаться припомнить всех своих половых партнеров, начиная с юности. Во мне боролись самые противоречивые чувства — боли, радости, а рассудок пытался справиться с внезапно охватившей меня «амнезией». Каждый раз, когда я называл имя, шериф громко повторял его, чтобы все его услышали и еще один узелок добавился к веревке моей жизни. Я и вправду хотел рассказать все, как было, только вот мой язык перестал повиноваться мне, хотя внутри меня все кипело. Наверно, Антонио понял, что со мной происходит, потому что вдруг резко крикнул: «Скажи, сколько их! Если их было много, скажи, сколько!» «Спасибо, Антонио, — подумал я, — ты снова спас меня от пытки!» Я с облегчением назвал число своих любовниц и даже сумел рассказать пару эпизодов, наиболее тяжелым грузом лежавших на душе.

И я почувствовал колоссальное облегчение, какую-то внутреннюю чистоту. Не то, чтобы я был всем этим доволен, радовался или тосковал… это было совершенно иное ощущение, словно я нашел в себе что-то такое, чего и не подозревал… И точно — то, чем в этот миг был «я» — было нечто отличное от моего прежнего «я». Новое «я» отчетливо осознало, что оно собой представляет и зачем оно существует, хотя, будучи исполнено спокойной, молчаливой мудрости, оно не могло выразить себя рационально. Я понял, что тот «грех», о котором говорили виррарика, не имеет ничего общего с нашей моралью, что у него скорее энергетический смысл. Да, этот ритуал был необходим, чтобы настроиться на тот спектр чувств, с которым только и можно позволить себе подняться на Хумун Куллуаби.

Итак, виррарика и теварис исповедовались по очереди. Следя за тем, как исповедовались мои друзья, я испытывал чувство облегчения и гордости за их мужество. Можно было не сомневаться — они подготовились должным образом и заслужили это путешествие на Святую гору.

Тау

Ночная исповедь продолжалась, и к рассвету все паломники очистились. Увидев лучи солнца, все пришли в какое-то невероятное состояние восторга: Тау приветствует их и благословляет своим светом и теплом! Радость была бескрайней, так как мы предвкушали то, что ожидает нас на вершине Хумун Куллуаби. Рассвет мы встретили пляской вокруг костра — о, какое счастье! мы идем на Хумун Куллуаби, мы идем на встречу с Тамацем! Ура! После танца все собрались вокруг маракаме (символизирующего Солнце). Высоко подняв мувиери и потрясая им в воздухе, он произнес краткую речь о новом единстве хикарерос. Каждый прикоснулся к веревке, символизирующей наше единство. Теперь, после исповеди, очищения и возникновения нового единства группы, мы были готовы вступить в пределы Хумун Куллуаби. Примерно в восемь утра мы поели. Прежде чем приступить к трапезе, виррарика бросали в огонь маленькие кусочки пищи — таков древний обычай. «Сначала Татевари!» — говорили они, предлагая пищу поочередно остальным священным местам, и только потом ели сами.

Во время паломничества мы ели только единожды в сутки, и меню наше было скудным: тортиллас и вода. Лишь иногда, когда мы проходили вблизи поселений, удавалось разжиться чем-нибудь более вкусным. Но мы всегда делились своей пищей с остальными. После завтрака мы снова оказались на шоссе, только на этот раз на дороге в Сапотекас, а оттуда — в Сан Луис Потоси.

Да, наша паломническая кавалькада представляла собой живописное зрелище впереди пылил университетский грузовик, наполненный виррарика в индейских головных уборах, среди которых было и несколько теварис. Теоретически, у грузовика были борта — в метр высотой, не больше — так что нам, с одной стороны, приходилось бороться с высотой, с другой — с постоянной опасностью выпасть из кузова. Однако, хотя на этот раз мы ехали несколько часов, никто из паломников не издал ни единой жалобы — все казались рады и довольны тем, что приближаются к цели. За грузовиком ехали две пыльные разбитые легковушки, нагруженные теварис, а также нашими пожитками. Однажды нас остановил полицейский, за пересечение центральной линии шоссе, он изумленно пялился на необычных путешественников, пока ему не растолковали, в чем тут дело, и почему университетский грузовик набит столь странно одетыми пассажирами.

Оказавшись в штате Сан Луис, мы направились к одному из поселений на границе с пустыней. Здесь виррарика нужно было запастись массой нужных вещей: зеркальцами, свечами, шоколадом, небольшими кувшинчиками (им впоследствии была уготована важная роль). Мы, теварис, покупали то же, что и они, хотя еще не понимали, что же со всем этим придется делать потом. Просто брали «на всякий случай».

Но вот наступает момент, когда мы должны оставить шоссе и углубиться в пустыню. Нам еще предстоит пройти около полутораста километров до Хумун Куллуаби, причем практически полностью по пересеченной местности. И вот мы в пустыне. Вокруг — только серая унылая равнина, там и сям мелькают небольшие заросли какого-то кустарника. Теперь наши легковушки в полной мере ощутили на своей шкуре, что такое «попасть в руки Бога индейцев». Зато грузовичок катит довольно бодро. Так мы продвигаемся вперед, прямо к горе, время от времени меняя маршрут по указанию уруквакаме. Как они выбирают путь — полная загадка, поскольку никаких ориентиров в пустыне нет, повсюду одна и та же голая равнина. Проехав так около полусотни километров, а дорога становилась все сложнее и сложнее, мы остановились в каком-то ничем не примечательном месте.

Пища для Татевари

Виррарика мгновенно высыпали из грузовика и принялись за работу. Маракаме указал им какую-то точку, вокруг которой они сложили свои пожитки, послышался характерный призыв рожка, и индейцы, снова выстроившись цепочкой, — правда, на этот раз Лусиано и Антонио остались в стороне, — направились в пустыню. Все произошло так быстро и неожиданно, что только некоторые из нас сумели пристроиться к цепочке, остальные же остались у грузовика. Впрочем, так же поступила и треть индейцев. Колонна бодро продвигалась вперед; время от времени слышался зов рожка, который подхватывали остальные рожки, — гитара же и скрипка просто не умолкали. И все это на ходу, с непостижимой верностью ритму и не замедляя шаг. Было в этом шествии что-то непередаваемо праздничное. Вообще, стоит мне снова увидеть или вспомнить танец хикарврое, а также свои ощущения при этом, я каждый раз удивляюсь тому, как индейцы умеют создавать хорошее настроение, особое — можно сказать, фестивальное — состояние сознания. Ведь это настроение обычно отождествляется с фиестой — то есть, тем, что мы обычно определяем как расслабленное, праздничное состояние — или состояние рассредоточения внимания. Меня уже давно удивляло, что они называют свои праздники фиестами — фиеста риса, фиеста барабанов, и так далее. Насколько я сумел понять за это время, — особенно, поучаствовав в этих ритуалах, — их ощущение праздника радикально отличается от нашего. Разумеется, это радостное, праздничное настроение и все-таки, это вовсе не «праздничные выходные» представителей западной цивилизации. Внимание индейцев во время фиесты не рассеивается — напротив, оно концентрируется в еще большей степени. Таким образом, они радостны, но вовсе не праздны, не расслаблены. Эта радость часто внезапно и полностью замещается другими чувствами, например, печалью или созерцательностью. Виррарика вообще мастерски владеют своим сознанием, они очень гибки в ментальном отношении, и им ничего не стоит в нужный момент сконцентрировать внимание. Вот этим и характеризуются их длительные походы никаких разговоров, люди движутся ритмично и слаженно, внимание каждого в высшей степени сконцентрировано, и это благодаря всепроникающей, с повторяющимися аккордами (но не монотонной), радостной музыке скрипки и гитары, к которым время от времени присоединяются торжествующие звуки рожков.

Процессия подошла к одиноко стоящему дереву высотой примерно метра два, но очень ветвистому, и участники окружили дерево, продолжая танец. Примерно через двадцать минут танец и музыка прекратились, завершившись пением рожков. Один из хакарерос подошел к дереву и обратился к нему с длинной, прочувствованной речью, иногда даже ударяясь в плач. Затем он отрезал у дерева ветку, сантиметров примерно в сорок, ободрал с нее кору, заострил — получилось нечто вроде стрелы. Этой стрелой он начал указывать на все четыре стороны света, продолжая молитву Духу дерева. Тут к нему присоединились остальные присутствующие. Затем они подошли к дереву, срубили его и разрубили на небольшие одинаковые чурки, с которых также ободрали кору. Прошло, казалось, всего несколько минут, а дерева как не бывало, зато у каждого виррарика оказался кусок пищи для Татевари. Затем процессия развернулась и поспешила назад.