Читать интересную книгу Рейдовый батальон - Николай Прокудин

Теперь со стволом пулемета уже не успевал я. Тельняшка мокрая насквозь, рюкзак хоть и полупустой, а остатки боезапаса все же тянут плечи. К земле давил двенадцатикилограммовый ствол. Как он его нес пятнадцать километров? Теперь мне предстоит с ним бег с хребта!

Дышать все тяжелее. Черт меня дернул на эту войну. Где были мозги? Доброволец хренов. Так и пропаду ни за что. Хорошо, если легко, а если с мучениями?

Солнце медленно садилось и палило не так ужасно, как в полдень, но все равно палило. Хотелось пить, но воды не было. Кончилась еще утром. Мои семенящие шаги и легкая трусца Юревича, его надрывное дыхание и мое, слившиеся в один хрип. Загнанные боевые лошади. Когда же ротный заметит, что мы гибельно отстали? А может, видит, материт, но надеется, что успеем уйти, не хочет всех угробить?

Сзади послышались первые выстрелы, очереди пока не долетали, но так долго не может продолжаться. Проклятый ствол! Снова переходим на бег. Выстрелы придают ускорение. Хочется жить.

Впереди возникла гряда небольших камней, ствол с плеча – очередь по горному склону повыше и еще одна – поближе. Меняю пустой магазин в лифчик-нагрудник, полный – в автомат. Теперь ствол пулемета в руку, автомат на плечо, легче не становится, вновь ствол на плечо. Чтоб треснул тот, кто придумал такой тяжелый пулемет, хорошо, хоть он разборный. Быстро догоняю Юревича, руки для подзатыльника заняты, потому вновь ускоряющий пинок.

Это действует, но только минут на пять. Главное, чтоб он не упал и не отказался идти. Тогда кранты, его не бросишь, сил тащить нет – нагонят быстро. Финалом будет короткая перестрелка, и придется себя любимого подорвать гранатой. А не хочется. Прямо жутко не хочется.

– Юрик, милый, давай скачками, быстрее! Пошел на хрен с подскоком. Жить не хочешь что ли?

Умоляющие глаза на грязном лице говорили, что хочет, но почти не может хотеть жить. Больше всего бесили эти хлюпающие сапоги, в которых он был как Мальчик-с-пальчик и Кот в сапогах одновременно.

Пули внезапно зарылись в каменистый склон совсем рядом. Вот это уже совсем плохо. Это уже полный абздец. Как они быстро бегут, гады. Видимо, налегке.

Но эта «духовская» очередь придала силы и сержанту, и мне. Минут пятнадцать мы неслись, как метеоры, с хрипом, с клекотом рваного дыхания в горле, слюна пересохла в запекшейся глотке. Сердце бешено рвалось из груди. Молотом бьет пульс в висках, ноги как чугунные, но бежать необходимо. Проклятый ствол! Бросить нельзя: пулемет без него – кусок железа, а запасного ствола в горах нет.

Не останавливаясь, разворачиваюсь и пячусь. Даю очередь вдоль склона из автомата, зажатого прикладом под мышкой, не прицельно, но пусть «духи» сильно не спешат.

До меня долетел вопль дикой радости Юревича.

– Наши! Вижу наших! Скорее, товарищ лейтенант!

Два бойца сидели и ждали нас на склоне, который резко переходил в обрыв к горной речушке.

Это был Дубино, земляк моего сержанта-недотепы, и Саид с пулеметом ПК.

Рота нашла брод и перебиралась через реку.

АГС, поставленный на вершине с другой стороны каньона, издал несколько хлопающих звуков. Ротный нас прикрывал, это уже хорошо, просто отлично. Живем!

Вот почему рота пропала из виду, они были в ущелье, и я их не видел.

Дубино набросился на Юревича.

– Ну, ты, уе…к, не позорься, сопли в кулак – и вперед! Урод! Почему ствол у лейтенанта?! – И бац! – затрещина.

Что он мог сказать? В ответ – только плачущее хмыканье. Дубино – сержант поопытнее. Воюет на полгода больше, чем я, бывал в переделках, и это успокаивает. Вместе уже выберемся.

– Саид! Прикрывай наш спуск. Три-четыре очереди, с перерывами, и затем догоняй. Пять минут на все. Не задерживайся. Юревич, быстро вниз.

Мне уже гораздо легче дышать и командовать.

– Товарищ замполит, отдайте ствол – я понесу, – приходит мне на помощь Дубино.

– Васька! Сколько раз говорить, не замполит, а товарищ лейтенант!

– Да какая разница.

– Большая! К тебе же как к сержанту обращаются, а не как к командиру отделения.

– Ну и что, пусть хоть как обратятся, главное, чтоб я понял.

– Так положено по уставу. Ты же к ротному «ротный» не обращаешься?

– Нет, он в лоб даст.

– Вот видишь. Придется и мне тебе двинуть, может, поймешь.

– Да ладно, я запомнил.

– Не ладно, а так точно! Ты не Дубино, а дубина.

– Ну так точно.

– Да не ну, а так точно.

– Ну что вы прикапываетесь, а, товарищ замполит?

– Эй, Дубино, ты и есть дубина! Ну, какой ты, к черту, сержант!

– А я и не просился. Поставили, вот я и сержант, а вообще я пулеметчик, учебку не заканчивал, на сержанта не напрашивался.

– Отставить разговорчики, сержант.

– Ладно, отставить – так отставить, товарищ замполит.

– Дубино!

– Да что, Дубино! Дубино!

– Ничего, пошел вон! Бери ствол и пулей вниз за своим земляком.

– Товарищ замполит, – подал голос пулеметчик, – мене стрелять?

Тьфу, еще один чудила! Этого таджика из глухого таджикского кишлака воспитывать уже не хотелось, да и силы кончились.

– Стреляй! И тоже пулей вниз.

Довольный, с хитрой улыбкой Саид – пулеметчик выпустил очередь в сторону «духов», не целясь.

– Чего не целишься?

– А куда, я ныкого нэ выжу!

– Ладно. Стреляй и не залеживайся, спускайся.

Мы с Дубино догнали Юревича уже в речушке. На том берегу он, виновато глядя на нас, зашмыгал носом.

– Васька! Отдай ствол, дальше я сам понесу.

– На, уе. ще, сам чуть не пропал и замполита чуть не погубил.

– Ну не пропал же, не погубил же. – И довольный жизнью, он зашлепал по берегу со стволом на плече.

На пригорке копошились несколько солдат, и цепочка вытягивалась вверх по склону. Это были в основном молодые солдаты, только пришедшие в роту, слабые, обессилевшие, мечтавшие упасть и никуда ничего не тащить. Пушечное мясо, люди, пока мало готовые к войне.

– Эй вы, трупы, вперед, – зарычал Дубино.

Мы вдвоем принялись подгонять наверх весь этот балласт роты. На берегу с пулеметом залег Зибоев (еще один брат-мусульманин).

Пулемет ПК на оставленном нами склоне строчить прекратил, Саид быстро-быстро спускался.

Времени в обрез, скорей нужно уходить. В этой суетящейся толпе вдруг произошло какое-то замешательство. Идущий в цепочке солдат с гортанным криком рухнул на камни. Моментально к нему подскочил санинструктор Степан. Лежащий солдат закатил глаза, протяжно и жалобно застонал. Впалые щеки приобрели землистый цвет, из горла вырывались лишь хрипы. Вдруг он громко застонал:

– Ооойй! О-о! О-о-о!

– Грузин, сволочь, не умирай! – заорал медик.

– Чмо болотное, открой глаза! – рявкнул Дубино.

– Дыши, дыши, гад! – принялся хлопать солдата по щекам я.

Дубино, я и санитар тщетно пытались привести его в чувство. Остальные сели вдоль склона, испуганно и затравленно глядели на упавшего Тетрадзе.

– Колесо! – крикнул я ближайшему. – Бегом за водой!

Степан вколол лежащему промедол, вылил на лицо и в рот флягу воды. Мы с трудом сняли с головы раскаленную каску, стащили вещевой мешок, станок от «Утеса», бронежилет, расстегнули гимнастерку. Колесников принес в каске воды, плеснул ее на голову и грудь. Потом принес еще раз. Грузин открыл глаза, увидел наши злые рожи и тут же снова закрыл глаза.

– Ооо-о-о!

– Ну, хватит, чучело, стонать! Вставай давай, вставай, не умрешь! – Меня уже бесили эти стоны.

Пулеметчик спустился с гребня склона и залег на нашем берегу реки, надо срочно уносить ноги.

– Дубино! Этих всех наверх, а я – к пулеметам!

Юревич со стволом резво полез по склону, чтоб не досталось снаряжение от Тетрадзе. Всем остальным Дубино распихал станок от «Утеса», бронежилет, мешок, мины от миномета, сам взял автомат.

– Наверх, быстро! Быстрее, засранцы! – рявкнул сержант.

У берега речушки лежали оба «брата-мусульманина» и о чем-то мирно, как дома, беседовали на своем языке.

– Мурзаилов! Ждем, как только поднимутся все доходяги, тогда уходим!

Пулеметчик нехотя прервался и с уверенностью бывалого солдата на ломаном гортанном языке, отдаленно напоминающем русскую речь, начал костерить молодежь, горы, жару, солнце. На его сером, обветренном, заросшем щетиной лице появилась ободряющая улыбка. Как он умудрялся постоянно зарастать щетиной до самых глаз? Загадка. Недаром он памирец.

По ручью никто не шел, «духов» нигде пока не видно, поэтому нужно быстрей уходить. Даем в обе стороны вдоль ручья несколько длинных очередей из пулеметов и уходим. На вершине склона нагоняем выползающих измученных солдат.

Смотрю на их лица, вглядываюсь в их глаза. Выдержат ли? Смертельная тоска и усталость. Пот струится по телам ручьями, гимнастерки белые от засохшей соли (это едкий солдатский пот). Пыльные сапоги и ботинки хлюпают растоптанными подошвами. Они карабкаются, как вьючные мулы. Хрипы, кашель, мат.

Мало обстрелянная молодежь пока плохо справляется с выпавшей на ее долю войной. Ну, ничего. Через три-четыре месяца это будут нормальные солдаты – те, кто выживут! Те, кто не будут стараться «закосить» и сбежать куда-нибудь в тыловое подразделение (в санчасть или же госпиталь).