Читать интересную книгу Физрук: назад в СССР (СИ) - Валерий Александрович Гуров

пустую. — А при нем немец был, Шлехтер, рудознатец… геолог по-нынешнему… Тот руду нашел и стали казаки плавить ее и отливать пушки… Отсюда и пошел наш город, Литейск…

— Здорово… а Проныра, это значит, река…

— Не просто — река, приток Волги!

— И ты про это книжки пишешь?

— Конечно… «Сермяжная правда»… роман о восстании Разина… «Проныра — река трудовая»… пьеса о речниках… «Тайна утонувших сокровищ»… приключенческая повесть для подростков…

— Вот эту бы я почитал…

— А пошли ко мне! — предложил Миня. — Я тебе подарю икз… икземплярчик…

— А пошли! — согласился я — мне и впрямь захотелось проветриться.

Он сполз со стула и едва не рухнул. Похоже, ноги его уже не держали. Я подхватил литейского классика и потащил его в прихожую. Когда мы проходили мимо гостиной, дверь в нее была заперта, но не могла заглушить пыхтения и сладострастных стонов — возможно эти звуки доносились с экрана, но, скорее всего — не только. Третьяковский рванулся было уточнить, но я его перехватил. Сунул ногами в штиблеты, накинул на плечи плащ, обулся и оделся сам и мы вывалились на улицу.

Причем — вывалились в буквальном смысле, кубарем скатившись с крыльца. Спасибо рефлексам Санька — снова не подвели, не дав покалечится ни мне, ни писателю. Поставив его на ноги и кое-как отряхнув, я повел его к калитке. Мы выбрались на улицу и побрели к писательскому дому, главным образом благодаря моей памяти и способности ориентироваться даже в малознакомой местности. Тем более, что поселок Крапивин Дол был не слишком велик, а хоромы литейского классика — самым неказистым зданием в нем.

Участок Третьяковского тоже не поражал размерами. Кроме дома, на нем располагался то ли сарай, то ли гараж. Оказавшись в собственной «усадьбе», Миня воспрянул духом. Отыскал в кармане плаща ключи, отпер двери и пригласил меня внутрь. На узкой веранде было темно, и хозяин долго шарил рукой по стене в поисках выключателя. Наконец, раздался щелчок и… осталось по-прежнему темно. Тогда писатель нащупал дверь, ведущую в дом, и там ему повезло больше. В прихожей засияла тусклая лампочка в сорок свечей.

— Проходи, гость дорогой! — возвестил классик и рухнул на пол ничком.

Испугавшись за его хрупкую жизнь, я подскочил к нему. Поднял. И услышал могучий, контрастирующий с тщедушным сложением, храп. Толкнув первую попавшуюся дверь, я обнаружил за ней спальню и свалил хозяина дома на кровать, сняв с него только обувь и галстук. На этом можно было бы и откланяться, но мне не хотелось сейчас возвращаться в дом Коленкина. Успею еще. В конце концов, в доме писателя я никогда не был, и мне стало любопытно. Я принялся обходить комнаты. Тем более, что и в этом одноэтажном особняке их не могло быть много.

Кроме спальни, где продолжал храпеть Третьяковский, я нашел большой зал, почти сплошь заставленный книжными шкафами. Заглянул в узкую комнатенку, с письменным столом, на котором стояла, накрытая запыленным чехлом пишущая машинка, рабочим креслом и креслом для посетителя — видимо, это был кабинет. Обнаружил еще одну спальню, но заходить туда, само собой не стал. Нашел кухню, зажег в ней свет. Огляделся. Увидел электрический чайник, наполнил водой из крана и включил.

Мне захотелось чаю. Я без стеснения пошарил по кухонным шкафам, нашел пачку цейлонского. На подоконнике стоял заварочный чайник. Приподняв крышку, я увидел старую заварку, подернутую бело-зеленой корочкой плесни. Рядом с кухней был туалет. Вытряхнув в унитаз содержимое заварника, я тщательно вымыл его над мойкой, заваленной грязной посудой, потом сполоснул кипятком. Через минуту чай был уже заварен и стоял на газовой плите, на самой малой конфорке, над которой еле теплился синий огонек.

Налив себе свежезаваренный чай в большую чашку, я понял, что не хочу сидеть на кухне, где было скучно и грязно. И направился в библиотеку. По крайней мере — так я окрестил про себя зал с книжными шкафами. Помимо них, здесь был широкий, обитый черной кожей диван и журнальный столик, на котором красовалась пепельница, заваленная окурками. Поставив чашку с еще слишком горячим чаем на столик, от нечего делать я принялся разглядывать книги.

Вскоре я обнаружил целую полку, где стояли томики с одинаковыми коричневыми, с золотом, корешками с тисненной надписью «М. Н. ТРЕТЬЯКОВСКИЙ». Открыв томик, я прочитал на титульном листе, помимо имени автора, «СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. ТОМ II». Надо же, а Миня действительно классик. Со школьной скамьи в голове моей застряло убеждение, что собрания сочинений бывают только у давно умерших писателей, но ведь автор дрых в соседней комнате и храп его доносился даже сюда!

Я взял том с собой на диван, дабы полистать, прихлебывая чаек. Оказалось, что это вторая книга романа «СЕРМЯЖНАЯ ПРАВДА». Открыв наугад, я прочитал: «Золотой лентой протянулась через лесные угодья река, с обидным прозванием Проныра. Три, тяжело груженых казачьих струга казались неподвижными, вплавленными в вызолоченные закатом струи, но лишь потому, что двигались они вместе с величавым, неспешным течением на стрежне реки…»

Разбудил меня вовсе не хозяин дома. Хлопая глазами, я силился понять, где нахожусь, и кто этот мужик, что трясет меня за плечо?

— Вставайте! — сказал он. — Корней Митрофаныч ждет.

Наконец до меня дошло, что это тот самый мужик, который вчера загонял «Мерседес» во двор. Я поднялся, увидел на полу раскрытую книгу, а на столике чашку давно остывшего чая. Я его выхлебал в два глотка. Заскочил в сортир, потом сполоснул лицо и вернулся к нетерпеливо топчущемуся в прихожке шоферу. Проходя мимо спальни, я заглянул в нее, желая убедиться, что живой классик и в самом деле живой. Автор романа «Сермяжная правда» и чего-то там еще продолжал безмятежно дрыхнуть.

На улице, возле машины стоял Коленкин и пускал в сырой осенний воздух колечки сигаретного дыма. Увидев меня, он помахал ладонью, выбросил окурок и открыл дверцу. Я залез в салон и он — тоже, причем на этот раз на пассажирское сиденье. За руль сел разбудивший меня мужик. Видимо, хозяин раритетного авто не хотел садиться с бодуна за руль. Что ж — разумно. Я бы тоже не захотел ехать в машине, за рулем которой сидит чувак, смешавший накануне пиво с кальвадосом.

— Спасибо, что увел вчера этого писаку, — сказал он, доставая из сумки-холодильника две банки пива. — Полез бы он к Дашке, я бы его урыл…

Я с удовольствием раскупорил баночку. Сделал пару глотков, чтобы оросить сухую пустыню во рту и только тогда откликнулся:

— Нельзя его бить, он же гордость советской литературы…

— Только потому и терпим, — кивнул «автомобильный бог». — Он же с самим Леонидом Ильичем ручкался.

— Серьезно? — искренне удивился я.

— Разве такими вещами шутят?.. В семьдесят восьмом Третьяковский стал лауреатом Ленинской премии. Сам генсек вручал в Кремле.

— Что-то он мало похож на лауреата, — пробормотал я, смакуя пиво. — Неухоженный какой-то…

— Жену он похоронил пять лет назад, — вдруг подал голос водила. — Горевал много, попивать начал…

Мы помолчали. «Мерс» выкатил на шоссе. В отличие от своего хозяина, водитель соблюдал скоростной режим и вообще вел аккуратно. Я бы сам с удовольствием покрутил баранку, хотя среди документов А. В. Данилова водительских прав не обнаружил. Выходит, придется второй раз в жизни учиться вождению и сдавать на права. Во-первых, советские правила дорожного движения, наверняка, отличаются от российских, а во-вторых, не факт, что мои собственные водительские рефлексы перекочевали в это тело.

Когда иномарка притормозила возле школы, я попрощался с Митрофанычем. Напоследок тот сунул мне упаковку импортной жвачки, что оказалось весьма кстати, ведь зубы я не чистил уже сутки. Мятый, непричесанный я ввалился в учительскую, вызвав своим несвежим видом волну шуточек со стороны коллег и подозрительный взгляд завучихи. Хорошо, что прозвенел звонок, так что времени у меня осталось только на то, чтобы схватить журнал и рвануть в тренерскую.

На первом уроке сегодня у меня должны быть мои орёлики. Никаких поблажек я им решил больше не давать — заниматься как со всеми. Правда, для этого мне не мешало все-таки заглянуть в методичку. И велев своим второгодникам заняться разминкой, я дунул в библиотеку, в которую вчера так и не попал. В библиотеке было тихо. За длинной стойкой стояла брюнетка лет тридцати пяти и копалась в узком продолговатом ящичке, забитом карточками.

За ее спиной тянулись ряды стеллажей с книгами, а в проемах между окон висели писательские портреты: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Чехов, Горький, Фадеев и… Третьяковский. Это соседство так меня насмешило,