Читать интересную книгу Реквием по Жилю де Рэ - Жорж Бордонов

Сийе с минуту смотрит в ночь. Его худое лицо в профиль похоже на лезвие ножа.

21

СУНДУКИ ШАНТОСЕ

Жиль:

— Мои злые демоны были похожи на того зверя, которого я убил в гавани в Бургнефе как-то летним вечером. Я ехал верхом вдоль берега в час отлива. Вдруг до меня долетели крики о помощи. Я погнал коня и вскоре заметил рыбака, который барахтался в воде. Все его тело было точно змеями облеплено, одна из них сжимала несчастному горло, угрожая задушить. Я направил Щелкунчика прямо в воду, рискуя потерять его. Человек в отчаянии молотил по воде руками и ногами, вот-вот он должен был скрыться в пучине. Его красное лицо было повернуто ко мне, рот жадно хватал воздух. Шпорами я разодрал Щелкунчику все брюхо, но мы подоспели вовремя: голова рыбака уже пропадала с поверхности. Я спрыгнул в воду. В этот миг появившееся из воды щупальце стегнуло меня по латам, точно тяжелый бич. Я отсек его одним взмахом шпаги. Мне удалось поймать одежду человека, другой рукой я стал кромсать вцепившееся в него чудовище. Оно атаковало меня своими страшными щупальцами, покрытыми белыми узелками. Я отрубил их по крайней мере четыре, но на месте отрубленных появлялись новые. Наконец мой враг показался целиком: разъяренное, точно пожирающее нас своими почти человечьими глазами чудовище, его хищный клюв был нацелен на меня. Я погрузил клинок в эту мерзкую рожу, но так и не убил чудовище, оно уплыло, оставляя за собой чернильный след. Я думал, что мы дрались с гидрой, но рыбак объяснил мне, что это спрут, он часто появляется в это время года…

— Вероятнее всего, не человеколюбие, а что-то другое заставило вас спасти этого бедного рыбака? Тем не менее, это доброе дело зачтется вам, монсеньор.

— Вы правы, брат! Не спасать рыбака устремился я, но сразиться с чудовищем со змеиными руками, с человечьими глазами… Этот клюв, этот дикий взгляд — они так напомнили мне моих злых демонов! Дьявола, который сидит во мне и беседует со мной в часы сна!..

Брат Жувенель остерегается прервать его. Кажется, еще немного, и это изъеденное страданиями сердце не выдержит.

Жиль продолжает:

— Ступенька за ступенькой я опускался все ниже и ниже во тьму и хорошо сознавал это. И каждый раз, когда я пытался спастись, меня засасывало еще глубже, на самое дно греха. Мои преступные наслаждения становились все изощреннее. Мне уже мало было осквернять детей и умерщвлять их, наслаждаясь агонией. Я стал изобретать мучительные казни. Я выдумал их бесконечное множество. О, брат, не достаточно ли я уже поведал об этом трибуналу?

— Пусть гной выйдет до конца.

— …Во дни Милости перед моими замками в Тиффоже и Машкуле собирались толпы несчастных. Оборванцы, калеки, прокаженные, изъеденные язвами, прыщавые — они ждали меня, сидя на траве или опираясь о палки. Когда появлялись мы с управляющим, они завывали в один голос, чтобы разжалобить, распахивали свои одежды, выставляя напоказ шрамы и болячки. Тот был когда-то солдатом Жанны, этого из города выгнала война, того недавно выпустили из тюрьмы. А среди них часто попадались и дети, подосланные ко мне алчными или разоренными родителями. Мне доставляло удовольствие выискивать взглядом их юные фигурки среди сборищ калек…

Жиль дышит через силу, прижал руку к сердцу, но тревожным взором следит за лицом брата:

— Я слыл щедрым на милость. Она влекла ко мне нищих и разоренных. А я пользовался верой этих невинных. Они надеялись на мою доброту, верили, что счастье снизойдет к ним, а Бог сжалится над ними и вырвет из пут нищеты. О, брат, как жалка была их вера! Эти сияющие взгляды, эти слезы признательности лишь делали мое наслаждение еще более острым. Но я жаждал большего. Я придумывал способы, как запугать их, чтобы затем предстать перед ними спасителем… Сийе или Бриквиль подвешивали их на мясницкие крючья, затягивали шеи веревками. Я ждал в соседней комнате и появлялся для их «спасения». Я брал их на руки, обругивая при этом Сийе и его «сподручных». Я прижимал этих крошек к себе и говорил им ласковые слова, я гладил их и целовал их в щеки. Они доверчиво прижимались ко мне, испуганно поглядывая на своих палачей. Я говорил, что им больше ничто не угрожает, и они в ответ целовали меня. Эти трепещущие тельца, вздрагивания и поцелуи разжигали меня. Я насиловал их. Я выпускал им кишки и отрезал головы, неторопливо и хладнокровно, их крики сладостно терзали меня… Иногда я пользовал их вторично, пока тепло жизни еще мерцало в них. Затем меня охватывали усталость и ужас. Я бежал куда глаза глядят из проклятой комнаты. Мои люди смывали с пола кровь, сжигали в камине тела. В черной ночи над моими замками возносился белый дым, рассеивая следы злодеяний… Брат Жувенель, чем мне искупить эти грехи? Скажите, что я должен сделать! Пойти босым на казнь? Ползти на коленях? Умолять, чтобы меня сожгли живьем? Спасите меня, брат!.. Когда я думаю о Жанне, я верю… Брат, можно ли мне верить?

— Нет такого преступления, которое не заслужит прощения, если на него уповают с открытым сердцем, если всей душой жаждут избежать проклятия.

— Разве мои слезы не говорят об открытости моего сердца?

— Не удерживайте их, они любы Богу. А теперь я хочу задать вам вопрос: почему вы совершали все эти гнусные преступления?

— Я не знаю.

— До сего момента мне удавалось следить за ходом ваших объяснений, и я понял причину вашего падения. Мечтам, которые поселились в вас в юности, не суждено было сбыться. Чем более страстно вы добивались их воплощения, тем дальше они оказывались. Ваши метания были обречены на неудачу, потому что вы хотели слишком многого и слишком быстро. Вы искали счастья, которого и не существует на свете, кроме как в исковерканном виде. Вы грешили против природы, потому что она разочаровала вас. Но что толкнуло вас на преступления?

— Я уже говорил вам. Казни, пытки, предсмертные крики наполняли меня сладострастием, доводили до безумства!

— Откуда в вас появилась эта тяга к изощренным преступлениям, как вы сами думаете?

— Я не знаю.

— Но вас будут судить именно за это, несчастный! Только от этого зависит, будете ли вы прокляты или прощены!

— Епископ Нантский и вице-инквизитор уже простили меня. Они сняли с меня приговор об отлучении от церкви. Они примирили меня с церковью…

— Да, они же поручили мне тайно допросить вас и отпустить вам ваши грехи, если вы снимете покров с самых глубин своей души. Но вы кажетесь мне самым презренным из живших когда-либо на Земле людей. Мне трудно понять вас до конца.

— Я вывернул наизнанку свою душу, чтобы ответить вам.

— Что же вы сами там увидели?

— Ничего, кроме тьмы.

— Но откуда в вас взялась эта циничная жестокость, с чего она началась? Лживое милосердие, убийства, идущие вслед за коварным утешением? Вы продались дьяволу?.. Кто-то направлял вашу руку?

— Нет, я один в ответе за все, я сам выдумывал и исполнял все свои злодеяния. Сообщники помогали мне по дружбе или из боязни потерять место.

— Вы общались с дьяволом?

— Нет!

— У вас был какой-то физический изъян?

— Я родился под созвездием, которое не позволяло мне быть другим. И никто не в силах постичь, что мною двигало, и то, что я совершал. Меня охватывала какая-то лихорадка, рассудок мутился, я был точно в объятиях гидры… Только Жанна могла избавить меня от этих приступов. Но она умерла, и эти приступы возобновились, они усиливались по мере моего старения…

— Что их вызывало?

— Просто облик невинного существа, юные тела, свежие личики. Ярость закипала во мне.

— И вы приказывали вашим слугам везти к вам юных мальчиков! Вы сами пытали сидящее в вас зло!

— Я кончил тем, что полюбил это зло.

— Но при этом вы соблюдали необходимые предосторожности…

— Какая-то часть меня хотела избежать наказания.

— Она толкала вас на уловки, достойные Жана де Краона!

Брат Жувенель не в силах больше продолжать разговор. Он открывает окно. Заостренные крыши поблескивают в свете луны. Из-за ставен пробивается свет. По улице шествуют патрульные, пики лежат на плечах. Вода слабо плещется, серебрится между бортами ладей и баркасов. Над ними густо сверкают звезды, они мигают, точно крохотные нежные сердца. Среди этого огромного живого пространства плывет одинокое облако, его шлейф задевает луну и звезды. Брат Жувенель с силой, до боли в груди, прижимает к ней медное распятие. Благословенная боль! Священно умиротворение невинных звезд, этого прекрасного облака!

Жиль де Сийе:

Он лежит одетый, рука сжимает рукоять кинжала. Мрак в углах, полосы лунного света на полу вызывают в нем чувство тревоги. Ему чудятся чьи-то шаги — нет, это потрескивают рассохшиеся половицы. Ветер задувает в неплотно закрытое окно, напоминая чье-то дыхание. И при каждом дуновении сердце его вздрагивает и успокаивается медленно, с трудом… Жиль де Сийе боится заснуть, он размышляет…