Читать интересную книгу Маркиз Роккавердина - Луиджи Капуана

Запряженные в коляску мулы бежали весело, и стаи голубей из Марджителло, встреченные у поворота на проселочную дорогу, часто взмахивая крыльями, повернули назад, к дому, словно спешили сообщить о прибытии хозяина.

22

Уже прибыли машины и появились мастера, которые должны были собрать и установить их. И опять здание в Марджителло еще больше, чем прежде, стало походить на склад: бондари клепали бочки, бочонки и чаны для сусла; одна за другой подъезжали повозки — на каждой вместительный кувшин для масла, и подсобные рабочие вместе с крестьянами, обвязав сосуды веревками, переносили их в готовый уже «склад» с цементным полом, гладким и углубленным в центре, где «мертвец» — зарытый по самое горло в землю кувшин — подставлял свой черный рот, чтобы собрать масло, если вдруг треснет какой-нибудь сосуд.

Со всех сторон неслись крики и ругань. И над всем этим гамом властвовал громовой голос маркиза, который распоряжался, бранился и сыпал проклятия, отчего у всех голова шла кругом. Понадобилось еще не меньше недели, чтобы все привести в полный порядок.

И вот настал день, когда прессы для отжима винограда с огромными стальными винтами и гайками, сверкавшими как будто отлитые из серебра, заняли свое место напротив маленьких красивых прессов для выжимания масла из оливок; кувшины вокруг поблескивали своими выпяченными лакированными животами; бочки с торчащими кранами и затычками, поднятые на подставки из тесаного камня, выстроились по ранжиру — от самой большой до самых маленьких бочонков.

— Словно курица с выводком! — восхищенно воскликнул управляющий.

Сравнение понравилось маркизу, и он передал его инженеру.

Когда был наведен полный порядок и огромные помещения, освобожденные от ненужных вещей, стали казаться шире, светлее, будто церковь, где впору служить мессу — еще одно сравнение управляющего (главный алтарь — самая большая бочка, и он охотно отслужил бы мессу, чтобы она наполнилась подлинной кровью Христовой!), акционеров аграрного общества пригласили на торжественный обед по случаю окончания строительства, и за столом, поставленным между прессами для отжима винограда и прессами для выжимки масла из оливок, не оказалось только кузена Перголы, у которого из-за громких перебранок на выборах воспалились гланды, как это у него нередко бывало.

День этот принес маркизу огромнейшее удовлетворение: под аплодисменты и поздравительные тосты сотрапезников он окрестил самую большую бочку именем Цозимы.

— А вот этой, что рядом с ней, — сказал нотариус Мацца, — мы дадим имя святого Джуранни, покровителя вина, дабы он повторил свое чудо и все бочки постоянно были полными, как та, под которой убийцы похоронили его, надеясь скрыть преступление. Чем больше из нее брали, тем больше из нее лилось вина. Да еще какого вина! Как это было? Однажды матушка святого Джуранни заприметила, что молодой еще, зеленый, покрытый листьями побег виноградной лозы, выросший возле бочки, добрался до самой затычки и проник внутрь. Она велела раскопать землю в том месте, где он рос, и там оказалось нетленное еще тело ее сына… Но бочка уже больше не давала вина!.. Надо убить какого-нибудь святого, дорогой маркиз, — со смехом заключил нотариус, — и закопать его здесь!

Маркиз не рассмеялся вместе со всеми. Напротив, помрачнел, словно нотариус Мацца говорил не о святом Джуранни, а о Рокко Кришоне. И по дороге в Раббато, проезжая в коляске мимо изгороди из кактусов, откуда сделал той ночью роковой выстрел, он вдруг увидел словно наяву распростертое на земле тело Рокко с пробитым пулей лбом и залитым кровью лицом.

Он давно уже не видел его таким. Бывало даже, что, проезжая тут, он и вовсе не вспоминал о Рокко, о том, что произошло здесь. Однако на этот раз, несмотря на то что перед ним колыхалось море высоких всходов и по обочинам проселочной дороги сплошь пестрели цветы, освещенные величественно клонившимся к закату солнцем, которое золотом окрашивало все вокруг, у него все время так и стояла перед глазами мрачная картина той ночи, когда ревность заставила его спрятаться за изгородью, и вместе со вспышкой и громом выстрела он снова и снова слышал пронзительный крик падающего на землю человека и топот копыт убегающего в испуге мула.

И в то же время, отвечая сидевшему рядом с ним в коляске нотариусу Мацце, он говорил подчеркнуто громко, как бы для того, чтобы тот не смог прочесть у него в глазах мысль, которая, как ему казалось, должна быть видна, так упорно она терзала его.

Этот дурак нотариус отравил ему всю радость счастливого дня! И маркиз вернулся домой в самом мрачном настроении.

Матушка Грация с огорчением сообщила ему:

— Твой кузен заболел, сынок! Он уже трижды присылал за тобой сегодня утром, хочет повидать тебя перед смертью.

— Перед смертью? — спросил ошеломленный маркиз.

— Так сказала служанка. Она плакала. Господь призывает его. Он полагается на милость божию!

— Да, ну хорошо, — ответил маркиз, — завтра утром схожу.

Он покачал головой, усмехаясь последним словам матушки Грации.

И тут явился дон Аквиланте, чтобы поговорить с ним еще об одном займе, который маркиз поручил ему сделать несколько недель назад, — двадцать тысяч лир под закладную на Казаликкьо, — поскольку семьдесят тысяч лир, взятые в Сицилийском банке, уже ушли на строительство в Марджителло, на машины, бочки и кувшины.

— Осторожней, маркиз! — заметил дон Аквиланте. — Не мне давать вам советы. Но я, как говорится, свой курятник знаю. «Сделаем вместе! Сделаем вместе!» у нас можно понимать: «Делайте сами! Делайте сами!»

— Но ведь есть акт о создании общества, скрепленный печатью и зарегистрированный…

— Знаю… А случись вдруг беда и вы затеете тяжбу… Вот увидите, маркиз, останетесь на бобах.

— Здание, машины, все прочее…

— Что вы с этим будете делать?

— То же, что и сейчас. Так как же с этими двадцатью тысячами?

— Они получены под семь процентов. Меньше невозможно. Такой скряга этот каноник, хоть и слуга божий!

— Тогда лучше снова обратиться в Сицилийский банк и взять в рассрочку на двадцать лет.

— Возможно.

Дон Аквиланте вдруг резко обернулся, словно кто-то окликнул его.

— В чем дело? — спросил маркиз.

— Ничего… Как обычно… Он здесь. Он уже давно появляется, хоть я и не вызываю его.

После того, неудавшегося, эксперимента дон Аквиланте не решался больше говорить об этом с маркизом, да и маркиз, слишком занятый своими делами, перестал насмехаться над ним: «Ну, как там духи?» Но в этот момент он был застигнут врасплох, и у него невольно вырвалось:

— Оставьте меня в покое!.. — Однако он тут же сменил тон: — Опять начинаете эту комедию? Пошлите его к черту, если и в самом деле!.. Поговорим о делах.

— Это тоже очень важное дело, — серьезно возразил дон Аквиланте. — Если б можно было хотя бы восстановить репутацию бедняги, умершего в тюрьме!..

— Что, у вас нет других дел, поважнее?

И оборвал разговор.

— Что касается каноника, — помолчав немного, добавил маркиз, — напишите ему, пусть дерет свои проценты с кого-нибудь другого!

Пока кормилица Грация готовила ужин, маркиз, чтобы отвлечься, ходил с лампой в руке по комнатам, оценивая, какое впечатление они производят после обновления; соображая, чего еще не хватает из мебели; пытаясь представить хозяйкой дома Цозиму — вместо той, что десять лет была тут почти госпожой; размышляя о будущем, которое должно было внести в его жизнь необыкновенные перемены. Но эта пустынность, эта тишина, эти тени, сгустившиеся по углам из-за тусклого света лампы, пугали его, и он боязливо озирался, ругая себя в глубине души за этот страх как за ребяческую трусость.

Страх перед неведомым! О, он очень хорошо знал, что это такое. Этот страх породил химеры всех религий, бесчисленные выдумки о потусторонней жизни. Об этом поведали ему книги, которые он взял у кузена Перголы! Он перечитывал их время от времени, чтобы укрепиться в своих убеждениях, когда чувствовал, что они начинают колебаться, когда оживали вдруг дошедшие из глубины веков унаследованные от предков предрассудки, уподобляя его дикарям, первобытным людям, боявшимся призраков, созданных их же собственным воображением и принимаемых за реальность. В этом книги были правы.

И все же впечатления дня продолжали волновать его. Нужно было покорно, терпеливо дождаться, пока они померкнут, развеются, как галлюцинации, вызываемые жаром и проходящие только когда жар спадет. Так бывает иногда во время бреда — сознаешь, что это бред, но болезненные видения не становятся от этого слабее.

Он был сейчас именно в таком состоянии. Он ведь рассуждал, даже посмеивался над страхами, вызванными словами нотариуса Маццы, и над глупостями дона Аквиланте, воображавшего, будто видит духов и разговаривает с ними, и в то же время вздрагивал от малейшего скрипа мебели, тревожно посматривал в темные углы, словно там прятался кто-то, кто мог неожиданно выйти к нему… Зачем?.. Глупости! И все же он поспешил в столовую, чувствуя, что у него уже не хватает мужества долго оставаться в полном одиночестве.