Сентябрь знала его. Она узнала бы его где угодно, но она также знала, что это не он, и к тому же Суббота был здесь, прямо рядом с ней! Он сидел, впившись ногтями в ее руку и не решаясь посмотреть на версию самого себя, стоящую перед моделью А.
– Не смотри на него, Сентябрь, – взмолился он, поднимая глаза. Они умоляли, они искали глаза Сентябрь. Она никогда не слышала от него ни единой мольбы, даже просьбы освободить его в тот злополучный день в Пандемониуме, когда она его впервые встретила. – Не слушай его, тем более. Смотри на меня. Смотри на меня и вспоминай велосипеды, вспомни, как ты превратилась в дерево, как мы боролись и я нисколько тебе не поддавался, даже чуть-чуть…
Но Сентябрь не могла оторвать глаз от марида, стоящего в лучах фар. Смотреть на другого Субботу, стоящего на белой равнине, – все равно что смотреть на фотографию своего дома, когда точно знаешь, что ты сам внутри него. Она чувствовала себя туго натянутой струной между ними, и от этого ее подташнивало. Наконец Сентябрь назвала его по имени – немного робко, немного тише, чем было нужно, чтобы ее слабый голос был услышан за пределами машины. Но мужчина резко повернул к ней голову, и по лицу его, как прибой, разлилось удивление. Суббота рядом с ней скорчился и покрепче зажмурил глаза. Сентябрь снова назвала его имя, на это раз неуверенно, совсем шепотом. Мужчина, который мог быть Субботой, нерешительно поднял руку – и внезапно Сентябрь вспомнила, что это значит – быть маридом. Они были духами океана и жили вне времени. Марид мог встретить самого себя несколько раз в течение жизни, старше и моложе, мудрее и дурнее. Он даже мог встретить своих родителей еще до того, как родится; так случилось и с Субботой. Это тоже Суббота, он самый и есть. Только этот Суббота был старше, такого Сентябрь еще не знала – взрослого и сильного мужчину, не кроткого и не застенчивого. Это было так странно – видеть, кем станет однажды твой друг. Бывают чувства, для которых не подобрать слов, потому что ситуации, в которых они возникают, случаются недостаточно часто, чтобы успеть собрать комиссию и договориться о терминах. Это и была одна из таких ситуаций, тревожное узнавание в запутанном настоящебудущем времени.
Медленно, без предупреждения, пошел снег.
Сентябрь выпрыгнула из машины в тот самый момент, когда другой Суббота сделал прыжок к ней навстречу. Черный шелк ее одежд колыхался, согревая на ледяном ветру. Они встретились среди падающего снега. Сентябрь посмотрела снизу вверх в глаза кого-то очень взрослого. Более взрослого, чем она могла себе представить.
Он назвал ее имя. Он произнес его так нежно, словно держал в ладонях, стараясь не помять. Медленно протянул руку и коснулся ее волос. Улыбнулся ей такой всепонимающей, теплой и радостной улыбкой, что сказанное им после этого поразило Сентябрь так, будто он с силой толкнул ее.
– Ты должна убраться с моего пути, – сказал он. Его голос звучал глубоко и сильно. – Прошу прощения, но ты стоишь у меня на пути, и ты должна уйти.
Сентябрь замерла. Она не могла сдвинуться с места. Ужасный рев зазвучал снова, и порыв ветра налетел так, будто кто-то пронесся мимо, не останавливаясь, чтобы его можно было увидеть.
Старшему Субботе надоело ждать. Он оттолкнул Сентябрь в сторону, перегнулся через сиденье Арустук и без лишних слов выхватил с заднего сиденья ларец из слоновой кости.
– Залезай и садись, – спокойно сказал этот старший Суббота. – Или будет больнее.
Сентябрь в оцепенении послушалась. Она втащила ноги в машину как раз в тот момент, когда разгулявшийся кулак ударил по другой стороне Арустук, и они снова завертелись в черноте ночи. Сентябрь упала грудью вперед, на жесткий зеленый подсолнух, и, теряя сознание, уже не слышала, что сказал голос другого, старшего, более холодного и странного марида.
– Я люблю тебя, – прошептал этот Суббота вслед Сентябрь, Аэлу и своей собственной маленькой несчастной копии и исчез.
Глава XIII
Не спорит только покойник
в которой Сентябрь волнуют устройство времени и судьбы, превратности проклятья, маловероятность посещения Плутона и ослица, любящая поспорить
Сентябрь очнулась, омытая светом.
Сначала она подумала, что вернулась домой и нежится в ванне с пеной – вокруг шипел и пузырился свет того оттенка белого, у которого достаточно амбиций, чтобы стать фиолетовым. Вверх поднимались высокие стебли огромных виноградных лоз, толстых, как стволы деревьев. Шары света, потрескивая, шипя и лопаясь, свисали со стеблей, как брюссельская капуста. В этом бело-фиолетовом великолепии все вокруг сияло ярче, чем днем. На дверях потрепанной, но все еще пыхтящей Арустук красовались глубокие следы когтей. Сентябрь пришлось зажмуриться; борта машины сверкали, как электрические лампочки. Над девочкой склонился Суббота. Его зубы тоже ослепительно сверкали даже на фоне лица в отблесках молний.
– Пожалуйста, пусть с тобой все будет хорошо, – прошептал он, и очень скоро сердце Сентябрь догнало ее память. Он имел в виду не только то, что им чуть головы не снес кулак йети размером предположительно с товарный вагон.
– Это был ты, – сказала она, потирая свою светящуюся и ноющую руку. – Это был ты, но не сейчас, а потом.
Рядом с ней застонал Аэл. Он потряс головой из стороны в сторону как бык, насаживая на свои рога пучки света и швыряя их в воздух, будто светлячков. Лес гудел и трещал. Сентябрь зажмурилась, прежде чем повернуть голову. Сколько же раз он дохну́л огнем, пока их защищал?
Виверн с растерянным и несчастным лицом встал на лапы. Ростом он был на ладонь выше, чем беременная кобыла мистера Пауэлла. Он похлопал себя по голове одним крылом.
– Все плохо? – прошептал он. – Я маленький?
– Нет, нет! – возразила Сентябрь. – Ты тот же огромный прекрасный зверь, что и раньше. – Она с трудом поднялась на ноги и подошла к нему, легко обхватила его руками за длинную шею, и эта легкость сразила их обоих.
– Маленький начинается с М, и я не хочу таким быть, – произнес виверн тихо, как никогда прежде.
– Быть маленьким не так уж и плохо, знаешь ли! – ответила Сентябрь улыбаясь, хотя улыбаться ей хотелось не больше, чем писать сочинение ушибленной рукой.
– О, для тебя – может быть! – воскликнул Аэл. – Ты и должна быть маленькой! Я люблю твою малость! Это значит, что я могу поднять тебя в воздух и дать почувствовать себя большой, показать тебе все, что я вижу со своей высоты. Но… если я так сильно поменьшел, кто же среди нас троих будет большим? Это же была моя работа – быть большим, топать, возить вас и выглядеть угрожающе, если потребуется. – Оранжевые кошачьи глаза От-А-до-Л наполнились бирюзовыми слезами. – А кто же поднимет меня, если я теперь маленький? – прошептал Он.
Сентябрь беспомощно мотнула головой. Она не знала, что сказать, как утешить его, кроме как крепко обнять, что на языке приматов означает: «Все как-нибудь да образуется». Рептилии, напротив, предпочитают, чтобы все образовалось сразу, немедленно, и вот тогда они утешатся. Пучок побегов молний полыхнул над ними жарким полотнищем света, как летняя гроза, после чего опять все стихло. Сентябрь инстинктивно ждала раската грома, но он так и не прозвучал. Это было странно – молчаливая гроза без грома.
– Тебе надо постараться не делать этого, – попросила она виверн. – Нам еще так далеко идти.
– О, Сентябрь, скажи как – и я не буду, обещаю тебе! – Как ужасно было видеть страх, плавающий в этих добрых глазах.
Но ответить было нечего.
– Он забрал его, – прошептала она, меняя тему. – Сайдерскин забрал стетоскоп. Мы едва выбрались из Альманаха, как он уже его заполучил – и я ничего не могла поделать. Мы не могли! Мы были беспомощны! И теперь он нас слышит! – Сентябрь была раздосадована неудачей. И дня не смогла удержать в руках простую коробку.
– Может, и нет, – печально проговорил Аэл. – Когда слушаешь Луну, слышишь ужасную мешанину – может, Сайдерскин тоже ничего не поймет.
– Он появился потому, что я доставала стетоскоп из ящика? Он что, учуял его? Это произошло так быстро! Не стоило мне его трогать! Но мне позарез надо было хоть что-нибудь сделать, у меня просто руки чесались. Я была так уверена, что мы услышим лапу…
Сентябрь погрузилась в молчание. Наконец она вытащила наружу вопрос, который не давал ей жить, и он повис между ними, как темное покрывало.
– Это же был ты! – сказала она стиснув зубы. Суббота отвернулся. – И ты помогал йети!
– Пожалуйста, не забывай, что я марид…
– Я помню, кто ты! И тот ты был из будущего, другой и постарше, это я понимаю; но как ты можешь помогать Сайдерскину даже сотню лет спустя?
– Я не знаю! – выкрикнул Суббота.
Сентябрь вздрогнула от неожиданности. В животе похолодело. Суббота никогда не кричал. Он никогда даже не говорил с ней строго. Его голос никогда не черствел по краям, как это часто бывает с голосами людей, и всегда излучал свет. У других этот свет гаснет из-за огорчений, которые разбухают и становятся слишком тяжелыми и сырыми; у него – никогда. Ей вспомнились первые его слова при встрече в цирке: «Я так рад, что первым нашел тебя».