Читать интересную книгу Секрет русского камамбера - Ксения Драгунская

Цвет морской волны

Всё время я что-то рассказываю и вспоминаю про Москву, про школу. А про летнюю дачную жизнь — почти ничего. А ведь сколько всего случалось на каникулах, за городом!

У нас там чего только не было…

Отличный лес, с оврагами и ручьями, и лесная речка, это если идти правее, а если левее — выйдешь в огромное поле. Поросшая подорожником колея с глубокими лужами, полными головастиков, приведёт в другую, дальнюю берёзовую рощу, где лисички и земляника. Не хочешь пешком идти в лес — катайся на велике, тогда из калитки налево, на первом перекрёстке — снова налево, там липовый парк, аллеи, на высокой клумбе — пьедестал без памятника. Говорят, раньше там стоял памятник Сталину, а потом его выбросили в речку возле плотины на Троицкой фабрике. Катаешься на велике по щербатому, со множеством трещин асфальту, мимо маленьких деревянных дач соседнего посёлка, забираешься в узкие аллейки на задворках парка, ветки шиповника и акаций трогают тебя за плечи, показывается забор пионерского лагеря, у забора изнутри всегда кто-то стоит, жадно и грустно смотрит. Бедные, несчастные пионеры, летом в лагере, ходят строем или парами, всё по горну, по команде.

А я на воле! Я вообще никогда не была в пионерском лагере. Каждые каникулы я здесь, где всё знакомо. Ура, лето!

Автобус от метро «Калужская». Дребезжащий, оранжевый, хлипкий, даже ещё не «Икарус», а какой-то отечественной неуклюжей породы, «советское значит отличное», долго-долго выбирается за кольцевую, где нет фонарей и асфальт в ухабах, едет, часто останавливаясь, переезжает через мост в деревне, и вот наша остановка, «Школа», выпрыгиваешь из автобуса, и пахнет совсем по-другому — свежескошенной травой, костром, снегом, талой водой, осенними листьями — июль, апрель, ноябрь, март, сентябрь? Пахнет, что Москва и учёба далеко, а впереди выходные, каникулы, вольница, кайф, дачная жизнь…

Велосипед, бадминтон, костры, лодочная станция…

На даче я дружила с речкой. Речка у нас маленькая, совсем не знаменитая, и почти никто не знает, как её зовут. У неё крупный рыжий песок и продолговатые ракушки. Когда мне становилась грустно или мама долго не приезжала, я приходила к речке и знала, что она меня понимает, жалеет и всегда на моей стороне. И я тоже её жалела. Например, за то, что в неё сбросили ненужный памятник. Она же всё-таки не помойка. И она ничего, промолчала, стерпела, течёт себе дальше.

С разными девочками и подружками я тоже дружила.

Но они никогда мне не верили. Что папа — это мой папа, а не дедушка, что волосы у меня на самом деле такого цвета, что у меня вообще нет ни дедушек, ни бабушек и на даче я живу с чужими тётьками, вроде нянек. (Смотри рассказ про Энгельсину Зиновьевну.)

Девчонки не верили мне. Какое-то я у них вызывала подозрение…

Поэтому я больше дружила с мальчишками.

У меня был дачный друг Костик. Ну, это теперь я могу его назвать другом, ведь столько лет прошло. А тогда, в детстве, мы были страшными врагами, всё время ругались, ссорились, обзывались и даже дрались иногда.

Мой лучший дачный враг — Костик, вот как можно сказать.

Из-за него я то и дело попадала в какие-то истории. Например, вот в такую.

Иду однажды из лесу, землянику для мамы собирала, смотрю — на поваленном дереве Костик сидит, улыбается.

— Привет! За земляникой ходила? Молодец. Как живёшь вообще? Горло не болит?

Не дразнится и не обзывается… Вот чудеса!

— Нет, горло не болит.

— Тогда пошли.

Выходим к самому краю леса. Сюда, к краю леса, примыкает дача певицы Людмилы Зыкиной, огромный дом за высоким забором. Поближе к забору, но стараясь прятаться за деревьями, стоят другие мальчишки.

— Три-четыре! — командует Костик, и мальчишки орут:

— ЗЫКИНА — ДУРА!!!

Тишина, хихикают. Смешно-то как… Здорово Костик придумал!

— Давай тоже ори, раз горло не болит, — велит Костик. — Или боишься?

— ЗЫКИНА — ДУРА!!! — с восторгом громче всех ору я.

Как здорово, как весело с большими мальчишками, они не пристают с вопросами, почему у меня такие волосы и ресницы, не думают, что я вру про то, что у меня нет бабушек, не спрашивают, сильно ли я плакала, когда умер мой папа. Они вообще мною не интересуются, даже издеваться надо мной сейчас не хотят.

— ЗЫКИНА — ДУРА!!!

Какое счастье…

Из-за угла не спеша выходит коренастый дядька в кепочке, по виду — сторож или водитель, а может, муж певицы, и спокойно всех «опрашивает» — кто с какой дачи.

И отпускает.

Никто даже не успел ни испугаться, ни смыться.

Зоя Константиновна, мама Костика, собрала провинившихся на веранде своей дачи. Участок у них неровный, и дом стоит так хитро, что входишь на первый этаж, проходишь в другую комнату и оказываешься уже на каком-то «полувтором» этаже. Следующая комната — и ты уже на настоящем втором.

Хитрая дача.

Зоя Константиновна смотрит на нас выпученными от возмущения глазами. Они у неё всегда такие, как будто она всё время негодует. Называется «базед».

А я смотрю на настоящий, тёмно-жёлтый человеческий череп, красующийся у них на старом, с цветными стёклышками буфете.

— Людмила Зыкина великая артистка, — гневно говорит мама Костика. — Она представляет нашу страну во всём мире. Спросите у кого угодно в любой стране, кто такая Людмила Зыкина, каждый ответит. Её все знают! Она как Юрий Гагарин. Для всех советских людей она является достоянием, нашей святыней, как вечный огонь. А вы… А вы… Здесь, в такой прекрасной стране, где всё во имя детей!..

— А почему у вас на шкафу череп? — некстати спрашиваю я.

Просто не могу не спросить. Не получается удивляться молча.

— Это череп друга Костиного дедушки, — строго отвечает Зоя Константиновна. — Череп его товарища по Гражданской войне, светлого человека, настоящего коммуниста. Он завещал свой скелет школе для изучения. Прошли годы, войны и потрясения, переезды с квартиру на квартиру, в результате от скелета остался только череп.

Но, когда после «воспитания» мы выходим на волю, Костик рассказывает мне другую историю…

— Мама, послушай! — ору я, влетая домой. — У Костика на буфете — настоящий череп! Знаешь откуда? Когда дедушка Костика воевал на Гражданской войне, у него была любимая девушка, Дашенька, комсомолка. Её убили враги, в деревне. И он взял себе на память её череп!!! Вот как сильно любил! Но бабушка, жена дедушки, всегда очень ревновала его к Дашеньке, и ему пришлось сказать, что это череп его друга, Оси Приборкера. Чтобы бабушка не волновалась. Тем более что Приборкер считался пропавшим без вести, и всё получалось вполне складно. Нет, действительно, а то возвращается человек с Гражданской войны в родную семью с черепом любимой девушки — ну что это такое? Как приниматься за мирное строительство? Череп Оси Приборкера, и никаких вопросов. Правда, когда в конце пятидесятых Приборкер вдруг прислал дедушке письмо из Канады: здравствуй, дружище, наконец-то я нашёл тебя, — возникла заминка, но дедушка как-то выкрутился. Представляешь, мама?

Мама слушает меня рассеянно, она сидит перед зеркалом, накрашивается, чтобы идти в гости, с каждым взмахом пушистой кисточки с синей тушью становится всё красивее и красивее, всё дальше и дальше от меня…

— Ксения, перестань повторять всякие глупости, — досадливо морщится она. — Нечего дружить с этим вруном Костиком! И нечего ходить в такой ужасный дом, где на шкафу череп. Немудрено, что от Зои этой безумной Костин папа в Америку сбежал, слыханное ли дело — череп на шкафу хранить…

Но с Костиком мы почему-то всё равно дружим, хоть и череп у него дома, и дразнит он меня всё время.

Вот, например, сидим мы на лодочной станции в привязанной лодке, потому что кататься одним нам не разрешают родители, сидим в привязанной лодке втроём, Костик, его друг — очкастый парнишка из соседнего посёлка — и я.

И Костик начинает…

— А знаешь, у философа Сократа жена была злющая…

— И что? — подозревая неладное, настораживаюсь я.

— Её знаешь как звали?

— Не знаю, — хмуро говорю я. Ясно ведь, сейчас скажет какое-нибудь гадкое имя, которое сам выдумал, и будет меня так дразнить.

— Ксантиппа! — провозглашает он.

Ну, это ещё ничего, переживём.

— А это знаешь что означает? — не унимается он.

— Ну, что?

— Рыжая лошадь! — орёт Костик и сам ржёт.

Я пожимаю плечами.

Очкастый смотрит на меня и сочувственно улыбается. Ну и зубищи!

— Ты пластинку носишь? — спрашиваю я очкастого.

— Да, только у меня сейчас перерыв, — охотно рассказывает он. — Осенью другую поставят, когда вон те, боковые, — он простодушно открывает рот пошире, — прорежутся. Я на нижние ношу сужающую, а на верхнюю — расширяющую, — чуть ли не хвалится он.