Читать интересную книгу Плато доктора Черкасова - Валентина Мухина-Петринская

— Тебе что нужно? — нелюбезно встретил меня Женя. С тех пор как я привязался к Абакумову, он и знать меня не хотел.

— Вас все ждут в кают-компании,— сказал я.

— Пусть обедают без меня, я потом поем,— буркнул Женя.

— Но они не садятся за стол без вас. Почему вы не хотите со всеми вместе обедать?

Последнее время, с тех пор как Абакумов ел с нами в кают-компании, Женя под разными предлогами обедал и ужинал прямо в камбузе у Гарри.

Женя хмуро взглянул на меня. Надо упомянуть, что Женя никогда не относился ко мне, как к маленькому. Он всегда говорил со мной по-мужски: прямо, откровенно и серьезно. И в этот раз он счел нужным объяснить мне все.

— Не понимаю, как вы можете пожимать ему руку, есть за одним столом, дышать одним воздухом?

Мне было жаль Казакова, потому что я видел — он страдал. И зло меня брало на него.

— Если преступник искренне исправился,— возразил я, горячась,— если он не способен уже сделать плохое, неужели его карать до самой смерти? Разве вы не можете простить Абакумову? Он ведь раскаялся...

— Я бы не стал спасать преступника! — запальчиво бросил мне Женя.

— Что же, по-вашему, бросить человека на произвол судьбы? — спросил я с укором.

— Нет. Не на произвол бросить, как ты говоришь. Его надо предать суду, и чем скорее, тем лучше, пока он не сбежал еще раз, вторично обворовав экспедицию.

Я обиделся за Абакумова и ушел.

— Он занят и пообедает после! — объявил я в кают-компании.

Папа переглянулся с Ангелиной Ефимовной и пожал плечами.

— Садитесь к столу, товарищи! — сказал папа.

Гарри действительно удивил всех. На первое был необыкновенно вкусный грибной суп. На второе — «седло» дикой козы, зажаренное вместе с гречневой кашей, а на третье — огромный торт, похожий на солнце с лучами, и художественно выполненное мороженое в форме белого медведя.

Мы наградили Гарри аплодисментами. Гарри скромно раскланялся. В белом колпаке и белом халате, из-под которого виднелась полосатая тельняшка, он походил на бравого, румяного корабельного кока, кем он и был на самом деле. Я знал, что он очень тосковал о море и о ребятах-матросах, своих друзьях.

Бехлер откупорил несколько бутылок шампанского.

Выпили за солнце, за мир на земле, за Международный геофизический год, за дружбу. Но настроение было не особенно веселое; всех тяготило демонстративное отсутствие Жени.

После обеда Женя Казаков попросил у отца полчаса времени и о чем-то серьезно беседовал с ним. А вечером отец созвал внеочередное собрание сотрудников полярной станции.

Узнав об этом, я проскользнул в кают-компанию заранее и скромнехонько уселся в уголке за библиотечным шкафом, надеясь, что меня там не заметят. Никто на меня и внимания не обращал, все были расстроены и смущены.

Пришли эскимосы, оба брата (теперь они уже не казались мне такими похожими), и Мария. Все трое сели позади, неподалеку от меня, и молчали весь вечер. Ермак явился в полной форме пилота (обычно он ходил в чем попало, чаще в джемпере или пиджаке) и был погружен в задумчивость.

Женя потребовал предать Абакумова суду, угрожая, что иначе он сам вызовет по радио кого следует. Оказалось, что Женя вспыльчив, как мой отец (человека узнать — пуд соли с ним съесть). Он так разошелся, что обвинил сотрудников полярки в... укрывательстве преступника.

— Это уже не гуманность, как вы себе представляете,— кричал он, будто выступал на митинге перед толпой,— это гнилой либерализм! Этот матерый хищник, тундровый волк, люмпен-пролетарий, уголовник и убийца, прикинулся, когда его разыскали, овечкой, а вы и растаяли. Зачислили в штат полярной станции, обращаетесь с ним запанибрата, сюсюкаете и умиляетесь! Нашли чему умиляться!.. Абакумов обворовал экспедицию, в результате чего погибли двое людей, и сам Черкасов спасся только случайно. Абакумов десять лет скрывался от советского правосудия. Теперь он разоблачен и должен понести ответ за свои деяния...

Я посмотрел на Абакумова. Если это и был волк, то затравленный. В глазах его застыла такая тоска, что я просто не мог на него смотреть и отвернулся. Он сидел на стуле у окна, и Женя все время следил за ним, наверное опасаясь, как бы тот не убежал. Сейчас, когда всю радость Абакумова как рукой сняло, он опять походил на бродягу, бирюка.

Счастье, как говорится, лишь поманило его. То счастье, что так щедро предложили ему мой отец и Ангелина Ефимовна,— счастье интересного, радостного, творческого труда — существовало, видно, для чистых, а он принадлежал к нечистым, его прошлое было замарано и довлело над ним. Тюрьма снова зияла перед ним, как справедливая расплата, ибо преступление он все же совершил.

Но мне было очень жаль Алексея Харитоновича, и я подумал с упавшим сердцем, что, наверное, Женя убедил всех. Ведь то, что он говорил, было правдой. Еще я подумал так потому, что все отводили друг от друга глаза. Селиверстов упорно смотрел в пол, Валя опустила ресницы и как будто сидела спокойно, но я заметил, как она нервно крутила пальцы. И никто уже теперь не смотрел на Абакумова. В тот час он был один и почувствовал это.

Один, если не считать моего отца, он-то его не покинул. Я, конечно, не запомнил слово в слово, что говорил отец, потому передам приблизительно.

Отец считал, что предание суду должно производиться с разумом и ни в коем случае не носить характера мести. Другое дело, если необходимо оградить общество от посягательств преступника,— у нас не тот случай!

Абакумов никому зла не принесет. Целых десять лет он жил охотой и если никому не принес пользы, то никому не причинил и вреда. Бесполезное существование в первую очередь разит его носителя, что мы и видели: Абакумов даже хотел покончить с собой...

— Выдумки и громкие слова! — выкрикнул Женя.

Он был очень бледен (бледнее Абакумова) и тоже ни на кого не смотрел, как будто ему было чего-то стыдно.

— Это правда! — звонко крикнул я, не выдержав.

Сердце у меня отчаянно колотилось. Кажется, я покраснел, как рак. Но зачем Женя сказал, что это все выдумки, когда это было правдой!

Я думал, что отец осадит меня, но он не сделал никакого замечания. Отец обратился к Жене:

— Ты говоришь, что Абакумов — люмпен-пролетариат, то есть человек опустившийся, деклассированный. Как писал Маркс: «Пассивный продукт гниения самых низших слоев старого общества». У нас в Советском Союзе люмпен-пролетариата, как такового, уже давно нет. Абакумов последний из могикан. Ты видишь, Евгений, что я не отрицаю этого. Абакумов всю жизнь был бродягой «золотишником», индивидуалистом, всю жизнь искал свою страну — Муравию. Он бродяжил до тех пор, пока это вообще стало невозможным. Для Абакумова снова тюрь-м а будет гибелью, если не физической, то духовной, что хуже. Потому что духовно и граждански он еще не окреп.

Ты, Женя, молодой коммунист, и не пристало тебе судить с обывательских позиций. Твой отец был моим лучшим другом, я сам едва не погиб тогда, но я не толкаю человека на явную гражданскую гибель... Если бы твой отец был теперь с нами, он бы сказал то же самое, потому что он был настоящим коммунистом. Я не люблю громких слов, но я должен напомнить: мы живем на подступах к коммунизму. Ленин не раз говорил, что коммунизм надо строить с теми людьми, которые живут сегодня, других нам никто не даст. Строительство коммунизма заключается и в коммунистическом воспитании человека. Предлагаю оставить Абакумова в нашем коллективе.

— Только попробуйте! Я сам тогда передам дело в суд,— жестоко отрезал Женя.

— Ты не прав, Женя! Ох, как ты не прав! — в полном смятении возразила Валя.— Я помогала Алексею Харитоновичу освоить метеорологические наблюдения. Я видела, как он радовался этой работе и был за нее благодарен Дмитрию Николаевичу, и Ангелине Ефимовне, и мне, и всем нам. Человек впервые нашел себе место в жизни, а ты хочешь столкнуть его обратно в яму? За что? За то преступление, которое он совершил много лет назад? А почему он его совершил, ты хоть раз задумался? Я тоже совершенно уверена, что твой отец, будь он теперь с нами, простил бы и забыл, как забыл Черкасов. Нельзя быть таким жестоким и мстительным, Женя. Я никогда этого от тебя не ожидала...

Ермак тоже был за то, чтобы Абакумов остался с нами.

А я сидел в уголке и думал: «Как странно! Все эти люди — ученые и прибыли на плато, чтобы заниматься наукой, а им пришлось решать совсем другие вопросы — о человеке, жизнь заставила». Я не раз присутствовал в этой же комнате на ученом совете, а теперь здесь как будто шел суд, и я уже не мог понять над кем: над Абакумовым или Женей?

— Молодость гуманна,— сказала Ангелина Ефимовна,— а Женя, кажется, готов мстить до седьмого колена. Я знаю биографию товарища Абакумова. Бродяжницкое детство, бродяжья юность, бродяжьи зрелые годы. Он принадлежит к той категории людей, которые не устояли против враждебных обстоятельств: не хватило внутренних сил. У него не было опоры в товариществе, потому что у его товарищей нечему было учиться. Не было опоры в коллективе, так как у него никогда не было коллектива. Он шел по жизни один, спотыкаясь, не видя ничего впереди, как слепой. Эт-то страшно, товарищи! В сущности, за всю его жизнь он впервые обрел коллектив, который по-настоящему заинтересован в его судьбе, по-настоящему желает ему добра, творческой работы, радости и душевного удовлетворения. И Женя хочет, чтобы этот коллектив предал его? Этого не будет, Евгений Михайлович! Не будет потому, что мораль строителей нового коммунистического мира требует повышения ответственности общества за судьбу каждого отдельного человека, каким бы ничтожным он ни казался.