Во всяком случае, в качестве подарка для воспитателя пионерского отряда, которого разозлили ее строптивые питомцы.
На скамейке рядом с отрядом сидели девчонки, скучковавшиеся вокруг Шарабариной. К отрядной доске объявлений был приколот тетрадный листочек, на котором было крупными буквами написано: «Где расписание, Прохоров?!»
На веранде заседал актив, права потерявший Коровину и Марчукова. Зато пополнившийся двумя безымянными парнями из второй палаты.
Мамонов со своими вечными спутниками Мусатовым и Марчуковым тоже сидели на веранде, но чуть поодаль от актива. Я спрятал букет за спиной, пересек холл и подошел к двери Анны Сергеевны. Постучал вежливо.
— Чего тебе, Крамской? — прохладно спросила педагогиня, распахнув дверь.
— Это вам, Анна Сергеевна, — я протянул ей букет ромашек.
— Вы опять что-то натворили? — Анна Сергеевна посмотрела на меня поверх очков.
— Я просто хотел сказать спасибо, — я улыбнулся. — Вы же обо мне беспокоились. И вообще, носитесь с нами, воспитываете, переживаете всей душой. Вы думаете, мы этого не видим? Мы же понимаем, что вы для нас же стараетесь, даже если иногда и артачимся… Но такие уж мы, переходный возраст, — я вздохнул, как будто от переизбытка чувств. — Спасибо вам, Анна Сергеевна!
Честно сказать, я не чувствовал ничего из того, что говорил. Эта стерва была одним из самых хреновых педагогов, которых я встречал в жизни. Даже сержант в учебке был куда более понимающим и чутким, чем Анна Сергеевна. Она обвинила своих же подопечных в совершении, фактически, преступлений, и даже не подумала извиниться. И наверняка считает себя правой сейчас. И думает, что директриса ее унизила. И что надо было отправить Мамонова домой, несмотря на то, что он вообще ни в одном пункте не виновен. Как в анекдоте. «Ну значит и за изнасилование забирайте!» — «Это почему еще?» — «Ну, инструмент же есть…»
Мог сделать, значит виновен.
А он и возразить-то ничего не может. Потому что, а что скажешь-то? Слово против слова.
— Хорошо хоть кто-то это понимает, — застывшее лицо педагогини оттаяло и расплылось в самодовольной улыбке. Она протянула руку, взяла букет и даже лицемерно его понюхала.
Кивнула и закрыла дверь. Спасибо, конечно же, не сказала.
Впрочем, мне и не требовалось.
Я вышел обратно в холл и понял, что все замолчали и смотрят на меня. Активисты прервали полет своей фантазии на тему, из чего бы такого изготовить космический скафандр, а Мамонов и его миньоны перестали делать… Не знаю, чем они там занимались. Кажется, играли в камень-ножницы-бумага.
Я приложил палец к губам, потом ткнул большим пальцем за плечо, в ту сторону, откуда я вышел, потом показал на пальцах человечка, шагающего наружу из корпуса. И пошел к выходу, собственно.
Прохоров, Мамонов и Марчуков с Мусатовым потянулись за мной.
— Это что за подхалимство такое было? — возмущенно зашептал Марчуков.
— Да, я хотел бы задать тот же вопрос, — Прохоров упер руки в бока и навис надо мной.
— Аннушка только что получила втык от директрисы, — вполголоса сказал я. — Понимаете, что это значит?
— Ну? — темные брови Прохорова сошлись на переносице.
— Да она же будет теперь еще больше придираться! — я постучал пальцем по лбу. — Никаких разговоров после отбоя, спать только с открытыми дверями, ходить строем… — я кашлянул. Ну да, мы и так ходим строем, в общем-то, и кажется, никого это не напрягает. — В общем, жизни никакой не даст. И власти у нее сильно больше, чем у тебя, Прохоров.
— А это… ну… да, ведь правда, — хмыкнул Мамонов. — Злая Аннушка и добрая Аннушка — это две разные Аннушки.
— Ну? — я вопросительно посмотрел на них всех по очереди. — Поняли теперь? Мы правы, она нет. Но если мы будем корчить морды оскорбленной невинности, то мы так до конца смены и будем по струнке ходить и чихнуть лишний раз бояться.
— А ты голова… — задумчивая складка между бровей Прохорова разгладилась. — Где-то у меня шоколадный батончик оставался, если в жару эту не расплавился…
— А я могу про нее стишок написать! — гордо сказал Марчуков и подбоченился.
— Главное ей потом не показывай, — хохотнул Мамонов.
— Эй, это почему еще? — рыжий скорчил обиженную гримасу. — Я и нормальный стихи тоже могу! Давайте график дежурств по цветам установим, вот! Если мы все сейчас ее этим сеном завалим, глупо смотреться будет. А если букетик утром, букетик вечером, то она такая — уоу! — и разомлеет!
Я стащил покрывало со своей кровати, свернул его в несколько раз и бросил на тумбочку. Улыбался. Неожиданно хороший день, хотя начинался плохо. И ребята хорошие.
— Кирюха, давай к нам! — Мамонов хлопнул ладонью по своей кровати. — Нам тут Олежа хочет историю очередную рассказать! Стррррашную, аж жуть! Правда, Олежа?
— А то! — Марчуков шмыгнул носом. — Я сам засыпать боюсь, когда ее вспоминаю!
Я отогнул край одеяла, чтобы в случае чего быстро нырнуть в кровать. Задел ногой рюкзак и внезапно вспомнил про пирожки, которые из холодильника три дня назад забрал. Пожалуй, доставать их сейчас — не лучшая идея… И завтра надо будет проверить, что там с ними.
Я сел рядом с Мамоновым, а Марчуков забрался на спинку кровати и набрал в грудь воздуха. Но начать не успел, потому что кто-то тихонько поскребся в окно.
— Мальчики, можно к вам? — за стеклом появилась белокурая голова Шарабариной. — Я знаю, вы тут истории рассказываете, я тоже хочу послушать!
Глава 14
А интересно было наблюдать, как моментально преобразились лица парней! Только что все были просто пацанами, страшную историю предвкушали, подушками даже по головам друг друга лупили. Не как в более юном возрасте — битва! Все в перьях! А так, просто совпало — у тебя подушка в руках, а тут как раз затылок товарища очень удобно маячит.
И вот в окно забирается Шарабарина. Та самая девушка, о которой недавно злословили. И эти же самые мальчишки мгновенно начинают суетиться, подавать руки, освобождать самые удобные места, лезть в рюкзаки за припрятанными конфетами.
— Дайте я вот сюда сяду, Мамонов, подвинься, — девушка втиснула свою изящную попу между мной и Мамоновым. Чинно положила руки на голые колени и мило улыбнулась. — Ну давай уже, Марчуков! Рассказывай!
— Ага! Счас! — он повозился, устраиваясь поудобнее на спинке кровати. — В общем, дом один у нас есть. Заброшенный. Там еще пустырь вокруг, сбоку от школы нашей.
— Это на Заречной который? — переила его Шарабарина.
— Нет, другой, — отмахнулся Марчуков. — Рядом с Мясокомбинатом.
— А, да, знаю, у меня там дядя работает!
— Ты будешь слушать или сама рассказывать начнешь? — возмутился Марчуков и чуть не навернулся