На площади что-то бубнило радио, мимо уха, и он прошел бы, если бы его не задержала фраза:
— Есть разрушения и пострадавшие…
Тогда он повернулся и увидел толпу под репродуктором. Разрушения, пострадавшие…
— Где это? — спросил Кеша.
— В Та-ашкенте.
— Трепаться-то! — сказал Кеша. — Я серьезно спрашиваю.
И вынул сигарету, чтобы прикурить у долговязого заики, который плотнее запахнулся в свое длинное, до пят, пальто с собачьим мехом.
— 3-з-землетрясение!
— Где? — повторил Кеша, забыв прикурить.
— В Та-ашкенте! Ска-азал же!
— Ну да! Я сейчас оттуда.
— Оно всегда так бывает. Нет-нет и — есть, — прибавил кто-то сбоку, из толпы.
«Вот чудак!» — подумал Кеша и поискал глазами: кто это такой умный? Рыхлый мужчина с непонятной улыбкой вытер симпатичное, как у детского затейника, лицо, неожиданно съязвил:
— Если сообщают, что есть разрушения, то уж есть!
А репродуктор сыпал на площадь аккорды рояля.
Как ни в чем не бывало! Как будто не могли объяснить главное: какие разрушения, где?
Много позже — через день, два, которые показались Кеше самыми длинными в жизни, — он послал деду вырезку из газеты:
«26 апреля в 5 часов 23 минуты в Ташкенте произошло землетрясение силой 7,6 балла… Оно сопровождалось серией подземных толчков и гулом, слышным на всей территории города… Разрушено значительное количество жилых домов… Несколько больниц, школ… Зарегистрировано 4 смертных случая и госпитализировано около 150 пострадавших… Такого землетрясения, как нынешнее, с очагом под самым городом, не отмечалось с 1868 года».
А тогда постоял, как чокнутый, словно все в нем выключилось, омертвело, и не сразу пришел в себя, догнал заику посреди площади:
— Что еще сказали?
— По-ока все!
Как всегда, у касс гнули спины. Кеша толкнулся в одну, другую. Раздраженная пожилая женщина огрызнулась:
— Чего тебе?
— Да билет в Ташкент.
— В Ташкент?
— Ну!
— А вот я сдаю билет в Ташкент! — вскрикнул худосочный парень в финской шапочке, так вскрикнул, будто шутил, но в руке в самом деле сжимал билет.
— Беру, — сказал Кеша.
— На билете моя фамилия написана.
— Долечу и под твоей, — сказал Кеша.
— А что? — еще больше развеселился парень в финской шапочке. — Двадцать пять процентов удерживают при возврате билета. Догадались! А если я выручаю человека? Я же сто платил! Не терять же!
— Правильно. Пусть теряют, у кого денег много, — засмеялся и Кеша в тон парню, а тот спросил:
— У тебя там мать или кто?
— Или кто, — сказал Кеша.
— А я к дядьке в отпуск собрался. У меня дядька — во! О нем, я думаю, позаботились.
— Его предупредили, — сказали рядом и опять засмеялись, а Кеша схватился за билет, который парень не выпускал из рук, Кеше казалось, что сейчас все рвали билеты и стремились туда, в Ташкент.
— Шутки шутками, — тянул парень, — а у него все же особняк. Может, устоял как раз.
— Особняки и упали как раз. Они старые.
— Ну, так мне и лететь некуда! — хихикнул парень и отдал билет.
Через час самолет поднялся в воздух. Весь час Кеша боялся: только бы не задержали — мокрый снег, мало ли там что еще. Очень долго летели на этот раз. Долго стояли в Новосибирске, словно ждали кого-то…
Чем ближе к Ташкенту, тем меньше становилось пассажиров — в Чите вышли, в Новосибирске тоже. Сидели порознь, через два кресла в третьем, все помалкивали, никто толком ничего не знал, а зря не разговаривали, и Кеши коснулось первое ощущение несчастья, которое все еще мерещилось выдумкой, неправдой.
«Можно удалиться от вулкана, — писал известный исследователь мироздания Александр Гумбольдт, — уклониться от потока лавы, но куда же бежать от землетрясения?»
Это Кеша прочел в ташкентской газете.
На улице Тринадцати тополей он не нашел Мастуры. Никого он там не нашел. Даже самой улицы…
От угла до угла тянулись развалины, как после бомбежки. Все развалины, все остатки жилья, были огорожены шпагатом, натянутым на колышки, а на шпагате болтались красные лоскутки, предупреждающие об опасности. Поскрипывала кровля… Она качалась под весенним ветром, кое-где свисая с уцелевших стен, и все время повторялся ее однообразный, громкий и тоскливый скрип. Вместо окна Мастуры зиял широкий провал, обнажая черный, запыленный бок голландской печи, поваленный шкаф, поникший шнур с плафоном.
Теперь Кеша мог рассмотреть ее комнату.
Соседнюю стену облепили фотографии. Мужчины, женщины, множество детей, плачущих в крик.
А балкон, с которого библейская тетя, чистюля неуемная, выбивала свои коврики, остался висеть без стены, на ветках тополей. Так и висел над грудой мусора.
Улица совсем вымерла.
Лежали кирпичи, отмечая футбольные «ворота», но мальчишек не было. Пусто…
И в этой пустоте бежала кошка и несла в зубах котенка. Она положила его к пыльным сапогам Кеши, замяукала. А он стоял, почти не дыша. Присел, погладил кошку и опять выпрямился.
Все вокруг переменилось. Все так сразу переменилось, что невольно перехватывало дыхание. Ветер нес пыль с развалин… И единственными живыми звуками был скрип кровли да на чьей-то тумбочке возле облома играло невыключенное радио.
Кеша повел взглядом по тополям. Их стволы белели клочками приколотой бумаги: «Вика! Мы живые. Уехали в Наманган», «Авлиекуловы теперь у Рахимовых на Урде», «Батыровым писать до востребования на Центральный почтамт»…
Ветер отрывал бумажки от стволов, и некоторые клочки Кеша поправил, прижал рукой. Он ходил от тополя к тополю, читал поспешные строки, искал записку от нее, понимая, что попусту, она знала, его нет в городе, он улетел, а если написала еще кому-то, так, скорее всего, поставила свою фамилию, которая ему не известна. Он ходил и с ужасом думал об этом, но все же ходил. Связал в одном месте порванный шпагат с красным лоскутком, еще раз огляделся.
Вдоль деревьев шел человек. Это была женщина-почтальонша со своей сумкой и толстой пачкой телеграмм в руке, останавливалась, тоже читала. Спросить у нее?
— Вы не скажете, где найти хоть кого-нибудь… отсюда?
— Поищите на соседних улицах.
На соседних улицах растягивали палатки, оккупируя махонькие пятачки пространства в кустах восторженно цветущей сирени, забивая колышки в землю. Кровати, обжитые, как ноевы ковчеги, занимали старухи и дети-малолетки. Другие дети, постарше, сновали со спасенной утварью в руках, как с добычей. Матери буднично стирали в тазах, подсунув под них табуретки, накачивали примусы. Женщина в белом халате, как медсестра, продавала лепешки из плетеной корзины. Милицейский голос, усиленный громкоговорителем, врезаясь в кутерьму других голосов и стуков, переходя с узбекского на русский, предостерегал:
— Товарищи! Не заходите в аварийные дома! Каждый миг может повториться толчок!
Кеша крутил головой, с надеждой разглядывая, нет ли где Мастуры, перехватил женщину с пеленочным ребятенком в руках:
— С улицы Тополей никого не знаете?
— Не знаю. Мы возле своих домов устраиваемся. Может, нас починят еще. А у них все развалило… Их увезли.
— Куда?
Она пожала плечами, понесла заплакавшего ребятенка, баюкая, затыкая ему рот соской. Кешу обступили потихоньку хозяйки, отрываясь от своих забот, от ребят, примусов и стирки.
— Кого ищете? Родственников?
— В общем… — Он неуверенно затряс головой, подтверждая вроде бы.
— Как фамилия? — спросила крепкая старуха с чайником. — Фамилия как?
Кеша неловко признался:
— Да девушка одна… В полосатом платье ходила… Золотые кольца в ушах…
Старуха всплеснула руками, чайник взлетел над ее седой головой, прогорланила что-то не по-русски, очень бойко, и пошла, расталкивая всех, а соседка ее, остроносенькая, высунувшись наперед, перевела под смех бездомных хозяек:
— Она сказала — теперь фамилию в загсе узнают, когда там спрашивают: «Как фамилия?»
Милиционер, приблизившись, надрывался:
— Не заходите в аварийные дома!
Ребята в рубахах, размахнутых до пупа, с засученными рукавами, выносили из домов кровати, заваленные обиходным скарбом и семейными ценностями. Стены домов были в трещинах и надписях: «Аварийный», «Опасно для жизни», «Не заходить!» Ребята сами размашисто писали их и заходили. Похоже, работала комсомольская дружина.
— Среди вас с улицы Тополей нет? — спросил Кеша, оставив хозяек.
— Мы из другого района, — ответил парень с повязкой. — А ты откуда?
— Из Сибири.
— Помогать приехали? Сколько вас?
— Пока один.
Остроносенькая, та, что перевела слова старухи, подошла с только что купленной лепешкой, сказала:
— Да он девушку ищет!
— Как зовут? — спросил парень.