Читать интересную книгу Записки полицейского (сборник) - Александр Дюма

– Вы позволите полюбопытствовать, как зовут эту даму?

– Как зовут ее, я не смогу вам сказать, но дам ее адрес и ее собственноручную записку. Эта дама – француженка, имя у нее такое мудреное, что нам, англичанам, и не выговорить. Вот я и попросила, чтобы она сама вписала свое имя в эту книгу.

Я торопливо пробежал указанную запись: «Госпожа Левассер. Уок-коттедж, на пути в Эдмонтон, в Саутгейте».

Почерк был совершенно тот же, что и в объявлении, а почерк объявления ничем не отличался от почерка на обрывках, найденных мной в бумагах господина Лебретона. Это указание на след, который мог привести к неожиданным результатам, немедленно способствовало тому, что я решительно тронулся в обозначенном направлении.

Непринужденно задав торговке несколько вопросов, ответы на которые виделись мне необходимыми для розысков и возвращения собаки, я вышел из молочной лавки, пообещав не откладывая, на следующий же день доставить госпоже Левассер потерянного питомца. Окончив наводить справки в Сток-Ньюингтоне, я отправился в заведение торговца собаками, где за полкроны приобрел симпатичного вида левретку. Тотчас была сделана необходимая операция: пес лишился конца своего хвоста при помощи раскаленных щипцов, и заживление произошло довольно быстро, так что трудно было вообразить, что операция состоялась совсем недавно.

На другой день утром, около одиннадцати часов, переодетый бродягой, под видом собачьего вора, я постучался у ворот дома госпожи Левассер. Здесь не мешает сказать мне в похвалу: переодевание мое до того было удивительным, что, когда я, перед тем как отправиться в путь, зашел на минуту к жене, она никак не могла узнать меня!

Госпожа Левассер была дома, но крайне страдала от какого то недомогания, так что не выходила из своей комнаты и отказалась принять меня. Тогда служанка предложила мне отнести собаку своей госпоже в той же корзинке, в которой я ее принес, или вынув ее оттуда, но я ответил, что покажу собаку госпоже только сам. Служанка, видя, что намерение мое непреклонно, с досадой захлопнула дверь перед моим носом из природной предосторожности, весьма, впрочем, извинительной, ведь благодаря своему наряду я приобрел такую наружность, которая не могла внушить особого доверия.

Спустя несколько минут служанка вернулась, велела мне вытереть ноги и пригласила следовать за ней на второй этаж. Госпожа Левассер была особа довольно приятной наружности, но ей недоставало некой величественности. Она сидела на диване, и на лице ее отражалось непреодолимое желание скорее увидеть милую Фидельку. Лишь только я вошел, молодая женщина так испугалась моей непрезентабельной наружности, что вскочила и с ужасом вскрикнула:

– Месье Левассер!

На этот крик в комнату ворвался высокий солидный, с густыми бородой и усами джентльмен. Видно, он в эту минуту брился, о чем свидетельствовали остатки мыла на его лице и зажатая в пальцах бритва.

– Что с тобой, душечка? – спросил он нежным голосом. – В чем причина твоего волнения?

– Вы только взгляните на это страшилище! – ответила дама, указывая на меня.

Джентльмен расхохотался, а госпожа Левассер, ободренная присутствием своего мужа, обратила все внимание на корзинку, в которой покоилась поддельная Фиделька. Я выпустил из корзины собачонку.

– Ах! Боже мой! – вскрикнула она, увидев выпущенную из корзины левретку. – Да это совсем не моя собака!

– Как! – сказал я с видом крайнего удивления. – Это не ваша собака?

– Говорю вам, что не моя! Убирайтесь отсюда!

Господин Левассер довольно однозначно дал мне понять, что если я не потороплюсь выйти с собакой вон, то он употребит другое средство. За это короткое время тщательно оглядев окружавшую меня обстановку, я уложил собаку в корзину, вышел и, разумеется, оставил свою ношу на первой же попавшейся мне скамейке.

– А, голубчик! Так у тебя нет ни жены, ни сестры, ни возлюбленной, – проговорил я вне себя от радости, уже отойдя от дома шагов на пятьдесят. – Прекрасно! Ну, если это не ваш портрет, господин Лебретон, не настоящий ваш портрет, который я видел на стене между женой и мужем, то я – глупец, причем ослепший!

Стало быть, я нашел след, а потому мог надеяться вернуть бедному молодому господину Беллебону похищенные ценности, которые должны вновь подарить ему надежду на счастье. Он и мне также рассказывал со слезами на глазах, какого лишится блаженства из за происшедшего несчастья, о котором мы упомянули на первых страницах нашего повествования.

В этот же день, около девяти часов вечера, господин Левассер, одетый с щегольством самого нелепого пошиба, оставил Уок-коттедж, нанял в Эдмонтоне карету и приказал спешно ехать в Лондон, не подозревая, что за ним следовал другой щеголь, одетый не хуже его, но приукрашенный париком, фальшивыми бородой и усами. Этот щеголь был не кто другой, как я, и могу похвастать, что так же искусно превратил себя в денди, как утром нарядился собачьим вором.

Господин Левассер вышел из кареты в конце улицы Куадрант-Риджент-стрит и пошел на Уан-стрит. Я следовал за ним по пятам. Он вошел в гостиницу, я – тоже. Это заведение совершенно не походило на те гостиницы, в которых обыкновенно останавливаются порядочные люди, напротив – это было место сборищ разных иностранных слуг, оказавшихся без места, поэтому здесь встречались и камердинеры, и курьеры, и кучера, и повара из всех стран и всех наций. Они собирались здесь, чтобы покурить, выпить и поиграть в нестерпимо шумную игру, малоизвестную англичанам, которую, впрочем, придумали для этих несчастных, не способных завести у себя карты или игры другого рода.

Единственное, что необходимо было для этой игры, – пальцы. Двое игроков, став один против другого, внезапно одновременно и быстро поднимают наверх пальцы. Каждый из них имеет право показать столько пальцев, сколько ему вздумается; оба партнера показывают друг другу пальцы и вместе с тем пересчитывают их. Кто безошибочно выкрикнет число выставленных пальцев своего противника, тот и выиграл[10]. Гвалт, производимый криками: «пять, шесть, четыре, семь…» – стоял поистине ошеломительный.

Все в зале были так заняты игрой, что никто не обратил внимания на наше появление. Господин Левассер уселся за столом, я незаметно устроился неподалеку от него; он потребовал себе грогу, я спросил бутылку хереса.

Вскоре я заметил, что господин Левассер весьма накоротке был знаком с большей частью посетителей, находившихся в зале, сверх того я выяснил, что он не уроженец Франции, а швейцарец из Водского кантона.

Вечер прошел, не принеся мне никаких новых открытий; единственное, в чем я совершенно убедился, – что господин Левассер прибыл в эту гостиницу только для того, чтобы встретиться с разыскиваемым и поджидаемым им господином, который почему то не появлялся. Около одиннадцати часов он оставил стакан свой недопитым и вышел из залы заметно не в духе.

Следующий вечер был повторением предыдущего, но в третий вечер я был вознагражден за терпение, и настроение мое приподнялось: в зал вошел банкирский представитель и, по моим догадкам, корреспондент и соучастник преступников, даже, быть может, сам вор, – это был не кто другой, как Александр Лебретон.

Он проскользнул в залу с особенной подозрительной таинственностью. Взор его, вскоре встретившийся с глазами господина Левассера, был одновременно до того встревоженным и вопрошающим, что я понял, какое важное обстоятельство вынуждало его открыться и выдать себя присутствием в таком гнусном притоне – месте сборищ всякого отродья, каковым была эта гостиница. Постояв некоторое время у двери и обменявшись пронзительными взглядами с господином Левассером, Лебретон вышел, вслед за ним отправился господин Левассер.

Одно мгновение я раздумывал, не последовать ли за этими двумя персонами, но осторожность меня удержала: они могли бы заметить мое движение и тогда стали бы меня опасаться. Моя нерешительность, впрочем, была вознаграждена сторицей: отсутствие этих господ было непродолжительно, и вскоре господин Левассер возвратился в залу, сопровождаемый товарищем, выглядевшим еще более робким, чем он сам. Оба они уселись за столом на небольшом расстоянии от меня.

Рассматривая их вблизи, я был сильно удивлен выражением смущения и беспокойства на физиономии господина Лебретона. Я не ошибся – это действительно был представитель дома «Беллебон и Ко», изображенный на портрете, который я видел в Уок-коттедже между портретами господина и госпожи Левассер. Растерянная физиономия Лебретона, искаженная ужасом, представляла изумительную противоположность дерзкому, лукавому и свирепому выражению лица его соучастника.

Господин Лебретон, приведенный почти насильно, впрочем, пробыл в трактире всего лишь несколько минут, и единственные слова, которые мне удалось уловить из всего его разговора с господином Левассером, были: «Я боюсь, чтобы это не возбудило в нем какого нибудь подозрения».