Но было уже поздно. Инспектор радостно потирал руки.
– Прошу прощения, дорогой синьор, – произнёс он, не сводя глаз со своего престарелого собеседника, – прошу прощения, но, при всем моем уважении к вам, я не могу поверить вашим словам.
– Не хочешь ли ты сказать, о лукавый инспектор, что я лгун? – побагровел Хоттабыч.
– Посудите сами, синьор: вы более чем скромно одеты и заявляете, что вы так просто, за здорово живёшь, подарили почти незнакомому рыбаку чемодан, который стоит по крайней мере тысячу долларов, если перевести его на более или менее твёрдую валюту.
– Два чемодана! И не за здорово живёшь, а за то, что он накормил моих юных друзей! – сварливо поправил его Хоттабыч.
– Две тысячи долларов за один обед!
– За ужин! – снова поправил его Хоттабыч.
– В данном случае это безразлично. Две тысячи долларов за ужин! Не кажется ли это вам несколько дорогой платой? – хихикнул инспектор.
– Нет, не кажется! – запальчиво отвечал Хоттабыч. – За хорошее дело, за бескорыстную услугу я всегда плачу щедро.
Инспектор понял последние слова, как намёк на возможную взятку, и у него от жадности заблестели глаза.
– У вас много таких чемоданов?
– У меня их нет. ни одного, но я могу их дарить сколько угодно.
– Может быть, у вас и денег имеется сколько угодно? – коварно осведомился инспектор.
Хоттабыч презрительно улыбнулся.
– Может быть, у вас и драгоценности имеются, золото?
– У меня нет ни зёрнышка, но достать его я могу, сколько мне заблагорассудится.
– У вас собственные золотые прииски? Где они находятся? В Южной Африке?.. Калифорнии?..
– У меня в карманах. Стоит мне только захотеть – и я заполню золотом весь этот дом, в котором мы сейчас находимся, и ещё тысячу таких домов, – отвечал Хоттабыч, пощипывая бороду.
– Не могу поверить, – сказал инспектор.
– А это что? – спросил Хоттабыч и принялся извлекать из карманов своих парусиновых брюк целые пригоршни золотых монет.
Уже на столе ошеломлённого инспектора высилась солидная горка золота, когда старик заметил наконец знаки, которые подавал ему Джованни. Тогда он перестал выкладывать золото и простодушно обратился к инспектору:
– Теперь ты, надеюсь, убедился, что этот благородный рыбак не лгун и, тем более, не вор? Отпусти же его немедленно, дабы он мог насладиться свободой и покоем.
– Увы, синьор, теперь я убедился, что Джованни Сапеньо – не вор, – промолвил инспектор с лицемерной грустью, – и именно поэтому я не могу его отпустить.
– Что такое?! – грозно спросил Хоттабыч.
– Прошу прощения, но один синьор, имени которого я не имею права оглашать, но порядочность которого вне всяких подозрений, предъявил свои права на чемодан, который – я охотно верю! – вы вчера подарили этому… э-э-э… Джованни Сапеньо. Значит, предстоит суд, а до суда – следствие. Чемодан мы вынуждены оставить в качестве вещественного доказательства, а синьора Джованни в качестве… э-э-э… свидетеля, а может быть, и обвиняемого. Всё скажет следствие, синьор…
– И сколько оно будет продолжаться, это следствие?
– Мы будем вести его самым ускоренным порядком, синьор. Значит, года через два – два с половиной, я полагаю, оно уже будет закончено. А там ещё пол годик а – и суд.
– Ты что же, хочешь три года морить этого славного рыбака в тюрьме, а потом ещё будешь решать, виновен он или нет?!
– Закон есть закон! У нас сейчас так много дел в производстве, что раньше просто боюсь обещать… Впрочем… – Тут инспектор на минуту замялся, кивком головы приказал конвойным удалиться из кабинета и продолжал тихим, но твёрдым голосом: – Впрочем, есть и другой, более приятный выход из создавшегося крайне неприятного положения…
– Какой? – спросили в один голос и Хоттабыч и рыбак.
– Пожертвование, мои уважаемые синьоры. Если хотите, назовите это безвозвратной дачей взаймы. Семья моя столь велика, а жалованье столь незначительно…
– Ни слова больше, о низкий лихоимец! Мне противно слышать такие речи! Сейчас я пойду и сообщу об этом твоему главному начальнику! – вскричал Хоттабыч с непередаваемым презрением в голосе.
– Вы этого не сделаете по двум причинам, уважаемый синьор, – возразил ему инспектор, ничуть не повышая голоса. – Во-первых, вам в таком случае придётся дать взятку и ему, а во-вторых – и это самое главное, – вы не выйдете из моего кабинета иначе, как под конвоем.
– Почему?
– Потому что я обязан арестовать и вас.
– Меня?! Арестовать?! За что? Не ослышался ли я?
– За то, что вы не выполнили предписания правительства и не сдали итальянскому казначейству всё золото, которое вы имеете. Вы должны были бы понимать, что без золота Италия не может с успехом бороться за западную цивилизацию.
– С какой стати я должен сдавать золото в казначейство чужой страны?
– Должен ли я вас понять, синьор, что вы не итальянец?
– Должен, и ты не ошибёшься.
– Вы иностранец?
– Конечно.
– И вы не американец?
– Ты не ошибся.
– Давно ли вы прибыли в Италию?
– Вчера под вечер.
– А где ваш заграничный паспорт, дорогой синьор?
– Что ты подразумеваешь под неизвестными мне словами «заграничный паспорт», о трижды презренный лихоимец?
– Заграничный паспорт – это тот документ, без которого никто, кроме американцев, не имеет права въезжать в Италию и покидать её пределы.
– Могучий джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб не нуждается в чьих бы то ни было разрешениях. Он посещает те страны, которые ему угодно посетить, не унижаясь до испрашивания соизволения властей, как земных, так и небесных, конечно не считая аллаха.
– Значит, вы прибыли в Италию без визы нашего министерства иностранных дел и привезли с собой какое-то, и довольно значительное, количество золота? Вот за это я, дорогой синьор, и должен вас арестовать. Впрочем, есть и другой, более приятный выход.
– Взятка? – догадался Хоттабыч.
Инспектор утвердительно кивнул головой, не замечая, что старик выдернул из своей бороды несколько волосков.
– Мне хотелось бы вам указать, – прервал инспектор наступившую тишину, – что в тюрьме вам придётся очень туго. Вас будут кормить солёным, но пить давать не будут. Каждый день я буду навещать вас вот с этим графином, наполненным прохладной, вкусной водой, и вы будете испытывать такую жажду, что в конце концов отдадите мне всё ваше золото и все ваши чемоданы и будете ещё благодарны, если мы вас оставим в живых.
– А почему ты украл чемодан, который отобрал у Джованни? – спросил Хоттабыч, бросив при этом на пол несколько разорванных волосков.
– Я никогда не ворую вещественных доказательств, – обиделся инспектор, – вот он…
Только что чемодан лежал на стуле справа от инспектора, и вдруг он словно сквозь землю провалился. Пропала вдруг и груда золотых монет, так приятно волновавшая воображение инспектора, и, что самое удивительное, прямо из-под его рук неведомо куда и каким путём пропал протокол допроса Джованни.
– Это ты украл, проклятый старик! Ты и этот тихоня Джованни! Но ничего, я вас живо заставлю понять, где вы находитесь! – взвизгнул инспектор.
Он нажал кнопку, и вошли четыре жандарма с необыкновенно тупыми и свирепыми физиономиями.
– Обыщите их! – приказал инспектор.
Но обыск ничего не дал.
– Куда девалось золото? Где чемодан и протокол? – завопил инспектор.
Хоттабыч молчал. Джованни беспомощно развёл руками:
– Не знаю, синьор инспектор.
В это время открылась дверь, и в кабинет заглянул мистер Вандендаллес. У пего было озабоченное лицо. Из-за его спины выглянул Чезаре. Как переводчик Вандендаллеса он сделал официальное заявление:
– Синьор инспектор, мой американец просит передать, что он очень спешит, потому что сейчас должны открыться магазины. Нельзя ли поскорее поговорить с ним?
В такт этим словам Вандендаллес величественно качал головой. И вдруг он заметил Хоттабыча, который скромно стоял в сторонке.
– О-о-о-о! – воскликнул американец. – Мистер инспектор, задержите, пожалуйста, этого старика!
– Синьор американец просит, синьор инспектор, чтобы вы задержали этого старика, – быстро затараторил, переводя его слова, Чезаре Саиторетти. – Синьор американец обвиняет этого старика в том, что он несколько дней назад похитил у него сто миллионов сто тысяч долларов наличными деньгами в пачках по сто десятидолларовых бумажек, а также десять тысяч золотых часов, усыпанных бриллиантами, двадцать тысяч золотых портсигаров, пятьдесят тысяч жемчужных ожерелий, пятнадцать тысяч старинных фарфоровых сервизов и одно совершенно бесценное серебряное кольцо, оставленное синьору Вандендаллесу в наследство его величеством покойным царём Соломоном, сыном Давида…