Солсбери придерживался противоположенной точки зрения, считая, что страх перед возможностью повторения такой же судьбы будет лучшей гарантией нормального поведения нового султана. Британский премьер, по собственному признанию, не верил в продуктивность «бумажных реформ и конституций» на турецкой почве и считал, что только контроль со стороны послов Великих Держав может стать гарантией нормального управления Османской империей. Сразу после этого разговор перешел к наиболее важному для интересов Великобритании вопросу — к Египту, там, где по мнению Николая II, весьма чувствительны были французы{684}. Фактически Солсбери намекнул на возможность соглашения. Англия шла на уступки в вопросе о Проливах, а Россия обязывалась поддержать Лондон в Египте{685}. С лета 1891 г. Турция неоднократно поднимала вопрос об эвакуации британских войск из Египта, от своих претензий на особую роль в этой стране не отказалась и Франция{686}. Солсбери не доверял правящему хедиву и явно хотел сменить его, что было невозможно сделать в одиночку и без санкции Константинополя. Поэтому он совершил экскурс в историю, вспомнив о предложении Николая I о разделе Османской империи, по которому Англия получала бы Египет, а Франция — Сирию{687}.
Экскурс в историю привел к тому, что Николай II намекнул на желательность расширения французской доли, после чего подчеркнул, что у России никогда не было никаких воинственных планов в отношении Индии. В отношении Персии и Западной Армении император также подчеркнул свою привязанность к политике сохранения status quo. Его не устраивала перспектива оккупации последней, так как это было бы весьма дорогостоящим предприятием, которое, по мнению Николая II, не помогло бы армянам, т. к. оставшаяся часть армянской диаспоры в Османской империи превратилась бы в заложника и жертву такого решения. Status quo был обещан и в отношении дальневосточных дел, где Россия собиралась провести железную дорогу через Манчжурию исключительно в интересах торговли. Все это не вызывало никаких возражений у Солсбери{688}. Гораздо большую проблему вызвала судьба Проливов. «Россия не хочет иметь Константинополь или иную часть турецкой территории на любой стороне проливов, — заключил император. — Она хочет только владеть дверью и иметь возможность укреплять ее»{689}. При этом он подчеркнул, что Россия не собирается ни свергать султана, ни создавать новую морскую державу на Средиземном море{690}.
Двойственность позиции Николая II была очевидна, и его собеседник отплатил ему такой же монетой. Солсбери начал ссылаться на необходимость учитывать интересы других стран, и прежде всего Франции и Австро-Венгрии. Последний довод явно вывел императора из равновесия и он отметил, что Дунайская монархия сохраняется только лишь личностью правящего монарха, после смерти которого Венгрия и Богемия (т. е. Чехия. — А.О.), а также остальные славянские провинции станут независимыми, а у Габсбургов останется только «Австрийская марка»{691}. Солсбери констатировал полное совпадение взглядов, за исключением Проливов, где британская позиция, по его словам, претерпевала изменения и зависела теперь исключительно от союзников, которых Англия, опять же по словам ее премьера, не могла покинуть, во-всяком случае на момент его беседы с русским самодержцем{692} —. Столь необычная беседа могла означать только одно: Англия перестала чувствовать себя всесильной в районе Проливов. В январе 1897 г. Вильгельм II прямо обратился к британскому военному агенту в Германии с вопросом, не ведутся ли между Англией и Россией переговоры по вопросу о разделе Османской империи, на что получил следующий ответ: «Ну, Вы видите, ваше Величество, мы не можем одни бороться за Стамбул, и так как другие не будут бороться за него, то у нас нет никого, кто бы помог нам»{693}.
После Великобритании императорская чета проследовала во Францию. 12 сентября(5 октября) она прибыла в Шербург и проследовала в столицу Франции. Встреча была очень бурной. К 2-миллионному населению Парижа добавилось 930 тыс. приезжих{694}. Все, что происходило в Париже, получило название «русской недели»{695}. Тут же, с совершенно неожиданной для Берлина, Лондона и Петербурга стороны, пришло сопротивление (во-всяком случае, пассивное) внешнеполитическим проектам императора. Против русского плана активизации действий на Проливах самым категорическим образом выступило правительство Франции, максимальными его уступками русскому союзнику было согласие на дипломатическую поддержку{696}. Впрочем, союз был еще секретом, и даже его сторонники публично вынуждены были называть его «так назывемым»{697}. Впрочем, все было более или менее ясно, и многие понимали, что существенной разницы между словом «союз» и словосочетанием «неизменная дружба» нет{698}.
Точки над «и» были поставлены в августе 1897 г., во время ответного визита президента Франции Ф. Фора. Он также приветствовался, хоть и не столь бурно. Тем не менее это был первый приезд президента республики в Российскую империю{699}. 11(23) августа в Кронштадт прибыла небольшая французская эскадра — два броненосных и один легкий крейсер. Так начиналось посещение Фором Петербурга и его окрестностей. 14(26) августа, выступая с ответным тостом в честь гостя на борту крейсера «Потюо», император сказал: «Я счастлив, что Ваше пребывание между нами создает новые узы между нашими народами, дружественными и союзными, одинаково решившими содействовать всеми своими силами сохранению всеобщего мира, основанного на законности и справедливости»{700}. Впрочем, важные сами по себе, эти слова не сделали отношения союзников более доверительными.
Так или иначе, во второй половине 90-х не только Великобритания не имела прочной поддержки союзника. В этой обстановке император Николай II временно отказался от планов экспедиции на Босфор, и выбрал традиционную политику «слабого соседа» по отношении к Турции. Следует отметить, что в Петербурге сохранялись настороженность и недоверие к нежеланию морских Держав действовать, и, как следствие — сохранялась и готовность к действиям, правда, вынужденным. В 1896 г. часть Держав все же отправила свои суда к берегам Османской империи — английская эскадра находилась у Дарданелл, австрийская — у Салоник, французская — у Бейрута. Зоны особых интересов стран на случай распада или раздела Турции были продемонстрированы довольно явно{701}.
18(30) ноября 1896 г. Нелидов вновь подал записку о необходимости подготовки захвата Проливов{702}. 23 ноября(5 декабря) под председательством императора в Царском Селе было собрано Особое совещание, в котором приняли участие Военный министр ген. П. С. Ванновский, управляющий Морским министерством вице-адмирал П. П. Тыртов, начальник Главного штаба ген. Н. Н. Обручев, управляющий МИДом Н. П. Шишкин, Министр финансов С. Ю. Витте и вызванный в Россию А. И. Нелидов{703}. Министр финансов энергично возражал против изолированных действий в районе Проливов, считая их крайне рискованными. В результате было принято решение действовать исключительно в случае прорыва европейских флотов в Мраморное море и нарушения, таким образом, международных договоров об их закрытии для военных судов. В такой ситуации Нелидов получал право вызвать суда русского Черноморского флота секретной телеграммой. Столь экстраординарные полномочия объяснялись опасностью внезапного развития событий{704}. 11(23) января 1897 г. проект десанта на верхний Босфор был окончательно утвержден императором. Зона его возможных действий не затрагивала Константинополь. В тот же день Николай II утвердил на этот случай и общий план действий — проект «Общей инструкции командующему войсками Одесского Военного округа»{705}.
Опасность действительно была велика, однако кризис на Проливах так и не не состоялся. В итоге единственной страной, немедленно извлекшей из этих событий выгоду, была Германия. Еще в сентябре 1896 г. Вильгельм II вновь посетил Константинополь с частным визитом. На сопровождавшего кайзера статс-секретаря по иностранным делам Бюлова османский монарх произвел впечатление паталогически подозрительной личности: «Особое недоверие султан питал к своим иностранным миссиям, к своему флоту и к электричеству. Для своих заграничных представительств султан изобрел сложную систему шпионажа. За главой миссии следил секретарь, за секретарем — военный атташе, за военным атташе — его товарищ морской атташе, за морским атташе — посол…. Всех этих вещей Вильгельм II не видел, или, скорее, не хотел видеть в своем пристрастии к султану и всему турецкому»{706}. Возможно, причной слепоты кайзера было отсутствие у султана предубеждений к железнодорожным концессиям.