Британский флот не мог уже быть сильным везде. Английские станционеры в дальних морях были, по словам адм. Джона Фишера, слишком слабыми, для того, чтобы сражаться и слишком тихоходными, чтобы бежать. Иначе говоря, они были устаревшими. Из фактора присутствия силы английские суда превращались в фактор демонстрации ее присутствия. Лучшие, наиболее современные корабли концентрировались в европейских водах. Эскадра Ла-Манша (The Channel Squadron), например, выглядела вполне внушительно — 165 вымпелов, среди них 11 эскадренных броненосцев 1 класса, 5 крейсеров 1 класса, 13 крейсеров 2 класса{609}. Правда, и ответственность этого флота простиралась на всю Атлантику.
Средиземноморская эскадра Великобритании еще в мае 1890 г. была разделена на 2 части — одна из них базировалась в Гибралтаре, вторая — на Мальте. Причиной такого решения стала концентрация наиболее мощных кораблей французского флота в Тулоне, и усиление русского флота. Задачей этого разделения было создание двух самостоятельных эскадр, одна из которых должна была действовать против французского флота в западной части Средиземного моря, а вторая — против русского, если он начнет атаку Проливов{610}. Кроме того, англичанам необходимо было учитывать и небольшую русскую Средиземнорскую эскадру (эскадренный броненосец, крейсер, 4 мореходные канонерские лодки и 4 миноносца), которая с декабря 1894 г. получила приказ не покидать восточной части Средиземного моря и держаться неподалеку от Дарданелл{611}. В середине 90-х гг. XIX века основной базой британской Средиземноморской эскадры была Мальта. Сама эскадра, конечно же, состояла из вполне современных кораблей. В 1896 году в ее состав входили 11 эскадренных броненосцев, отличительной особенностью которых было слабое палубное бронирование{612}. При попытке прорыва через Дарданеллы или через минно-артиллерийскую позицию на Босфоре (которую должен и мог создать в краткое время русский десант) эти корабли были обречены на существенные потери от навесного огня артиллерии при весьма ограниченных возможностях для маневра.
1 марта 1892 г. Вильгельм II в беседе с британским военным атташе в Германии полк. Л. В. Свейном сообщил ему, что по данным германской разведки на юге России, и, в частности, в Севастополе, завершается подготовка строительства транспортных средств для высадки войск на Босфоре. Особое внимание при этом кайзер уделил увеличению возможностей Добровольного флота и маневрам по отработке десантных операций на Черном море. Ссылаясь на мнение офицеров немецкой военной миссии, он предупредил британского полковника о том, что в случае проведения десанта, турки не окажут энергичного сопротивления русским{613}. «Если Россия произведет высадку на Босфоре, — спрашивал император, — что будет делать ваш адмирал (имелся в виду командующий Средиземноморской эскадрой. — А.О.)? Он отправится к Дарданеллам и форсирует пролив? Если он сделает это, то не сможет рассчитывать на то моральное влияние, которое имел ваш флот в 1877-78 гг., и в таком случае он оставит все западное Средиземноморье на произвол французов»{614}.
Расчет кайзера был достаточно очевиден. В принципе, он его и не скрывал, стараясь прежде всего обратить внимание Лондона на опасность британским интересам и союзникам в регионе (имелась в виду Италия) со стороны военно-морских сил Франции. Берлин предлагал поддержать Рим совместными усилиями Германии, Австро-Венгрии и Великобритании, грозя в обратном случае полной потерей английского влияния на Аппенинском полуострове{615}. Несмотря на то, что Вильгельм II уже в это время имел весьма своеобразную репутацию, его слова произвели эффект, хоть и не совсем тот, на которой он рассчитывал. В марте 1892 г. руководство британской военной и военно-морской разведок в ответ на запрос Солсбери подало меморандум о нежелательности использования флота в дальнем секторе восточного Средиземноморья. Основной причиной этой рекомендации была названа передислокация в 1888 г. основных сил французского флота из Бреста в Тулон. Адмиралтейство опасалось, что в случае конфликта окажется не в состоянии защитить свои растянутые коммуникации{616}. Оценки меморандума вызвали у премьер-министра двоякую реакцию.
С одной стороны, он сомневался в справедливости оценок военных и моряков, чрезвычайно высоко оценивая возможности флота. Кроме того, достаточно большие надежды Солсбери возлагал и на Средиземноморскую Антанту, которая должна была обеспечить Лондону союзническую помощь{617}. Однако, в отличие от 1878 г., Лондон не мог безусловно рассчитывать и на поддержку Австро-Венгрии (Италия и ее армия в расчет не брались). Вена не могла рисковать подобным образом без санкции Берлина, а таковой не поступало. Вильгельм II был вполне удовлетворен наметившимся сдвигом русской политики на Дальний Восток и не был намерен отвлекать внимание Петербурга на Балканы. Таким образом, надежного континентального союзника против России у Великобритании также не было. Единственное, что волновало германского кайзера, это перспектива договоренности между Великобританией и Россией{618}.
Между тем в 1894 г. в Турции начался очередной, на этот раз «армянский» кризис. По условиям статьи 16 Сан-Стефанского мира султан обязывался провести в турецкой Армении реформы «без замедления». Это положение было подтверждено статьей 61 Берлинского трактата: «Блистательная Порта обязуется осуществить, без дальнейшего замедления, улучшения и реформы, вызываемые местными потребностями в областях, населенных армянами, и обеспечить их безопасность от черкесов и курдов. Она будет периодически сообщать о мерах, принятых ею для этой цели, Державам, которые будут наблюдать за их применением»{619}. Таким образом, обязательства, взятые в отношении армянского вопроса в Сан-Стефано Турцией по отношению к России, были распространены на все европейские государства. Реформы так и не были проведены, Абдул-Гамид II еще в начале 1878 г. разогнал абсолютно послушный ему парламент, не желая мириться даже с имитацией ограничения собственной власти и контроля над ней.
«Я сделал ошибку, — заявил султан, — когда захотел взять пример с моего отца, Абдул-Меджида, который добивался реформ убеждениями и либеральными учреждениями. Я последую по следам моего деда, султана Махмуда. Как и он, я сейчас понимаю, что только силой можно править народом, который Бог доверил под мою защиту»{620}. Начался режим, получивший название «зулюм» — гнет. В стране была установлена система тотального шпионажа и доносительства, ставшего обязанностью каждого государственного чиновника, и даже просто лояльного подданного. Жесточайшая цензура и официальная перлюстрация писем (они не принимались почтамтами в запечатанных конвертах) дополняли механизм контроля над любым проявлением мысли{621}. Таким образом был реализован принцип личной власти монарха, фактически заменившей собой центральную администрацию. «Порта (т. е. правительство. — А.О.) превратилась в тень своей бывшей власти, — докладывал Солсбери 4 июля 1885 г. британский посол в Турции В. Уайт, — и она полностью сосредоточилась во Дворце»{622}.
Инициаторы реформ 1876 г. были подвергнуты репрессиям. Автор конституции 23 декабря 1876 г. — Мидхад-паша — поначалу был «помилован» султаном. По возвращению в Турцию его назначали губернатором Сирии, а затем Смирны (совр. Измир). Но в 1881 г. Мидхад был предан суду по обвинению в организации убийства султана Абдул-Азиса. Мидхад поначалу укрылся в здании французского консульства, откуда его выманили угрозами и обещаниями, после чего приговорили к смертной казни, которую заменили пожизненной ссылкой в Аравию. Бывшего великого визиря сослали в Таиф (город в горном районе южнее Мекки), потом он был переправлен в Багдад, где в 1884 г. его казнили{623}. Голова неудачливого реформатора была отправлена в подарок султану. Естественно, что подобное турецкое правительство не собиралось самостоятельно, без внешнего давления выполнять свои обязательства по реформам, к тому же оно имело основания опасаться, что их проведение отнюдь не усилит слабеющую Османскую империю.
7 сентября 1880 г. послы Германии, России, Великобритании, Италии, Австро-Венгрии и Франции вручили раис-эфенди ноту с предложением выполнить условия 61 статьи Берлинского конгресса и преступить к проведению реальных реформ, которые обеспечили бы мир и спокойствие в Западной Армении{624}. В ответ Абдул-Гамид II взял курс на «ликвидацию армянского вопроса путем истребления армян». В армянские вилайеты переселялись беженцы-мусульмане из Балканского полуострова (с 1878 по 1884 гг. их насчитывалось 812 193, с 1884 по 1897 гг. к ним прибавилось еще 202 822 чел., при этом население империи в 1897 г. составляло 39 096 294 чел.{625}.), проводилось изменение административных границ с целью создать новые вилайеты, в результате чего христианское население оказывалось в меньшинстве. Турецкие чиновники открыто заявляли, что не допустят создания «второй Болгарии». Положение армян, по единодушному мнению иностранных наблюдателей, постоянно ухудшалось{626}.